Критика того времени относилась к историку-романисту чрезмерно сурово. К слову сказать, такова же была участь современных Карновичу известнейших исторических беллетристов — графа Е. А. Салиаса, Всеволода Соловьева, Д. Л. Мордовцева. Его иронически сравнивали с Вальтером Скоттом, упрекали в историческом невежестве и даже в том, что он цитирует, например, письма из «Сборников русского императорского исторического общества». Но главный упрек сводился к тому, что в своих исторических романах он не касается «действительных язв тогдашней русской жизни, подвигов Салтычихи и т. п…», а переделывает какую-то «ужасную чепуху» из «Ундольфских таинств» или погружается в дворцовые интриги или альковные тайны царствовавших во времена оные особ…
В таких суждениях о творчестве Карновича явственно проглядывала тенденциозность современной писателю народнической критики. Больше оснований для упреков имели те из критиков, которые отмечали в романах Карновича «недостаток художественности». Однако прошедший после его смерти век заставляет по-иному взглянуть на, казалось бы, бесспорные оценки.
В исторической беллетристике прошлого века художественный образ ставился выше реального исторического факта. Карнович же в своих романах целиком опирался на исторический факт, причем давал его в чистой достоверности, документальности, и эта документальность (своего рода протокольность) составляет определяющую черту его творчества. Превосходный знаток прошедшей эпохи, он избирал в качестве сюжетов своих романов такие эпизоды истории, которые не нуждались в какой-либо драматизации, литературном обострении, ибо реальная историческая жизнь, воссоздаваемая романистом, драматичнее любого вымысла. Именно об этом писал Ф. М. Достоевский: «Действительно, проследите иной, даже и не такой яркий факт действительной жизни, — и если только Вы в силах и имеете глаз, то найдете в нем глубину, какой нет у Шекспира».
Жанр, в котором работал историк-романист, следовало бы определить как документальный исторический роман. В его основе всегда лежит документ, в котором запечатлена живая историческая реальность. В этом документе уже заключена динамичная фабула и даже структура романа. Отступления же от фабулы в романах Карновича также представляют собой документальные вставки, создающие исторический фон. Характеры персонажей, их биографии строго опираются на документальные источники и почти никогда не выходят за их рамки. Основу диалогов составляют письма, мемуары, протоколы допросов, любые иные документальные свидетельства. Таким образом, документальный исторический факт безраздельно господствует в романе Карновича, и именно в нем коренится художественная достоверность произведения.
О существе дела, положенного в основу романа «Пагуба» (посмертное издание 1887 г.), более столетия почти ничего не было известно. И лишь в 1860-х гг. историки получили доступ к материалам следствия и суда над семейством Лопухиных, Анной Бестужевой-Рюминой и другими лицами, причастными к этому политическому процессу. Выяснилось, что никакого «заговора» не существовало, а был тесно сплетенный клубок интриг — дворцовых, внешнеполитических, семейных, любовных, — приведших в конце концов к трагической развязке: беззаконному осуждению невинных людей к чудовищным наказаниям. Историки прошлого века (С. М. Соловьев, М. И. Семевский) полагали, что «Лопухинское дело» легло «темным пятном» на царствование императрицы Елизаветы.
Первые десятилетия после смерти Петра Великого называют эпохой дворцовых переворотов. Правители империи восходили на престол не по установленному на основе закона порядку или обычаю, а случайно — путем дворцового переворота или дворцовой интриги. Именно об этом с горечью писал живший в XVIII веке историк М. М. Щербатов: «Само наследство престола не утверждено, и бедная Россия, яко вотчина или какого приватного человека имение, не по крови и не по праву рождения может по самовластным прихотям царствующего государя в наследство переходить, и опыт доказал, что со времен царя Федора Алексеевича доныне никогда порядочным образом престолу не наследовали».
Запутанный вопрос о престоле решала гвардия, ставшая чуть ли не господствующей силой в империи. Со времени смерти Петра I до воцарения Екатерины II гвардия участвовала в пяти-шести переворотах.
В ночь на 25 ноября 1741 г. 32-летняя Елизавета Петровна, дочь Петра Великого и Екатерины I, была возведена на престол гренадерской ротой Преображенского полка. Брауншвейгское семейство — сам 15-месячный император Иоанн Антонович, его мать, правительница России Анна Леопольдовна, и отец, принц Антон-Ульрих, — было низложено и отправлено в пожизненную ссылку. Но угроза «обратного переворота» долгие годы преследовала Елизавету, страхом и тревогой отравляла ее веселую жизнь, полную забав, роскоши и неги. Императрице и ее окружению всюду мнились заговоры в пользу низложенного семейства, любой вздорный слух, невинная светская болтовня или злословие омрачали изумительно красивое лицо Елизаветы.
