— Мы не удираем, а эвакуируемся. Что, герой, задумал?
— Нас четырнадцать человек, — начал объяснять Охлупин. — Вооружены чудесно. Имеем пулемет, два ящика гранат. Я предлагаю без бою не отступать от Строганова. В обход наше село не возьмешь — снега саженные. Можно только с Камы, а с Камы горный берег. Местность на двадцать верст просматривается. Позиция великолепная. Наша группа при умелой организации обороны будет крепким орешком для противника.
— Василий Макарович прав, — поддержал Охлупина Чудинов. — Да и тыл наш крепко обеспечен. Забыли вы, что ли, что в Никольском кавалерийский полк? Мы с вами можем сделать историческое дело — остановить продвижение передовых частей противника на северном фланге. И обойти нас нелегко: надо перебираться через Каму да попутаться в лесах.
— С юга могут обойти, через Гари, — сказал Панин.
— Ас гаревскими товарищами связаться надо. Съездить, объяснить положение. Пусть заставу организуют.
Отъезд отложили, лошадей, с вечера стоявших в запряжке, распрягли.
Для связи в село Гари решили послать меня.
Когда я садился в сани, из исполкома вышел Захар.
— Ты куда? — спросил я его.
— Пост сменить. Прощай, Сашка.
До Гарей верст двенадцать от нашего села вниз по Каме. Дорога идет по берегу. Место открытое и веселое.
Меня вез меркурьевский кучер Максим. Он помахивал вожжами, напевал что-то себе под нос и не обращал внимания на орудийные вспышки, которые освещали небо.
Ехали около часа. Подъехали к исполкому. Долго стучали в дверь. Наконец проснулся дежурный и впустил меня.
— Как, товарищ, дела?
— Ничего пока. Идут.
— Ваши эвакуировались?
— Нет еще, не выковырялись.
— Ну и ладно. Зови председателя.
Дежурный растолкал спящего милиционера.
— Будь другом, сходи за председателем…
Явился председатель, заспанный, сердитый.
— Кого черт носит по ночам? А, из Строганова! Здравствуй! Что хорошенького скажешь?
Я рассказал о цели приезда.
— Это правильно вы решили, — оживился председатель. — Белые где-то еще верст за пятьдесят. Я не знаю, зачем заставили имущество вывозить. Вам хорошо — прямо по тракту ехать, а мы, знаешь, в стороне. Погрузились было, да задержались пока. Послал на случай ребят в Никольское к кавалеристам. Они ведь сейчас эвакуацией командуют. Жду ответа, а там видно будет… Не хочется, парень, с родного-то места трогаться… А заставу мы обязательно поставим… На всякий случай собирай всех, Никифор! — приказал председатель дежурному.
Я простился с председателем, и мы поехали домой.
Не успели полверсты отъехать от Гарей, как там поднялась стрельба.
Наша лошадь метнулась в сторону, помчалась без дороги по целине и влетела в пустое остожье. Я сбросил тулуп и вывел ее на дорогу.
— Отродясь такого страху не принимал, — разговорился Максим, когда мы уже далеко отъехали от Гарей и не стало слышно выстрелов. Он выскочил из саней и побежал вприпрыжку, хлопая рукавицами. В нырке вскочил в сани и задумался, а потом сказал: — Слышь, парень! Мы ведь с тобой на вершок от смерти были. Задержись в Гарях — и прямая могила.
Во всю дорогу Максим больше не вымолвил ни слова.
Я тоже молчал. У меня было желание объехать свое село и направиться в Никольское. Может быть, строгановский обоз все еще там находится? Сидит, поди, моя Фина на забитой обозами дороге и мерзнет на ветру… А может быть, и там тоже стреляют.
Вернувшись домой, я все рассказал товарищам. Панин слушал меня очень внимательно, а Охлупин многое пропускал мимо ушей.
— Слушай, Охлупин, — спросил его Меркурьев. — Что за стрельба, по-твоему? Не белый разъезд?
— Не может быть, — ответил Охлупин. — Регулярные части белых далеко. По-моему, это просто кучка местных кулаков напала на гаревских коммунистов, и они встретили их с боем. Вот и стрельба. Можно еще раз съездить туда и выяснить…
В Гари послали Федота Сибирякова, а мы с Паниным пошли проверить посты.
Спустились под гору в конец села, где у нас был самый важный пост на проселочной дороге в Боровскую десятню. Здесь должен был стоять Захар Егорович. Но на месте его не оказалось.
Снег кругом был истоптан и измят.
— Пропал Захар ни за грош, ни за копейку, — сказал Панин. — Его контрики сняли. Видишь, как снег измят. Боролся Захар Егорович.
