Срам!
Государыня так задохнулась, что присутствующие сострадательно опустили глаза. Канцлер Бестужев полез было в карман камзола за своими «бестужевскими каплями», но императрица отстранила его руку.
— А как нам отступать перед Фридрихом? — продолжала она. — Да разве он настоящий государь? Нет! Бога он не боится, он не верит, кощунствует над верой, над святыми издевается, в церковь не ходит, с женой не живет… Ни обещаний своих, ни договоров не держит… Что он сегодня обещал, в чем обнадеживал — завтра же забудет… Перед всем миром лжецом себя показать не боится, ежели только своей выгоды достичь думает.
Такой острый разговор шел в интимном кругу в Петергофском дворце. Ужин был окончен, но, несмотря на теплый вечер, окна закрыты. Свечи в бра на голубых с золотом стенах, в канделябрах на столе оплывали воском. Во главе стола сидел граф Разумовский с своей постоянной добродушной улыбкой, молчал как всегда — этот супруг Елизаветы был в стеганом штофном халате, с фуляром на шее — чувствовал себя нездоровым. Кроме него и Бестужева вокруг стола в красных креслах сидели князь Трубецкой да графы Иван да Александр Шуваловы. Но сегодня в этом тесном кругу был еще один приглашенный — Степан Федорович Апраксин.
Громадного роста, брюхатый, в оранжевом, шитом серебром кафтане, в пышных буклях, при пудреном тупее, этот вельможа внимательно слушал речь императрицы. Здесь были все самые близкие, самые доверенные ее люди, здесь все говорилось откровенно. Сюда не допускались даже слуги — стол по звонку опускался под пол и подымался снова с перемененными блюдами.
Апраксин смотрел на государыню жалостливо, думал:
«А и сдала же ты, лебедь белая… Ай-ай, ну и сдала».
В ту пору здоровье императрицы тревожило многих: умрет Петровна — станет императором великий князь Петр с супругой Екатериной… Немцы! Дело-то совсем по-иному пойдет! Поэтому и приходилось быть осторожным и не очень торопиться…
— А зачем же нам, матушка-государыня, с прусским-то королем воевать? — спросил Апраксин. — Мы и так ради Австрии сколько с турком-то народу положили… Ежели король у Австрии Силезию отхватил — не наше это дело….
— Степан Федорович, — укорила императрица. — Как тебе, старому, не грех? Да ежели у соседа пожар, так огонь-то и нас захватить может. Ежели у Фридриха-короля губу разъест — так он и на нас войной пойдет… Да что я тебе говорю. Вот тебе Алексей Петрович лучше объяснит…
А в соседнем полутемном покое, где горела лишь пара свеч, тихо двигались три тени. Великий князь, наследник Петр крался на цыпочках впереди, за ним его супруга, в хвосте — секретарь наследника — Волков Димитрий Васильевич. Подойдя к стене того покоя, за которой ужинали, великий князь Петр вытащил затычку водном из завитков золотого багета: у него там была уже заранее просверленная дырка, у которой они оба с супругой стали подслушивать. Волков почтительно стоял поодаль.
Говорил Бестужев, и речь его как всегда была очень уклончива:
— Конечно, его величество король Прусский любит забирать себе, что плохо лежит, и посему могут воспоследовать для нас опасности. Войско собрать, чтобы против него идти, нам нужно, но как же собрать войско? Нужны деньги! А денег нету. Нет! Ваше величество слишком добры, слишком много кругом жалуете денег… А кроме того, нужно еще посмотреть, как король Прусский действовать будет…
— Алексей Петрович! — вскричала императрица. — Да что ты! Ты же прежде всегда говаривал, что королю Прусскому ходу давать никак нельзя. А ежели денег нет, то я на войну и свои отдам, платья продам, бриллианты… На паперти с рукой стану — пусть народ помогает… И мне помогут…
— Ваше величество! Мы раньше всего Англии руку держали, как батюшка ваш, светлой памяти Петр-император, нам указал. А нынче Англия — с прусским королем в союзе. Нам посему нужно осторожными быть — Англия-то против них воевать не пойдет…
— Воевать надобно, хоть ты умри, — сказала гневно императрица. — Граф Степан Федорович! Тебе, как старому батюшкину сотруднику, поручаю — командуй армией… Начинай готовиться — людей соберем тысяч сто — нам больше всех надо силы иметь. Ну и австрийцы тоже помогут… Король Французский тоже наступать на пруссаков обещался… Ты королю Прусскому диверсии делай — так, чтобы он про то заранее не прознал… Секретно… Иди, как тебе господь на душу положит — или на Пруссию прямо, либо влево прими — через Польшу, через Силезию… Подойди-ка ты сюда!