Дело о «Лопухинском заговоре» возникло и развилось в этой тягостной атмосфере политической неустойчивости, династических распрей, коварных происков соперничающих с Россией держав, в обстановке опал, гонений и расправ со сторонниками прежнего правления. Елизавета, по словам М. М. Щербатова, давала «многую поверенность своим любимцам». Одним из таких фаворитов был первый придворный лейб-медик граф Иоганн Герман Лесток, родом француз, опытный и ловкий интриган, сыгравший главную роль в этом мрачном политическом спектакле. Страшась утраты своего влияния на императрицу, он всеми силами стремился погубить своего соперника — умного и деятельного вице-канцлера графа Алексея Петровича Бестужева-Рюмина, главу внешней политики елизаветинского правительства, приверженца Австрии. За Лестоком стоял французский посланник маркиз де Шетарди, оказывавший всяческое противодействие австрийской ориентации российской внешней политики. Участник переворота 1741 г., остроумный и неподражаемо галантный кавалер, Шетарди снискал себе сильное влияние при дворе: современники злословили, что первый поклон отдавался императрице, второй — ему.
Скрытая подоплека «Лопухинского заговора» коренилась в соперничестве могущественных держав и противоборстве влиятельных вельмож, стремившихся любыми способами, преимущественно коварными интригами, усилить свое влияние на императрицу. Лесток за свои Старания в пользу Франции получал от версальского кабинета приличный пенсион, Бестужев-Рюмин был не менее корыстолюбив: по словам Н. М. Карамзина, он торговал «политикою и силами Государства».
В центре мнимого заговора оказались семейство Лопухиных и Анна Гавриловна Бестужева-Рюмина — жена обер-гофмаршала графа Михаила Петровича Бестужева-Рюмина, брата вице-канцлера. Наталья Федоровна Лопухина (урожденная Балк, родственница знаменитых Монсов — Анны и Виллима) принадлежала к новой придворной знати, которую иначе как «немецкими выскочками» не называли. Выйдя замуж за Степана Васильевича Лопухина, двоюродного брата опальной царицы Евдокии Федоровны, первой жены Петра I, она вскоре была вынуждена вместе с малолетними детьми отправиться вслед за мужем в ссылку в дальний Кольский острог, где семья Лопухиных претерпела немало страданий и унижений. После смерти Петра I Лопухины возвращаются в Петербург, а затем допускаются и ко двору. В конце царствования Анны Иоанновны они приобретают силу и влиятельность. Степан Васильевич становится вице-адмиралом, а Наталья Федоровна — статс-дамой. Вершиной их благополучия было время правительницы Анны Леопольдовны. Наталья Федоровна, женщина светская, славившаяся красотой и кокетством, близко сходится с влиятельным сановником графом Рейнгольдом Густавом Левенвольдом. С восшествием же на престол императрицы Елизаветы Левенвольд был заключен в крепость, предан суду и приговорен к смертной казни, однако царица милостиво смягчила приговор и отправила вельможу в ссылку в Соликамск.
Вскоре после воцарения Елизаветы Лопухина оказывается в оппозиции к новой императрице. Хотя она и была оставлена статс-дамой, но чувствовала себя при дворе униженной. Существует легенда, что немилость к ней Елизаветы вызвана удачным соперничеством Лопухиной с императрицей в «амурных делах». Однако Лопухина была старше царицы на 10 лет (Карнович ошибочно пишет о 6 годах), к тому же Елизавета по красоте своей признавалась современниками несравненной: от ее красоты просто «сходили с ума», она «затмевала солнце».
Как бы ни любила Лопухина опального графа Левенвольда, никаких серьезных попыток к облегчению его участи предпринять она не решалась. Ей оставалось лишь неутешно горевать и упрекать виновницу своих несчастий. Эти горестные чувства Лопухиной разделяла Анна Бестужева-Рюмина, глубоко любившая своего брата Михаила Гавриловича Головкина, «аннинского» вельможу, попавшего под опалу. Резко осуждая императрицу, укоряя ее в предосудительном поведении и мечтая вслух о воцарении свергнутого семейства, эти женщины движимы были простыми чувствами любви и родственной преданности к своим возлюбленным и близким.