Дальше мечты становились такими смелыми, что Егор спохватился. Больно далеко занесся. Заслужить надо, нельзя всё сразу. Хоть бы сотая доля сбылась — и то счастье небывалое.
Побродил по песчаному берегу, где шелестела пена, сбрасываемая волнами. Нехотя повернул домой. Надо бы свечкой раздобыться. Каждый вечер собирается, а как утро — думается: к чему? сегодня уеду! Долгий вечер впереди и ночь. Неужто и завтра гонца не будет?
Выйдя на слободскую улицу, Егор вздрогнул: перед его избой стоял экипаж! За ним? Принялся усердно месить грязь ногами. Издали разглядел, что лошадей две, и не похоже, чтоб с царской конюшни. Экипаж — крытая повозка, тяжелая, для дальних поездок.
Может, и не за ним? Может, повредилась повозка, вот и стали, где пришлось. Вон кучер что-то мастерит у заднего колеса. Жаль было расставаться с нарядной мечтой. Лучше еще день-другой ждать, только пусть не эта колымага.
Ой, за ним! Дверь в избу открыта, там искры мелькают: кто-то добывает огонь. Не дыша вбежал в избу.
— Он самый и есть!
Голос Мохова. Кроме Мохова, в избе двое усачей в полицейских треуголках. Один, сидя на скамье, раздувал трубку, второй прилеплял свечу на уголок стола.
— Ты сибирский зверолов? — неспешно вынув из усов трубку спросил полицейский.
— Я, — упавшим голосом отвечал Егор.
Полицейский снова воткнул трубку в усы и захрипел ею. Мохов блудливо подкашливал, ерзал глазами по углам. Свеча на столе разгорелась, и Егор мог разглядеть приехавших. Ну и морды — откормленные, нерассуждающие, свекла вместо лица! Тот, что с трубкой, видимо, старше чином. Сидит камнем, пускает дым. Второй, такой же плотный и свекломордый, был подвижнее, — прикрыл дверь, заглянул на печку, под стол. Подошел к Егору, столбом стоявшему посреди избы:
— А ну, подыми руки! — Ладонями обшарил кафтан, порты, залез в карманы. Вытащил кисетик с медными деньгами, подкинул на руке и передал старшему. Складной перочинный нож открыл, рассмотрел внимательно и спустил в свой карман. Больше ничего не нашлось.
С лавки поднял азям, тряхнул, кинул на пол. Туда же полетела сумка с исподним бельем, после чего полицейский уселся на скамье возле первого.
Минуты три прошло в молчании. Потрескивала свеча, хрипела трубка полицейского, который изредка плевал между ног. Но вот докурил, выбил трубку и поднялся.
— Забирай пожитки, — кинул он Егору.
Егор поднял вещи. На столе увидел книгу, — так и не узнает он всех причин шведской войны.
— Мохов, отдай эту книгу биксеншпаннеру Второву.
Мохов принял книгу и сейчас же передал полицейскому, который, не глядя, сунул ее подмышку.
— А ну давай, давай, выходи поживее!
Стиснув зубы, холодея от отвращения, Егор повиновался. На улице у повозки всё возился кучер. Он бил камнем по спицам колеса.
— Эй, Оскар! Готово у тебя?
Кучер бросил камень и полез на облучок.
Егор оглянулся на избу в последний раз. За порогом в тени стоял Мохов и, боязливо поглядывая на полицейские спины, неистово двигал рукой: вверх, в стороны, вниз. Егор с недоумением смотрел на это размахивание. Лицо Мохова, когда оно обращалось к Егору, было напряженное и вопрошающее. Вдруг Мохов прервал свое кривлянье и выбежал на улицу.
— Огарочек забыли, — и подал полицейскому свечку.
В повозке Егору пришлось сесть на скамеечку в ногах у полицейских. Если до сих пор еще теплилась в нем надежда, что повезут его всё-таки к царице, то теперь она угасла, — так непочетно не возят царских собеседников.
Самого главного он не понимал пока и боялся понять. «Не золото, а медь!» — вспомнились слова ночного гостя. Глупость! Медь и всякие медные руды Егор в лаборатории у Гезе на все лады перепробовал, знает медь довольно… «Татищев в ответе будет…» Может, главного командира в розыск взяли, и он на Егора поклеп взвел? Нет, не таков Татищев! Страшен бывает, но всегда справедлив. Зато Бирон его и не любит… Пытать будут?.. Разве можно пытать невинного? Что худого он сделал?
Между тем повозка тащилась по петергофской дороге, разбрызгивая жидкую грязь. Рытвины встречались поминутно, Егора то и дело кидало на грязные ботфорты конвоиров. Он цеплялся руками за скамейку, а колени подкорчил к самому подбородку.
