Ознакомительная версия.
— Здорово, — коротко поделился своими впечатлениями наедине с другом Витяй.
— Ага, — только и ответил Серега.
Потом все же счел необходимым пояснить про отца:
— Он живет далеко и приезжает редко.
— Значит, так надо, — строго подытожил Коломейцев-младший.
Когда им было уже по четырнадцать, внезапно исчезли Серега вместе со своей мамой. В маленькой комнате, где они жили, было все перевернуто вверх дном. И потом Витяй сквозь заросли сада еще не раз видел сновавшие туда и обратно синие фуражки с малиновыми околышами. Дверь в комнату друга была вся облеплена многократно срывавшимися и вешавшимися снова сургучными печатями…
А спустя еще год домой вернулся Федот Никифорович Коломейцев. Невозмутимый, как всегда, с ироничной усмешкой на губах. Только совсем-совсем седой. Коломейцеву-старшему удалось тогда снова устроиться сцепщиком на станцию. Как-то раз, когда мылись в бане, Витяй увидел у отца свежий косой шрам на груди. Перехватив взгляд сына, Федот Никифорович только усмехнулся и потянулся за чистой рубахой. Спрашивать что-либо Витяй не осмелился. Спустя какое-то время, зайдя к отцу на работу, он услышал, как мужики называли отца железным.
— Это почему? — поинтересовался Витяй.
— А об него на зоне урки заточку сломали, — пояснили Витяю в ответ. — Хотели под ребра загнать — и пополам. Так подивились, что с тех пор даже не трогали, хоть он там целому кагалу головы порасшибал… Здравствуйте, Федот Никифорович!
Рассказчик живо повернулся, уважительно кланяясь в сторону появившейся в дверях здоровенной фигуры отца. Коломейцев-старший, ничего не сказав, только хмыкнул и криво усмехнулся по своему обыкновению…
Зинкиного отца — легендарного советского героя гражданской войны, орденоносца и большевика с дореволюционным стажем — арестовали в тридцать шестом. При вступлении в комсомол Зинка, бледная, но решительная, твердо осудила его как врага народа при всем классе. Выходившие после урока старшеклассники с восторгом ставили ее друг другу в пример. Проходя школьным двором, Коломейцев услышал, как кто-то давится рыданиями за кустами свежей майской зелени.
— Пришел отомстить? — поспешно растирая кулаками слезы по щекам, зло обернулась к нему Зинка.
— Не реви. — Витяй протянул ей чистый платок. Постоял несколько секунд рядом и, развернувшись, пошел по дорожке обратно.
— Витя!.. — раздался за его спиной Зинкин голос с совершенно неожиданными нотками жалости и благодарности.
Со школьного крыльца Витяя провожал ревнивый взгляд одноклассницы Лиды. Усмехнувшись по перенятой у отца привычке, он не оглядываясь вышел на улицу…
Писем не было. Матрешка, конечно, могла бы написать, но теперь-то уже никак — снова подумал о Лиде Коломейцев, вновь ненадолго проваливаясь в зыбкий сон сентябрьским утром тысяча девятьсот сорок первого года.
А дальше была целая война. Они отступали, теряя людей и технику. Получали людей и технику и снова теряли. Так было много-много раз. К лету сорок второго из встретившего в Прибалтике военную грозу экипажа в живых остались только Иван Евграфович Барсуков и Витяй Коломейцев. К тому времени они сменили три танка, дважды горели. И всякий раз, получая новую «тридцатьчетверку», Барсуков распоряжался вывести на ней прежний бортовой номер — «104». Капитан неоднократно пытался отправить Витяя на курсы младших лейтенантов, которые тот давно заслужил, но Коломейцев упорно не желал вылезать из-за рычагов. Как будто верил, что, пока командир и механик вместе, с ними ничего не случится. И действительно, несмотря на высокий профессионализм обоих, им еще и сказочно везло. Без этого, конечно же, они не продержались бы столько во фронтовом пекле.
Во время второго летнего отступления из-за одного эпизода капитан Барсуков чуть не пошел под суд. Вопреки категорическому приказанию оборонять одну деревню, бессмысленно теряя и без того немногочисленные танки на невыгодных позициях, Иван Евграфович по собственному усмотрению предпринял временный тактический отход.
— Стоять насмерть! — сквозь шум и помехи надрывалась рация голосом нового командира бригады. Прежний сгорел вместе со всем экипажем.
— К вечеру я их выбью, — спокойно отвечал Барсуков.
— Ты приказ верховного не читал?! Ни шагу назад! — Рация трещала так, что, казалось, сама выпрыгнет сейчас из креплений.
— Конец связи, — невозмутимо щелкнул тумблером капитан.
