А тут еще Сомненье (как ему свойственно) принялось нашептывать мне всякие мысли:
— Только ли ради братьев и сестер жертвует собою мисс Этель? А не ради ли светского триумфа, коронки, прекрасных домов и замков?
— Когда поступки наших друзей могут быть истолкованы двояко, надо стараться верить в их лучшие побуждения, — заметила Лора. — И все же, я рада, что Клайв, бедняжка, не женится на ней — он не был бы с ней счастлив. Она принадлежит большому свету; она провела в нем всю жизнь; Клайв же мог бы войти туда лишь в качестве ее спутника. А вы знаете, сэр, как бывает скверно, когда мы обретаем превосходство над нашими мужьями, — добавила миссис Лора, приседая.
Вскоре она объявила, что в комнатах ужасная духота; просто она рвалась домой взглянуть на своего малютку. Покидая залу, мы узрели сэра Барнса Ньюкома, который, сияя улыбками, раскланивался направо и налево и задушевно беседовал с сестрой и маркизом Фаринтошем. Тут неожиданно сэра Барнса потеснил генерал-лейтенант сэр Томас де Бутс, кавалер ордена Бани первой степени; заметив, кому именно он наступил на ногу, его превосходительство буркнул: "Гм!.. Простите!" — и, повернувшись к баронету спиной, принялся поздравлять Этель и ее жениха.
— Имел честь служить вместе с батюшкой вашей светлости в Испании. Рад представиться вашей светлости, — говорит сэр Томас. Этель кланяется нам, когда мы направляемся к выходу, и дальнейшие слова сэра Томаса уже не доносятся до нашего слуха.
В гардеробной сидит леди Клара Ньюком, а над стулом ее стоит склонившись какой-то джентльмен, — точь-в-точь как невеста и адвокат на картине Хогарта "Модный брак". Леди Клара вздрагивает от неожиданности, ее бледное лицо покрывается пятнами, и она с вымученной улыбкой встает навстречу моей жене и лепечет что-то про ужасную жару там, наверху, и про то, как томительно ждать экипажа. Джентльмен направляется ко мне военным шагом и произносит:
— Как поживаете, мистер Пенденнис? А как там наш друг, молодой живописец?
Я вполне учтиво отвечаю лорду Хайгету, меж тем как моя жена едва удостаивает словом леди Клару Ньюком.
Леди Клара пригласила нас к себе на бал, но моя супруга решительно отказалась туда ехать. Сэр Барнс устроил целый ряд совершенно ослепительных приемов в честь счастливой помолвки своей сестры. На этих банкетах, как мы прочитали в "Морнинг пост", присутствовал весь клан Фаринтошей; мистер и миссис Хобсон с Брайенстоун-сквер тоже откликнулись торжествами на помолвку племянницы. Они устроили грандиозный банкет, а по окончании его — чай (на последнее увеселенье приглашен был и автор сих строк). На обеде присутствовали леди Анна и леди Кью с внучкой, баронет с супругой, лорд Хайгет и сэр Томас де Бутс; и тем не менее прием был довольно нудный.
— Фаринтош, — шепотом рассказывал мне Сэм Ньюком, — перед самым обедом прислал сказать, что у него заболело горло, а Барнс был мрачнее тучи. Сэр Томас не разговаривает с Барнсом, а старая графиня с лордом Хай-гетом. И пить-то почти не пили, — закончил мистер Сэм, тихонько икнув. — Слушайте, Пенденнис, а здорово они провели Клайва! — И милый юноша отправился беседовать с другими гостями своих родителей.
Так Ньюкомы ублажали Фаринтошей, а Фаринтонш — Ньюкомов. Старая графиня Кью, что ни вечер, ездила на балы, а по утрам к обойщикам, ювелирам и портнихам; лорд Фаринтош с приближением счастливого дня, казалось, становился все внимательней к невесте и даже отдал весь свой запас сигар брату Робу; сестрицы его были в восторге от Этель и почти не расставались с ней; его маменька тоже была довольна выбором, полагая, что столь волевая и умная девица будет прекрасной парой ее сыну; избранные уже стекались толпами к Хэндимену, взглянуть на столовое серебро, а также и на бриллианты, заказанные для невесты; член Королевской Академии Сми писал ее портрет, который должен был остаться на память матери, когда ее дочь перестанет быть мисс Ньюком; леди Кью сделала завещание, по которому оставляла все, что имела, своей любимой внучке Этель, дочери покойного сэра Брайена Ньюкома, баронета; а лорд Кью прислал своей кузине нежное письмо, от души поздравляя ее и желая ей счастья. И тут в одно прекрасное утро, просматривая за завтраком "Таймс", я уронил газету на стол, издав при этом возглас, заставивший мою жену вздрогнуть от неожиданности.
