Согласно нашим конторским книгам, на Вашем текущем счету сейчас столько-то фунтов, шиллингов и пенсов, каковые настоятельнейше прошу Вас поскорее забрать, поскольку отныне, разумеется, должны быть прекращены всякие отношения между Вами и
Вашим, и прочее, прочее,
Барнсом Ньюкомом из Ньюкома".
— По-моему, сэр, он неплохо выкрутился, — заметил мистер Пенденнис, которому полковник показал это исполненное важности послание.
— Пожалуй, что так, если б только я верил хоть одному его слову, Артур, — отвечал старик, теребя свой седой ус. — Если бы вы, к примеру, сказали мне, что, дескать, в том-то и том-то я зря обвинил вас, я бы сейчас же воскликнул — mea culpa, и от души попросил бы у вас прощения. Но я твердо уверен, что каждое слово этого малого — ложь, так какой же смысл дальше толковать об этом. Приведи он в свидетели еще двадцать других лжецов и ври хоть до хрипоты, я б и тогда ему не поверил. Передайте-ка мне грецкие орехи. Кто этот военный друг сэра Барнса, хотел бы я знать.
Военным другом Барнса оказался наш доблестный знакомый его превосходительство генерал сэр Томас де Бутс, кавалер ордена Бани первой степени, который вскоре сам заговорил с полковником об этой ссоре и решительно объявил ему, что, по его, сэра Томаса, мнению, полковник был неправ.
— Молодой Ньюком, по-моему, отлично вел себя в этой первой истории. Вы так его оскорбили, да еще перед всем строем, такое, знаете ли, нелегко снести. Когда этот хитрец жаловался мне, — чуть ли не со слезами на глазах! — что не может вызвать вас на дуэль по причине родства с вами, я, ей-богу, ему поверил! Зато во втором деле крошка Барни выказал себя трусом.
— В каком это втором деле? — осведомился Томас Ньюком.
— Разве вы не знаете? Ха-ха-ха! Вот это здорово! — вскричал сэр Томас. — Да как же, сэр, через два дня после той истории приходит он ко мне с другим письмом, а у самого лицо вытянулось, — ну в точности морда у моей кобылы, ей-богу! И письмо это, полковник, от вашего отпрыска. Погодите, да вот оно! — Тут его превосходительство генерал сэр Томас де Бутс извлек из своей подбитой ватой груди бумажник, а из бумажника — письмо, на котором стояло: "Сэру Б. Ньюкому от Клайва Ньюкома, эсквайра". У вас малыш что надо, полковник, так его рас-так… — И вояка дал в честь Клайва приветственный залп ругательств.
И вот полковник, ехавший рядом с другим старым кавалеристом, прочитал следующее:
"Гановер-сквер, Джордж-стрит,
16 февраля.
Сэр!
Сегодня утром полковник Ньюком показал мне подписанное Вами письмо, в котором Вы утверждаете: 1) будто полковник Ньюком дерзко оклеветал Вас; 2) будто полковник Ньюком позволил себе это, зная, что Вы не сможете призвать его к ответу за обвинение во лжи и вероломстве ввиду существующего между Вами родства.
Смысл Ваших заявлений, очевидно, сводится к тому, что полковник Ньюком вел себя по отношению к Вам трусливо и отнюдь не по-джентльменски.
Коль скоро нет никакой причины, мешающей нам встретиться любым желательным для Вас образом, я беру на себя смелость со своей стороны утверждать здесь, что всецело разделяю мнение полковника Ньюкома, считающего Вас подлым лжецом, а также заявляю, что обвинение в трусости, которое Вы позволили себе по отношению к джентльмену столь проверенной честности и мужества, есть не что иное, как еще одна трусливая и преднамеренная ложь с Вашей стороны.
Я надеюсь, что Вы направите подателя сей записки, моего друга мистера Джорджа Уорингтона из Верхнего Темпла к тому военному джентльмену, с коим Вы советовались по поводу справедливых обвинений полковника Ньюкома. Пребываю в ожидании скорого ответа, сэр.
Ваш покорный слуга
Клайв Ньюком.
Сэру Барнсу Ньюкому из Ньюкома, баронету, члену парламента, и прочее, прочее…"
— Какой же я болван! — восклицает полковник, и хотя слова его выражают сожаление, лицо выдает радость. — Мне и в голову не приходило, что малыш может ввязаться в это дело. Я показал ему письмо кузена так, мимоходом, думая развлечь его: последнее время он ходит чертовски подавленный из-за одной… неудачи, какие частенько приключаются в молодости. По-видимому, оп тут же пошел и отправил свой вызов. Я теперь припоминаю, что на следующее утро за завтраком он был необычайно возбужден. Так вы говорите, ваше превосходительство, что записочка эта пришлась баронету не по вкусу?
