«Но что есть ум, как не деяние души? Видали вы умного мертвеца? Хотя, чур меня! – неисповедимы тайны загробного мира! А в нашем миру, пока жив человек – он либо умен, либо глуп. А умрет – дурак-дураком становится».
«Душа бывает доброй, бывает злой. Ум – либо добр, либо зол. У доброй души – добрый ум, у злой – злобный».
Иван усмехнулся при мысли, что он как раз и занимается тайными рассуждениями.
«И выходит, что ум у царя царский, у вора – воровской. Значит, не всем прилично мышление! Но как запретишь? — не казна, не оружие, не вино...».
«А умрет человек, взлетает его душа и шесть дней летит до Неба. Помогает ей ум? Обгоняет ли умник дурака?».
«Потом – Чистилище. Первое рассмотрение грехов. Усугубит ли ум их вес или облегчит?».
«А в раю? Не все ли равны перед Господом: подонок и герой, блудник и святоша? Хотя, откуда блудники в раю? Может, душа для того и сбрасывает тело, чтобы Господь не судил по увечьям и стати, а рассматривал только душу? Душу с умом или душу без ума?».
Грозный глубоко вздохнул.
«Вот — Федька Смирной. Человек без племени, без имени, без силы и богатства. Одним умом да молитвой постиг страшную истину. А богатырь Егор стольких сломал, изрубил, сжег. Ничего не узнал!».
«Откуда ум Федора? – из праведных книг бабушки Софьи! «София» – мудрость! В этом имени знамение свыше! Софья принесла на Русь ум Цареграда, оставила нам грешным».
Грозный прислонил горячий затылок к подушке кресла, стал смотреть в окно. Там с востока набегали черные грозовые тучи. Солнце, старое, покрасневшее, теряющее жар, не успело скрыться от них за кромкой леса. Да и защита ли византийскому солнцу русский лес?
Солнце коснулось огненным донышком зубчатой стены, и от его жара стена лопнула, качнулась и осела, открывая вид на залив. Там по темной воде неслись с восточным ветром бесчисленные паруса Апокалипсиса, и черные, железные птицы наполняли небо. Человек в багровом плаще и позолоченных латах вскарабкался по обломкам в развал стены и поднял меч вслед уходящему солнцу. Он не грозил. Он хотел зачерпнуть мечом солнечной силы.
Софья поднялась следом. Она не могла помочь императору Константину, но зачем-то лезла по камням, обдирая кожу и глотая дым. Она успела коснуться героя, успела спрятать его последний подарок – золотой ключ от библиотеки, успела спуститься в город, чтобы не видеть, как с берега взлетела стая черных стрел, как упал Константин, как черные люди в белых одеждах растерзали его тело, покрытое закатным золотом...
Грозный проснулся, вызвал подьячего Прошку.
Прохор вбежал и, опережая приказ, сунул царю сложенную втрое бумагу. Там, где раньше на складке сидела восковая печать, теперь расплывалось грязное пятно. Бумагу читали. Иван брезгливо развернул лист, узнал свою подпись, перечитывать не стал и только скользнул глазами в конец текста. Там на последней строке одиноко чернело слово «Смерть!». Теперь оно было подчеркнуто чьей-то дрожащей, услужливой рукой.
Грозный скомкал бумагу и велел Прохору записывать свою волю.
Сначала он отметил заслуги отрока Федора Смирного и произвел его в младшие подьячие Дворцового приказа, — у Прошки появился еще один сослуживец.
Стряпчий Воровской избы Василий Филимонов наделялся выморочным домовладением в Белом городе неподалеку от Кремля. Это скончалась, наконец, одинокая княгиня Щенятева. Похоронили ее под Рождество Богородицы. В дубовом гробу.
Еще велено было без записи выдать Смирному, Филимонову, Глухову и Заливному по десяти рублей золотом; отрокам Волчкову, Иванову и Егору... — как его? — ... Исаеву — по три рубля.
Полковнику Истомину — шубу с царского плеча и турецкую саблю в серебряных ножнах — с записью. Сотнику Штрекенхорну — три сорока соболей, пусть тоже шубу русскую сошьет.
Грозный задумался.
— Еще пиши: «Государь жалует и посылает в Троицу тысячу рублей золотом на помин души новопреставленной рабы Божьей Анастасии. И другую тысячу рублей – в Иосифов Волоцкий монастырь – на помин души рабы Божьей Софьи».
— Пиши отдельной строкой: «И тридцать рублей серебром новгородской чеканки, тридцатью монетами по рублю – на помин души новопреставленного раба Божьего Алексея, — Иван задумался, потом улыбнулся:
– В Сретенку!
Глава 39.
Исполнение желаний
Митрополит Макарий сидел перед царем Иваном. Грозный уважал старость предстоятеля, уважал и чин.
Два властелина — мирской и церковный вели неспешную тихую беседу.
