Евангел повторил:
– Им нужна голова.
– Чья?
– Твоя, о господин! – И добавил: – Они скоро будут здесь. Приготовься, господин.
И удалился. Такой же мрачный. Может, и ему приснился сон.
«Они – настоящие люди, – с завистью подумал Перикл, – им снятся сны. Другое дело, сбудутся они или нет. Главное не в этом. Важно, что снятся. Важно, что атомы не спят. Они думают и во сне. Только человеку да щенятам снятся сны…»
Аспазия спросила:
– Им нужна голова?
– Не знаю.
– Я сама слышала…
– Так полагает Евангел.
– Он все наперед знает. Он – бог.
– Возможно.
Она направилась к боковой двери, которая вела на женскую половину – гинекей.
– Куда ты?
– К себе.
– Оставляешь меня? Одного?
– Да.
– А совет? Кто подаст мне совет?
Она сказала мрачно. Почти тем же тоном, что и Евангел:
– Он тебе не нужен.
– Но почему, Аспазия?
Он сделал к ней несколько шагов и остановился.
– Ты все уже решил, – сказала она.
– Я?
– Да, ты.
Он поднял руку, чтобы разрезать воздух, как саблей, и тем заявить свое решительное «нет». Аспазия сказала:
– Ты не можешь, Перикл. Ты рожден для этого. И тебе не нужен совет. Решай! Как решишь – так будет верно.
И удалилась…
Депутацию Народного собрания возглавлял Тевкр, сын Архиппа. Это был старец, полный силы, человек цветущего здоровья. Среднего роста. С тщательно расчесанной бородой. Он пользовался уважением как среди демократов, так и среди сторонников Кимона и Фукидида, сына Мелесия. Тевкр не раз заявлял о том, что служит не партиям, но афинскому народу. И это доказывал на деле. Тоже не раз.
Депутация состояла из людей пожилых, что долженствовало, по мнению руководителей Афин, благоприятным образом повлиять на Перикла.
Хозяин встретил гостей в траурном одеянии. С почетом, сердечно. Он поздоровался с каждым в отдельности. Осведомился о состоянии здоровья, после чего пригласил присесть.
Тевкр без проволочек приступил к делу, ибо знал характер Перикла: этот не любил болтовни и ценил короткую и ясную речь. Тевкру очень хотелось доставить удовольствие Периклу. Он сказал:
– Многоуважаемый друг наш! К тебе явилась официальная депутация Народного собрания. Нам дано поручение, которое хотелось бы выполнить со всей тщательностью, ибо, как нам кажется, миссия наша освящена единодушным пожеланием афинского народа.
Тевкр обратился к своим товарищам с немым вопросом, и те дали понять, что говорит он хорошо и не требуется каких-либо поправок или пояснений.
Тевкр продолжал:
– Ты знаешь нас. Мы знаем тебя. Поэтому не хотелось бы затягивать речь. Наша миссия заключается в следующем: мы просим тебя, как верного сына Афин, явиться в Народное собрание и по его поручению принять на себя соответствующие обязанности, которые ты уже исполнял много лет подряд… Я знаю, что ты хочешь сказать. Вот твои невысказанные слова: «И за эту многолетнюю службу народу я получил сполна: чуть ли не тюрьму, чуть ли не казнь, чуть ли не остракизм». Это так, Перикл. Учти, что люди ошибаются, – на то они и люди. Ошибаются, признают промахи свои, заглаживают вину свою. На то они и люди! Народное собрание желает загладить свою вину и свой промах. Все это обошлось государству очень дорого. Но все это принадлежит теперь прошлому. События прошлого не должны загораживать дорогу к будущему… Но зачем я толкую об этом? Разве ты сам не знаешь этого? Разве ты сам не объяснишь это лучше, чем я, чем все мы, вместе взятые?
Тевкр снова взглянул на своих товарищей. Они согласно кивнули ему. Они сказали ему «да». Это были эвпатриды, люди уважаемые, коренные афиняне…
Тевкр встал и стоя повторил свою просьбу:
– Займи свое прежнее место, Перикл, протяни руку народу афинскому так, как я протягиваю ее тебе.
И старик протянул руку. Он держал ее на весу одно мгновение, два, три. И все гадали: что же будет теперь?
– Я задам один вопрос, – сказал Перикл и нахмурился. – Скажи мне, Тевкр, разве в Афинах перевелись государственные мужи? Разве свет сошелся клином на мне? Разве оскудела наша демократия людьми?
Тевкр продолжал держать правую руку на весу.
– Скажите мне, – продолжал Перикл горячо, – неужели же я и в самом деле незаменим? Если это так, то не является ли это самое ужасным недугом нашей демократии и не больше ли подходит мне звание тирана, нежели демократа? Неужели мне и впрямь придется всю жизнь стоять во главе афинского государства? Если да, то как это называется? Демократия? Тирания? Скажите же мне!
Тевкр отошел к своим друзьям, и они поговорили меж собой вполголоса. А Перикл в это время пребывал в глубоком раздумье.