— Без сомненья. Я никогда не видал, чтобы человек проявил такое отчаянное малодушие. Сначала я было поздравил его, полагая, что вызов вашего сына должен его обрадовать: какой юноша в наши дни не мечтал о дуэли. Но я в нем ошибся, черт возьми! Он принялся рассказывать мне какую-то чертовщину, будто вы хотели сосватать сына с этой его дьявольски хорошенькой сестрицей, что выходит за молодого Фаринтоша, и пришли в ярость, когда дело провалилось, а теперь, мол, дуэль между членами семьи может бросить тень на мисс Ньюком; тут я возразил ему, что этого легко избежать, если имя барышни не будет упомянуто в споре. "Черт возьми, сэр Барнс, — говорю я, — помнится, этот юнец, когда был еще мальчишкой, швырнул вам в лицо стакан с вином. Вот мы и свалим все на это и скажем, что между вами давняя вражда". Он побелел, как полотно, и сказал, что за тот стакан вина ваш сын перед ним извинился.
— Да, — с грустью подтвердил полковник, — мальчик извинился перед ним за тот стакан кларета. Странное дело, но оба мы с первого взгляда невзлюбили этого Барнса.
— Так вот, Ньюком, — продолжал сэр Томас, но тут его горячая лошадь вдруг вскинулась и сделала курбет, давая возможность подбитому ватой служаке продемонстрировать всю свою прекрасную кавалерийскую сноровку. — Тише, старушка! Полегче, милая! Так вот, сэр, когда я понял, что этот малый идет на попятный, я и говорю ему: "Слушайте, сэр, коли я вам не нужен, черт побери, зачем вы ко мне обращались, черт побери! Еще вчера вы разглагольствовали в таком духе, словно готовы оторвать полковнику голову, а сегодня, когда его сын предлагает вам полное удовлетворение, черт побери, сэр, вы боитесь с ним встретиться? По-моему, вам лучше обратиться к полицейскому, — нянька, вот кто вам нужен, сэр Барнс Ньюком!" — С этими словами я сделал направо кругом и вышел из комнаты. А Барнс в тот же вечер укатил в Ньюком.
— Бедняге так же трудно выказать мужество, ваше превосходительство, как стать шести футов росту, — вполне миролюбиво заметил полковник.
— Так какого же черта этот мозгляк обращался ко мне? — вскричал его превосходительство генерал сэр Томас де Бутс громким и решительным голосом.
На этом старые кавалеристы расстались.
Когда полковник вернулся домой, в гостях у Клайва как раз находились господа Уорингтон и Пенденнис, и все трое сидели в мастерской молодого художника. Мы знали, как несчастен наш друг, и всеми силами старались развеселить и утешить его. Полковник вошел в комнату. Был пасмурный февральский день, в мастерской горел газ. Клайв сделал рисунок на сюжет наших любимых с Джорджем стихов; то были восхитительные строки из Вальтера Скотта:
Вокруг себя на брег морской
Он поглядел тогда,
И дернул он коня уздой:
Прости же навсегда,
мой друг!
Прости же навсегда!
Томас Ньюком погрозил пальцем Уорингтону и подошел взглянуть на картинку, а мы с Джорджем пропели дуэтом:
Прости же навсегда,
мой друг!
Прости же навсегда!
С рисунка наш честный старик перевел взгляд на художника и долго с невыразимой любовью смотрел на сына. Потом он положил руку Клайву на плечо и с улыбкой погладил его белокурые усы.
— Значит, Барнс так и не ответил на твое письмо? — спросил он с расстановкой.
Клайв рассмеялся, но его смех больше походил на рыдания.
— Милый, милый, добрый батюшка! — сказал он, сжав обе руки отца. Какой же вы у меня молодчина!..
Глаза мои застилал туман, так что я с трудом различал двух нежно обнявших друг друга мужчин.
Глава LIV
с трагическим концом
В ответ на вопрос, заданный ему отцом в прошлой главе, Клайв извлек из-за мольберта смятую бумажку, в которую теперь был завернут табак и которая некогда представляла собой ответное письмо сэра Барнса Ньюкома на любезное приглашенье его кузена.
Сэр Барнс Ньюком писал здесь, что, по его мнению, нет нужды обращаться к упомянутому другу в этом весьма неприятном и тягостном споре, в который вздумал вмешаться мистер Клайв; что причины, побудившие сэра Барнса закрыть глаза на постыдное и неджентльменское поведение полковника Ньюкома, равно касаются и мистера Клайва Ньюкома, как тому отлично известно; что если его, сэра Барнса, не перестанут оскорблять словесно и даже действием, он будет вынужден искать защиты у полиции; что он намеревается покинуть Лондон и, конечно, не отложит своего отъезда из-за нелепой выходки мистера Клайва Ньюкома; и что он не может больше вспоминать ни об этой гнусной истории, ни о человеке, с которым он, сэр Барнс Ньюком, старался жить в дружбе, но от которого со дней своей юности видел одни только обиды, недоброжелательство и неприязнь.