— Что там?! — восклицает Лора, и я читаю ей следующее:
"Кончина вдовствующей графини Кью. С великим прискорбием сообщаем мы о скоропостижной смерти этой почтенной особы. Еще третьего дня графиня посетила несколько великосветских приемов, пребывая, как казалось, в полном здравии, однако внезапно с ней случился удар, когда она дожидалась экипажа, чтобы покинуть ассамблею у леди Катафолк. Была немедленно оказана врачебная помощь, и ее сиятельство перевезли домой, на Куин-стрит, Мэйфэр. Но графиня уже не приходила в сознание после первого рокового припадка и, очевидно, потеряла дар речи. Вчера в одиннадцать часов ночи она скончалась. Покойная Луиза Джоанна Гонт, вдова Фредерика, первого графа Кью, была дочерью Чарльза, графа Гонта, а также сестрой покойного и теткой ныне здравствующего маркиза Стайна. Нынешний граф Кью приходится ей внуком — отец его сиятельства, лорд Уолем, умер еще до кончины своего родителя, первого графа Кью. Не одно аристократическое семейство облачилось в траур в связи с этим печальным событием. Общество будет горько оплакивать кончину этой женщины, которая больше полувека была его украшением и, можно сказать, славилась по всей Европе своим редким умом, необычайной памятью и блестящим остроумием".
Глава LV
Какой скелет скрывался в чулане у Барнса Ньюкома
Смерть леди Кью, разумеется, задержала на время осуществление матримониальных планов, в коих было так заинтересовано семейство Ньюком. Гименей задул свой факел и спрятал его до времени в шкаф, а праздничную шафрановую тунику сменил на подобающие обстоятельствам траурные одежды. Чарльз Ханимен из расположенной по соседству часовни леди Уиттлси произнес по этому случаю проповедь: "Смерть на пиру", каковая пуще обычного потрясла умы и была напечатана отдельным изданием по просьбе некоторых прихожан. Часть его паствы, в особенности же две овечки, чьи стойла были на хорах, с неизменным восторгом внимали свирели этого сладкогласного пастыря.
Быть может, и нам, покуда гроб еще не опустили в могилу, заглянуть в часовню, куда величавые подручные гробовщика перенесли бренные останки нашей возлюбленной сестры, и произнести прощальное слово над сим пышно изукрашенным вместилищем праха? Когда повержена юность и ее розы гибнут в одночасье под косой смерти, даже чужой проникается сочувствием к умершему, подсчитав краткий срок его жизни на могильной плите или прочтя заметку в углу газеты. Тут на нас действует сама сила контраста. Юная красавица, еще вчера веселая и цветущая, дарившая улыбки и принимавшая поклонение, возбуждавшая страсть и сознающая силу своих чар, исполненная законного ликования от своих побед, — кто из нас не встречал таких на жизненном пути? И у кого, скажите, не сожмется от жалости сердце при известии о том, сколь внезапно лишилась она своей красоты, своих удовольствий, своего триумфа, как беспомощно плакала в краткий миг боли, как напрасно молила хотя бы о малой отсрочке в исполнении приговора. Когда же приходит конец долгой жизни и навсегда опускается голова, убеленная сединами, мы, встретив похоронный кортеж, с почтением склоняемся перед пышными гербами и эмблемами, в коих видим символ долгой жизни, мудрости, должного уважения и заслуженного почета, пережитых страданий и совершенных дел. Если покойник богат, то, возможно, это плоды его трудов; гербы же, украшающие теперь его катафалк, получены за ратные подвиги или кропотливый труд. Но дожить до восьмидесяти лет и чтобы смерть настигла тебя среди пляшущих празднолюбцев! Провести на земле почти целый век и уйти в другой мир под игривые звуки мэйфэрских скрипок? Впрочем, наверно, и тут тоже поникли розы, но эти были присланы в картонке из Парижа и выпали из костлявых стариковских пальцев. У иных могил нас обступают незримые толпы льющих слезы и скорбящих; это бедняки, кормившиеся от щедрот покойного; те, кого он благодетельствовал, кому делал добро; толпы друзей, милых сердцу и оплаканных, поднимаются из гроба при звуках колокола, чтобы следовать за погребальными дрогами; усопшие родители ждут в небесах, призывая: "Спеши к нам, дочь наша!"; возвращенные богу дети витают вокруг, подобно херувимам, и лепечут слова привета. Но та, что в этом гробу, упокоилась после долгого и, увы, безотрадного праздника жизни девичества без нежной родительской заботы, супружества без любви, материнства без драгоценных его радостей и печалей, — словом, после восьмидесяти лет одинокой и суетной жизни. Так снимем же шляпы и перед этой, встреченной нами погребальной процессией и подивимся тому, сколь различны жребии детей человеческих и непохожи пути, назначенные им небом.