Тряся плечами, животом, Степан Федорович подошел к креслу императрицы, тяжело опустился на одно колено. Та поцеловала его в лоб, поднялась и ушла.
Через полчаса после того великий князь, наследник престола Петр быстро ходил по своему кабинету, по временам задерживаясь перед столом, чтобы хлебнуть из кружки рому. Полы его кафтана так и раздувались во все стороны…
— Диктуйте! — говорил он по-немецки. — Диктуйте, Фике! Пусть его величество король Прусский знает, как здесь злоумышляют против него. Ага! «Диверсию»! Ага! О, ничего, мы-то будем знать, как пойдет Апраксин с армией… Вот они, русские! Никакой верности к великим людям!.. Диктуйте, Фике! Отправить все это через английского посланника Вильямса вместе с голштинскими бумагами…
Фике тихо диктовала:
— «Императрица сказала в ответ на уклончивый отказ Бестужева, что она готова продать свои платья и бриллианты, чтобы только вести войну противу вашего величества».
Под ее диктовку усердно скрипел пером круглоголовый толстый немец Штембке, главный правитель по голштинским делам при великом князе Петре Федоровиче. Ему было жарко, он даже скинул парик… Весь дворец спал, и работа шла безо всякой помехи.
— О, эти русские! — бормотал пьяный наследник. — Азиаты! Варвары! Его величество король Прусский недавно пишет мне: «Не доверяйте русским! Не доверяйте!» О, я и не доверяю. Самой тетке Эльзе, и то не могу я доверять… Императрица не доверяет внуку Петра Великого! Недурно бы было просто кончить эту канитель с теткой… Пятьсот голштинцев входят во дворец ночью. Прямо в спальню… Я — впереди, шпага наголо, — р-раз! И готово.:. Я — император русских… Это было бы, пожалуй, не хуже того, что делает сейчас король Прусский… Ха-ха-ха!
Великий князь снова хвалил рому, встал, пошатываясь, и закурил трубку от свечки.
— Ловко я придумал — дырку в стене! — хвастался он. — А! Колоссаль! Теперь я буду знать все, что думают эти старые мешки с трухой. Скоро я буду на престоле… Я должен знать, кто и что из них думает заранее. О, тогда они подожмут хвосты, прикусят языки. А этот тюфяк Апраксин! Неужели же мы его не задержим? Вы написали об этом его величеству? Король все должен знать! Все! Никаких секретов!
— У вас, ваше высочество, любой секрет громче пушечного выстрела, — улыбаясь, сказала Екатерина, отрываясь от диктовки.
И продолжала:
— «И назначила главнокомандующим графа Апраксина…»
Когда донесение прусскому королю было закончено, Екатерина поднялась, присела в реверансе:
— Ваше высочество! Разрешите мне удалиться. Голштинские дела кончены.
Только это теперь и объединяло еще мужа и жену — Петра и Екатерину — немецкие дела, и Фикхен отлично помогала в них своему мужу, герцогу Голштинскому. Жили же они врозь.
Великая княгиня Екатерина шла теперь по глухому коридору. Горели редкие кенкеты, статуями цепенели часовые. Стены, скульптуры, картины проносились мимо, словно ее мысли. Это были минуты, когда Фике оставалась наедине с собой.
«Сколько же это будет еще тянуться? Положительно невыносимо видеть все время перед собой пьяного дурака в качестве мужа. Великий князь — глуп! Бахвал! Пьяница! Его голштинцы для русских словно вода на раскаленные камни. Свалялся с Лизкой Воронцовой, а та глупа, и он еще больше глупеет. Но пойти прямо против — нельзя! Или пока нельзя? Но разве нельзя уже сейчас думать о другом? Бестужев уже советовал императрице Елизавете отослать великого князя в его Голштинию… А наследником кого? Ну, сынок мой, Павел Петрович… Однако это не удастся — тетка Эльза любит вот своего дурака племянника, любит как свою кровушку, любит как простая русская баба. Сынка своей сестры Анюты. Надрывно. Жалостливо любит… Чем он хуже — тем больше жалости… А между тем…»
Высокий, в душистых сединах, все еще красивый — при прощальной своей аудиенции говорил ей наедине прусский посланник Мардефельд:
— Ваше высочество! Я вынужден покинуть Петербург, где я прожил четверть века. Я работал здесь при великом Петре… О, я знаю русских, и я уверен, что вы будете царствовать… Знаю, ее величество Елизавета Петровна рвет с Пруссией, но вы исправите это положение.
Екатерина Алексеевна уже подходила к своим покоям, взялась за ручку двери, задержалась.
И решила:
«Надо снова поговорить с Бестужевым. Он так любезно помог мне вернуть отозванного в Польшу графа Понятовского».