Предводитель депутации Тевкр снова протянул руку Периклу и сказал виновато:
– О Перикл! Мы не в состоянии дать тебе точный ответ на твой вопрос. Мы можем сказать лишь одно: ты нужен афинскому народу. А прочее – рассудят боги.
Перикла точно из камня высекли: ровный, недвижимый, занятый своими мыслями… Что же будет?..
«Нет, не подаст руки», – подумали афиняне, явившиеся к нему.
А он подал. Как раз в то самое мгновение, как они подумали… Встал со своего места и подал.
И Тевкр заплакал. И обнял.
И точно вся комната – каждый атом стен, потолка, пола – вздохнула с облегчением: «Ох!..»
Перикл ответил тихо, очень тихо, как и подобает первому стратегу могучего Афинского государства. И вот его слова:
– Я повинуюсь воле афинян. Я отправляюсь с вами в Народное собрание и приму полномочия, которые будут даны. Время тяжелое: идет война, которой нет конца. Чума косит афинян, и не видно конца и этому бедствию. Судьба Афин на волоске. Это известно и вам не хуже, чем мне. Только и только поэтому я говорю вам: согласен, иду к вам, чтобы работать с вами!
Тевкр снова обнял его. А затем поочередно – и все остальные. Минуты были воистину торжественные,
– Но знайте, – продолжал Перикл, – я уже не тот, и вы уже не те. Время летит. Его крылья касаются всех нас. Они серебрят наши волосы и старят душу. Я иду к вам с намерением победить врага, с твердым убеждением, что мы одолеем чуму и Афины снова окрепнут. Вот с чем я иду к вам. Знайте же: я буду работать только в этом направлении…
Перикл бросил взгляд на угол комнаты, туда, где стоял бронзовый светильник. Ему показалось, что оттуда кто-то пристально следит за ним. Очень знакомый. С глазами горящими. Худой и бледный. «Это Агенор», – подумал Перикл. И в это же самое мгновение видение исчезло. Остался лишь бронзовый светильник.
Перикл побледнел. Пот выступил у него на лбу. И он попросил воды…
Великий вождь и великий руководитель афинского народа умирал.
Его большая голова, не раз служившая мишенью для комедиографов, покоилась на жесткой солдатской подушке. Вождь почти не дышал. Не было слышно предсмертных хрипов, и тяжелые веки казались высеченными из мрамора.
Вокруг него в благоговейном молчании сидели первые люди Афин – стратеги и архонты. В углу, вокруг безутешной Аспазии, толпились друзья и почитатели Перикла.
Чума скосила чуть ли не всю его семью и многих его друзей. Он долго держался, словно утес посреди разбушевавшегося понта. Он пережил не одну смерть. Наконец рухнул и сам.
Перикл умирал медленно. Угасал, точно факел, лишенный масла. Он уходил, словно триера в безбрежный океан: бесшумно, медленно, невозвратно…
– Он уже там, – сказал Алкивиад. – Только бренное тело напоминает о том, что среди нас жил тот, кого звали Периклом. Только дела его взывают к нам, чтобы вечно помнили мы о нем и никогда не забывали его.
Так говорил молодой друг и воспитанник Перикла Алкивиад, и он склонил голову в скорбном молчании. И, обращаясь к несчастной Аспазии, прошептал:
– Мужайся.
Стратег Клеонт, сын Фания, сказал вполголоса, будто опасался разбудить спящего вождя:
– Ты прав, Алкивиад: дела его превыше дел человеческих. Афины никогда не забудут своего стратега. Его мудрые речи, сказанные с ораторской трибуны, переживут века. Его ум будет мерилом человеческой мудрости и глубины мысли. Его ненависть к врагам будет вдохновлять сынов прекрасных Афин на многие подвиги. Ты прав, Алкивиад: дела его слишком велики, и мы едва ли охватим их одним взглядом. Пройдет время, и люди скажут: «Перикл воплотил в себе все могучее и мудрое, прекрасное и грозное».
Так говорил Клеонт, сын Фания. Он умолк и закрыл лицо руками, дабы не видели окружающие его горючих слез.
Архонт Алкмеон, муж, умудренный жизнью и многочисленными ратными походами, сверх меры влюбленный в Афины, воздал должное гражданскому гению Перикла.
– О первейшие мужи Афин, – сказал он, – великий вождь, ушедший от нас в царство теней, показывал всем нам образцы преданнейшей любви к своему отечеству. Он украсил город свой красотой непреходящей. Он оставил нам Парфенон и Пропилеи. Он подарил нам Одеон – великий очаг прекраснейшего из искусств. Недреманным оком оберегая Афины от злокозненной Спарты и многих других врагов государства нашего, Перикл не жалел ни денег, ни сил для украшения великих Афин. И эта его деятельность зачтется ему благодарными потомками как лучший памятник гению Перикла. О мужи, мы потеряли великого гражданина. Я молю богов, чтобы услышали нас и даровали нам хотя бы частицу той государственной, политической и военной мудрости, которой обладал наш друг и вождь.
