Ознакомительная версия.
Вскоре после сожжения «Старца» она увидела сон. Куда страшнее, чем тот, об отрезанной руке, о котором она когда-то писала Ники.
Григорий пришел во дворец – все тело было в ужасных ранах. «Сжигать вас будут на кострах. Всех!» – прокричал он. И комната тотчас полыхнула огнем. Он поманил ее бежать, и она бросилась к нему... Но было поздно. Вся комната – в пламени. Огонь уже охватил ее... и она проснулась, захлебываясь криком.
В коридорах Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов толпятся серые солдатские шинели и черные бушлаты матросов в пулеметных лентах.
В Советах руководят крайне левые партии. Они опираются на страшную, темную стихию русского бунта. Советы, как эпидемия, распространяются по стране... Комиссары, назначенные в провинцию Временным правительством, оказываются бессильны перед грозными Советами. В стране – двоевластие Временное правительство и Советы.
Сандро (великий князь Александр Михайлович), живший в это время в своем имении в Крыму, записал не без мстительного удовольствия:
«Матросы (из Совета. – Э.Р.) не доверяли комиссару (Временного правительства. – Э.Р.). Комиссар с ужасом смотрит на ручные фанаты, заткнутые за их пояса... Матросы не скрывают презрения к нему и даже отказываются встать при его появлении...»
В апреле 1917 года из Швейцарии через Германию вместе с тремя десятками большевиков-эмигрантов возвращается в Россию Ленин.
Воевавшая с Россией Германия разрешает Ленину и его сподвижникам беспрепятственно проехать через свою территорию. Разрешение на эту поездку добился некий Александр Парвус – совершенно фантастическая личность: социал-демократ, бредивший всемирной революцией и оказавший огромное влияние на Троцкого, и одновременно... агент немецкой и турецкой спецслужб, и еще – гениальный коммерсант, владелец миллионов, дворца под Берлином и замка в Швейцарии, где в оргиях, напоминавших Древний Рим, участвовали самые блестящие кокотки Европы. Таков был загадочный человек, благодаря которому Ленин смог выехать в Россию.
Вместе с Лениным в вагоне ехали: его жена Надежда Крупская, Инесса Арманд и ближайшие сподвижники Ленина – Зиновьев, Радек, Шляпников... (почти все обитатели этого вагона через 20 лет будут уничтожены Сталиным). Но тогда, счастливые нежданной победой революции, торопились они в Россию воспользоваться ее плодами.
С начала войны Ленин и его сторонники были «пораженцами», считали, что поражение их родины в этой войне принесет благо – приведет к крушению государственного строя и долгожданной революции в России. Они мечтали превратить войну с немцами в войну гражданскую, когда солдаты повернут оружие и вместо немцев начнут убивать своих сограждан – «эксплуататоров»... Вот почему Парвусу удалось убедить немецкие власти разрешить большевикам проехать через территорию Германии.
В поезде Ленин и Крупская беспокоились: найдут ли они извозчика на вокзале в этот поздний час.
На вокзале Ленина встречают тысячные толпы солдат и матросов, представители Петроградского Совета. Опьяненный встречей, стоя на броневике, Ленин произносит свою речь...
Еще недавно не веривший в возможность революции в России при жизни своего поколения, едва сойдя на петроградскую землю, Ленин бросает в толпу призывы к новой революции – социалистической. Власть должна перейти к Советам.
Правда, Ленин провозглашает мирный путь этой новой революции: Временное правительство должно добровольно передать власть Советам.
Но провозглашает он эти мирные лозунги, стоя на броневике. И с вокзала в особняк Кшесинской, в штаб большевиков, его доставляет броневик с вооруженными матросами.
И уже в июле, демонстрируя силу большевиков, в город пришли матросы из Кронштадта.
Из тюремного замка Подруга с ужасом наблюдала эту стихию: «Никто не спал в эту ночь, по нашей улице шествовали процессии матросов, направляясь к Таврическому дворцу. Чувствовалось что-то страшное... Тысячами шли они, пыльные, усталые, с озверевшими ужасными лицами, несли огромные плакаты – „Долой Временное правительство“, „Долой войну“. Матросы, часто вместе с женщинами, ехали на грузовых автомобилях с поднятыми на прицел винтовками. В арестном доме в ужасе метался генерал Беляев и заключенные флотские офицеры. Наш караульный начальник объявил, что если матросы подойдут к арестному дому, караул выйдет к ним навстречу и сдаст оружие, так как он на стороне большевиков...» И хотя Временное правительство подавило июльское выступление, в этой грозной стихии уже можно было разглядеть будущее.