Макарий рассказывал Грозному, как мало на Руси светлых умов, как обильна, но расточительна Русь людьми.
— Да, — соглашался Грозный, — мало.
— И один из таких светлых — отец Сильвестр.
— Да, очень светел, — кивал Грозный.
— Так ты бы, сын мой, помиловал его и освободил от Кириллова скита.
И Грозный отвечал, что не держит Сильвестра на Белом Озере и непременно освободит.
И еще митрополит убеждал царя, что Сильвестр, хоть и был знаком с дурными людьми, но лишь удерживал их от греха и соблазнов.
— Конечно, удерживал, — вторил Грозный.
— И не казнил бы ты, батюшка, отрока из Сретенки... — имя запамятовал, — игумен Савва за него просит, мал сей отрок, глуп, неразумен.
— Не казню. Глуп, — отвечал Иван.
И еще Макарий спросил о князе Курлятьеве, — что за грех на нем?
— Да нету никакого греха, — вяло отмахнулся царь, — больно умен, хотел нам добра вместе с Сильвестром. Написал сочинение о земстве, как ему надлежит быть.
— Так ты бы, сын мой, слушал разумных людей, как князь Дмитрий, и поступал по их науке.
— Так и поступлю, — подавил зевоту Иван. — Непременно заведу земство.
— И князя не казни, а приласкай, как Сильвестра.
— Вот так и приласкаю.
— Ну, я пошел с Богом.
— Ступай, святой отче, молись за нас, Бог тебе послушен.
Макарий не заметил колкости и ушел.
«Вот. Наобещал. Теперь придется выполнять!», — усмехнулся Иван. Он окончательно преодолел дрему, подбежал к двери:
— Смирного сюда! И Заливного!
«Вот черт! Что за имена дурацкие — как вино и закуска!».
— Нет, сначала Заливного, потом Смирного!
Прошка влетел, запыхавшись. Он забыл у царя чернильницу и теперь был рад повторному вызову. Он плюхнулся за письменный столик без приказа.
— Ты чего сел? А, ну да! — пиши!
«Чернецу Серафиму сиречь бывшему протопопу московского Благовещенского храма Сильвестру ныне быть свободным от пребывания в Кирилловом монастыре на Белом Озере. Назначить ему житье в Большом Соловецком монастыре на Белом Море». — Иван улыбнулся невольному каламбуру.
— Еще: «Князя Дмитрия Курлятьева с семейством от вин освободить, объявить им милостивое прощение мирских грехов и не препятствовать переселению в нашу вотчинную землю, в Новгород. Государь рад желанию князя и княгини принять постриг».
— Пока все. Зови Смирного.
Федя вошел спокойно. После царских щедрот он ничего не ждал.
— Я наградил тебя, Федор.
— Благодарен, государь, готов служить и впредь.
— Но вот митрополит Макарий за тебя особо просит. Не велит казнить! — глаз Грозного сделался хитрым. Иван держал паузу.
— Так я решил... не казнить. Буду тебя миловать. Скажи, чего желаешь?
— Я, государь, надеялся жениться...
— Так женись. Я моложе твоего женился.
— Невеста у меня не нашей веры...
— Окрестим!
— Не хочу крестить насильно, а сама не пойдет.
— А что хоть за вера? Из латин или басурман?
— Нет, лесной солнечной веры.
— А! Это ничего, это из наших. Живи с ней пока так, без венчания, я не прогневаюсь. Уголок тебе подберем. Сожительство с нехристью — невелик грех. Как бы с котом или собакой живешь, — Иван засмеялся по-доброму.
— Ты чего-нибудь настоящего желаешь?
— Ну, в библиотеку чтобы...
— От библиотеки я тебя не отлучал. Проси лучше!
Федор упал на колени. Слезы блестели в глазах. Протянул руки, совсем как тогда – в Сретенке:
— Конь Тимоха захромал. Хотят его на мясо... Я вылечу, государь!
— Велю коня не трогать, пока сам не околеет. Скажи на конюшне.
Грозный смотрел с прищуром на этого дурачка, которому не уставал удивляться, и которого уважали многие во дворце.
— Ты, Федя, совсем просить не умеешь. Спроси чего-нибудь тако-ого! — руки Грозного описали широкий круг, глаза взлетели ввысь.
— Не прогневайся, государь! Есть у меня вопрос... Не ответишь ли...
— Спрашивай! Отвечу!
Федор собрался с духом, приложил руку к груди, где беспокойно подпрыгивала царская монета, и выпалил на одном дыхании:
— Правда, что ты держишь в водке глаза Бармы и Постника?
Грозный схватился за живот, потом за сердце, осел на троне, стал наливаться краской. Потом захохотал во весь голос. Так царь не смеялся уже несколько лет. Оказалось, в нем есть еще место настоящему здоровью!