На одном особенно глубоком нырке пальцы Егора сорвались, его подкинуло вверх, и, чтобы не упасть на полицейских, он уперся ладонями в задок повозки за их головами. В тот же миг кулак полицейского отбросил его назад ударом в грудь. Второй удар обрушился на лицо Егора. От боли парень свалился ничком.
— А и верно, надо было остаться ночевать в Петергофе, — прогудел старший и зевнул.
Удары и тупое равнодушие, с каким они были нанесены, оглушили Егора. Некоторое время он ничего не соображал. Потом дикая злоба потрясла его и осветила мысль: «Вот она какая, царская милость!»
Справедливости вздумал искать… У кого, дурень? Волк с переломленной лапой и несчастный плавильщик Василий вспомнились рядом.
Пять часов пробиралась, повозка впотьмах по грязной дороге в столицу. Пять часов размышлял Егор о своей судьбе. Со дна полицейской повозки, под тяжелым ботфортом, который не раз ставил на него дремавший конвоир, многие давно знакомые случаи показались Егору новыми, а иное — первый раз пришло в голову.
Разве из-за денег искал он золото, ехал сюда, царицы добивался? Нет, не о богатстве он мечтал! Горько было сознавать, что рухнули самые заветные надежды. Мать, Дробинин, Кузя, Лиза — все обманутся в нем, не удастся им помочь. Как ведь просил Андрей Трифоныч о Лизе позаботиться!.. Мать ждет его не дождется…
Попробовать бы бежать… Глупо отдавать себя на пытки. Перед кем правду отстаивать? Очень им нужна правда! А может, еще есть надежда обелиться на розыске? Последняя надежда… Или бежать, пока не поздно?
Повозку сильно качнуло. Кучер с облучка во всю глотку понукал лошадей. Лошади дернули, потащили в гору, но тотчас же повозка скатилась назад и стала.
Крики и кнут не помогали. Кучер соскочил в грязь, ходил кругом повозки, пробовал подтолкнуть колеса. Полицейские сидели сперва безучастно, потом соскучились и стали давать советы:
— Слегой под заднюю ось надо нажать. Есть у тебя слега, Оскар?
— Дай вздохнуть коням.
— Бей обоих враз!
Ничто не действовало.
— Там что за огоньки?
— Калинкина деревня.
— Чорт! Далеко еще до города. Оскар; беги гони мужиков на помогу! Не сидеть же тут до рассвета.
— Вожжи подержите.
Кучер нырнул во тьму. Один из полицейских завозился, доставая из-под сиденья звенящую цепь.
— Чего ты?
— Надо железа надеть на этого.
— Без клепки держаться не будут.
— Веревкой, что ль?
— Конечно. Что в темноте возиться!
Туго перетянули Егору руки за спиной. Конец веревки полицейский сунул под свое сиденье. «Продумал, прособирался бежать, Егорша? Эх ты! Теперь не вырвешься!»
Оскар вернулся с мужиками. Послышалось: «Дернем! Подернем!..» Отдохнувшие лошади с помощью людей выволокли повозку из ямы. Поехали дальше.
Бревна моста загрохотали под колесами.
— Фонтанка?
— Фонтанка. Калинкин мост.
— Еще час проедем до города. И когда успели так дорогу разъездить? Одни ямы.
— Всё лето, как стол, гладкая была.
Егора мотало беспощадно — держаться было нечем. Скорее бы доехать, всё равно уж… Это ли не пытка? Избитые бока, до сих пор не остывшее после удара лицо, а хуже всего — неизвестность… Ой, вот качнуло! Под полог залетела дорожная жижа, залепила глаза, за шиворот течет… Будьте вы прокляты, мучители, с Бироном со своим и с царицей!
Чаще раздавалось под колесами дробное тарахтенье бревенчатых настилов. Тогда толчки мельчали, кучер погонял лошадей, и повозка двигалась быстрее, пока не вваливалась в яму меж бревнами…
Свет факела. Голос спрашивает:
— Кто едет?
— В Канцелярию тайных розыскных дел, — внушительно отвечает старший полицейский.
Свет исчезает, скрипит отодвигаемая рогатка. Городская застава, значит. В столицу приехали. Вокруг та же тьма, те же рытвины на дороге. Полицейские покрикивают на кучера, кучер хлещет лошадей.
— А ну, давай, давай!.
— Через Кривушу не езди — мост худой.
С деревянного настила свернули на каменную булыжную мостовую, проехали немного — и вдруг повозка накренилась на правый бок. Толчок, другой, испуганный крик — и всё повалилось, куда-то вниз. Егор вылетел на мокрую траву, прокатился по ней грудью. Тьма — плеча своего не разглядеть. Зеленым светом горит гнилушка недалеко от глаз. Сзади фыркают и бьются о землю лошади. Человеческие голоса — негромкие, перепуганные. Бока, поди, ощупывают.
Егор встал на колени. Подергал руки за спиной «Крепко стянул, язви его!»