Но в Царском Селе всего этого не видели.
Мирная жизнь. Он «возделывал свой сад», как учил Руссо. Чистил дорожки, засыпал канавы, сжигал павшие деревья. Это было возвращение в детство. Когда-то он так же работал с отцом в саду. Теперь рядом с ним работали его дети.
«6 мая мне минуло 49 лет, недалеко и до полсотни».
Но ненависть «нового мира» все чаще прорывалась за решетку дворца.
«3 июня... Допиливал стволы деревьев. В это время произошел случай с винтовкой Алексея: он играл с ней, а стрелки, гулявшие в саду, увидели ее и попросили офицера отобрать и отнести в караульное помещение... Хороши офицеры, которые не осмелились отказать нижним чинам!»
В Петрограде распространялись слухи, что царь и Семья – сбежали.
В Царское явился представитель Совета эсер Мстиславский. Приехал один, в грязном полушубке (именно так положено революционерам являться в проклятые царские дворцы), с пистолетом, торчащим из кобуры. Показав мандат, потребовал предъявить ему императора, ибо слухи о бегстве «Николая Кровавого» (так все чаще теперь его называли) тревожат рабочих и солдат.
Охрана возмутилась: «Да что ж, мы пустые комнаты стережем? Император во дворце». Но Мстиславский неумолим: предъявить Николая. Ему нужен этот новый революционный театр: пусть царь предстанет перед ним, эмиссаром революционных рабочих и солдат, как когда-то при поверках в царских тюрьмах представали арестованные революционеры. Иначе революционные солдаты прибудут во дворец.
Совету уступили. Было решено: Мстиславского введут во внутренние покои дворца, он встанет на перекрестке двух коридоров и Николай пройдет мимо него...
Во внутренних коридорах дворца продолжалась прежняя жизнь: в расшитых золотом малиновых куртках и чалмах – арапы, выездные в треуголках, гигантский гайдук, лакеи во фраках... И посреди них – «новый мир», Мстиславский, в грязном полушубке с «браунингом». Щелкнул дверной замок, появился Николай в форме лейб-гусарского полка. Он теребил ус (как всегда, когда волновался или стеснялся). И прошел мимо, равнодушно взглянув на Мстиславского. Но в следующий миг Мстиславский увидел, как глаза царя полыхнули яростью. Он еще не привык к унижениям – человек, 22 года правивший Россией.
Царская Семья становилась опасной картой в борьбе Совета с Временным правительством.
И тогда было принято решение вывезти Семью из Петрограда.
Они мечтали: их отправят в солнечную Ливадию, но Временное правительство не посмело. Керенский нашел эффектное решение отправить Царскую Семью в Сибирь, туда, куда цари ссылали революционеров. Избран был Тобольск – место, откуда был родом ее роковой любимец – «Старец». В этом была и скрытая насмешка, и лукавая западня.
Керенский понимал, что она воспримет это как знак судьбы и безропотно покорится.
День отъезда и место держали в тайне. Керенский боялся Совета и толпы – слишком велика ненависть к Семье.
30 июля – день рождения Алексея. В последний раз они сидели за праздничным столом в опустевшем дворце.
Из дневника:
«30 июля, воскресенье. Сегодня дорогому Алексею минуло 13 лет. Да даст ему Господь здоровья, терпения, крепости духа и тела в нынешние тяжелые времена! Ходили к обедне, а после завтрака к молебну, к которому принесли икону Знаменской Божьей Матери. Как-то особенно тепло было молиться ее святому лику со всеми нашими людьми... Поработал на той же просеке срубили одну ель и начали распиливать еще две. Жара была большая. Все уложено, теперь только на стенах остались картины...»
На следующий день был назначен отъезд. Но час держали в тайне. К вечеру во дворец приехал автомобиль – Керенский привез Михаила.
«31 июля... Последний день нашего пребывания в Царском Селе. Погода стояла чудная... После обеда ждали назначения часа отъезда, который все время откладывался. Неожиданно приехал Керенский и объявил, что Миша скоро явится. Действительно, около 10 с половиной милый Миша вошел в сопровождении Керенского и караульного начальника. Очень приятно было встретиться, но разговаривать при посторонних было неудобно».
Во время встречи с Мишей Керенский сидел в углу, демонстративно заткнув уши, показывая, что он не слышит разговора.
А разговора-то никакого не было: «разговаривать при посторонних было неудобно...» Они молча стояли друг против друга, переминаясь с ноги на ногу, берясь за руки, трогая друг у друга пуговицы – будто пытаясь запомнить.
Ознакомительная версия.