Он отвел танки на опушку ближайшей рощицы, дал немцам втянуться в деревеньку, перегруппировал свои силы, сходил пешком со своими командирами и механиками в разведку и контратаковал в вечерних сумерках. Были уничтожены полдюжины вражеских боевых машин, бронетранспортеры, грузовики, мотоциклы, много живой силы противника. На западной околице деревни случайным снарядом на их «сто четвертой» сбило гусеницу. Других потерь у них не было. Витяй с экипажем ремонтировал гусеницу, когда в пыльном мареве заходящего над дорогой солнца показалась кавалькада из штабных машин. Отложив инструменты, экипаж встал позади своего командира. Из первой машины, окруженный автоматчиками комендантского взвода, выпрыгнул на дорогу командир бригады и с перекошенным лицом устремился к танку Барсукова. Однако из второй появился генерал с защитными петлицами. Генерал покрутил головой по сторонам, оглядел подбитую и еще дымящуюся вражескую технику и уважительно молча покивал, слегка выпятив нижнюю губу. Барсуков стоял навытяжку, а командир бригады замер в шаге от него, стараясь по малейшему движению высокого начальства угадать, хватать учинившего самовольство командира или нет.
— Молодец, капитан, — резюмировало высокое начальство. — Главное — это результат.
Автоматчики по кивку командира бригады отступили от Барсукова назад…
К весне сорок третьего Барсуков уже был майором и командовал танковым батальоном. У Витяя Коломейцева красовались старшинские знаки различия на погонах, под комбинезоном на гимнастерке позвякивало с полдюжины боевых орденов и медалей, а в штабе уже давным-давно пылилось предписание убыть на офицерские курсы.
— Витяй, с твоим опытом ты сейчас должен командовать танковым взводом, а то и ротой, — говорил ему Барсуков. — А ты до сих пор у меня в механиках.
— Да понимаю я все, Иван Евграфович, — опускал голову Коломейцев. — Но не хочу я никуда от вас.
И с каким-то неожиданно проявившимся суеверием, подняв взгляд на Барсукова, произнес:
— Вот так вот если все и оставить, может, и довоюем?..
— А кто ребят научит? — Капитан неопределенно кивнул головой в сторону ближайшего тыла, но Витяй прекрасно его понял. — Мы для них единственный шанс выжить.
Но прежде чем Коломейцев отбыл на офицерские курсы, им вместе суждено было побывать еще в нескольких переделках. Той весной на фронтах установилась стратегическая пауза. Пользуясь временным отсутствием больших боев, танкисты Барсукова предпринимали вылазки против неприятеля на своем ограниченном участке обороны.
— Кавалерийские у тебя замашки, Иван Евграфович, — сказал Барсукову очередной командир бригады. Прежний, который Барсукова едва не арестовал, ушел на повышение. — Все бы тебе рейды проводить. В крови, что ли, это сидит?
Барсуков только сдержанно улыбнулся и покивал — собеседник даже не представлял, насколько попал в точку своим предположением.
Вместе с экипажем лейтенанта Лялина они регулярно беспокоили немцев, грамотно используя особенности рельефа. Надо отдать должное и противнику — с его стороны на нейтральную полосу также нередко выкатывались небольшие танковые группы, чтобы прощупать советскую оборону. Очень часто между такими противоборствующими группами завязывались короткие, но ожесточенные бои. Лейтенант Лялин был стеснительный парень, да еще и очень сильно заикался. В первом же бою «тридцатьчетверку» Лялина отсекли три немецких танка. Противники скрылись за клубами поднявшейся до небес пыли. Все время, пока Барсуков разбирался с остальными вражескими танками, грамотно разрезавшими его группу на части, радист «сто четвертого» отчаянно вызывал Лялина. В ответ — ни звука. Все решили, что лейтенанта давно сожгли.
— Какого черта?! — вырвалось у Барсукова, когда в эфире прозвучал тихий заикающийся голос:
— Н-на св-вязи!
— Где противник? — рявкнул комбат, помнивший, что за клубами пыли сзади рыскают три немца.
— П-противник ун-ничтожен! — донеслось в ответ.
Когда их «сто четвертая» скатилась в небольшую лощину, Коломейцев увидел стоявшую с открытыми люками «тридцатьчетверку» Лялина. Земля вокруг нее была сплошь усеяна следами разрывов, но сам танк был цел и невредим, а в радиусе пятидесяти метров от него кострами полыхали две немецкие «тройки». Там все было кончено. Третий неприятельский танк — длинноствольная «четверка» — завалился на бок в балку с разнесенной ходовой частью и заклиненной башней. Поигрывая пистолетом в руках, сидевший на башне своего танка Лялин увлеченно что-то жестами объяснял двум уцелевшим чумазым немцам. Остальные члены экипажа перекуривали.
Ознакомительная версия.