Когда возвращались обратно, на Никольском тракту взвилась ракета. Ускорив шаги, мы быстро дошли до исполкома. Панин предупредил меня:
— Офицерам ничего не говори… ни о Захаре, ни о ракете. Я тоже не верю, что начали орудовать белые. Помнишь вечеринку у Романова? А поведение командиров из десятого полка во время мобилизации?
— Ты думаешь?..
— Ничего я пока не думаю. Нам с тобой хорошо известно, из кого составлен кавалерийский полк. Тыл у нас совсем ненадежный, Сашка… Вот что я думаю.
Была глухая полночь. В исполкоме чадила десятилинейная лампочка. Меркурьев рвал на мелкие клочки какие-то бумаги. Августа Андреевна сидела в сторонке и вязала чулок.
Вдруг распахнулась дверь, и в исполком вбежал мой сосед по поселку Симаков.
— Беда, товарищи!
— Что случилось?
— В бурлацком поселке белая банда, — запыхавшись, говорил Симаков.
— Откуда у вас могут быть белые? — с усмешкой сказал Охлупин. — С неба свалились, что ли?
— Белые казаки, — объяснял Симаков. — С саблями, в погонах…
«Белые казаки? — подумал я. — Не из десятого ли полка?»
— Как они тебя выпустили из поселка? — допытывался Охлупин.
— Я тоже в солдатах бывал, — ответил Симаков. — Не пошел к ним за пропуском, а на коня и к вам в Строганове — предупредить. Да и сам-то я в списках бедноты. Белые не помилуют. Поеду вместе с вами.
Не успел Симаков закончить рассказ, как в исполком нетвердой походкой вошел красногвардеец.
— За селом стреляют! — сообщил он.
— Пост оставил, мерзавец! — крикнул на него Охлупин.
Красногвардеец выронил винтовку, пошатнулся и опустился на пол. Когда с него стащили полушубок, на рубашке увидели пятно крови… Красногвардеец умер через несколько минут.
Мы вышли на улицу. При лунном свете было видно, как по правому берегу реки от Гарей перебегает цепью противник, а дальше маячат верховые; а мы-то ждали нападения с левого берега.
Мне стало понятно, что какой-то еще неизвестный враг, разгромив Гари, просочился в наши деревни и окружает Строганове.
— Сила солому ломит, — проговорил Ефимов, посоветовавшись с Паниным и Меркурьевым. — Запрягайте лошадей.
— Без единого выстрела оставить село! — запротестовал Охлупин. — Я, как коммунист и как командир Красной Армии, не согласен…
— Мы не намерены зря отдавать свои головы, Охлупин, — сказал Панин. — А боевые патроны нам еще пригодятся.
Стали рассаживаться на подводы. На первую взгромоздился Меркурьев с пулеметом, на последнюю сели мы с Паниным. За нами двинулся Симаков верхом на своей лошади.
Когда выехали из Строганова, Панин ткнул меня под бок:
— Сигналят гады! — И показал на церковь. На колокольне сверкнул огонек.
— Эх, пулемет у Меркурьева! — пожалел Панин. — Сыпануть бы очередь по сигнальщику.
От нас до Никольского на запад от Камы был проложен в глубь уезда хороший тракт. Летом со всего севера губернии шли по нему на Строгановскую пристань обозы. Зимой мимо нашего села ездили на станцию железной дороги и в город, до которого было больше ста верст.
Тракт укатан, как катушка на масленице, за два часа можно доехать до Никольского. Но Меркурьев свернул вправо, в лес, на заброшенный проселок, и лошади пошли шагом.
Еще и войны не было, а уже нет Захара, не вернулся комиссар Федот Сибиряков, убит красногвардеец. И осталось нас, вместе с Симаковым да Августой Андреевной, всего-навсего двенадцать человек.
Ехали долго. Постепенно начало светать. Из мрака начали вырисовываться верхушки деревьев. Показалось село Ивановское, в стороне от Никольского.
И здесь в исполкоме, как у нас в Строганове, все разбросано. Какой-то коротконогий человек бросал в огонь чугунной печи пачки бумаг и помешивал кочергой.
— Ты что делаешь, товарищ?
— Грехи жгу. Наворотили бумаги наши писаря. Всю ночь жгу.
— Где ваши начальники?
— Дрыхнут. Чего им делать-то? Садитесь поближе, погрейтесь.
Августа Андреевна принесла из сеней мешок с продуктами. Затвердевшие пирожки разложила на печурке, они быстро оттаяли.
Только сейчас, когда она дала мне пирожок, я вспомнил, что у меня сутки ничего во рту не бывало.
Стенные часы пробили шесть, и в исполкоме стали появляться местные руководители. Пришел председатель, знакомый Меркурьеву.
— Что за цыганский табор? — шутил он, здороваясь. — Всему уезду известно, что ты, Алексей Петрович, самый первый цыган. Всю жизнь кочуешь. Кого благодарить за посещение?
