Тевкелев огляделся по сторонам словно в поисках ответа на свои вопросы, на мысли свои. Все та же степь, угрюмая и бесстрастная, равнодушная.
...Вдали показались фигуры: будто люди стояли кучками. Посол напряг зрение, стал всматриваться. Степняки спокойно тряслись рядом на конях, некоторые подремывали, уронив голову на грудь...
Караван уперся в поле с надгробными камнями — будто прошел здесь некогда каменный ливень... Могильные холмики почти сровнялись с землей: о том, что на этом месте было кладбище, свидетельствовали остатки костей, белевшие тут и там. Не загадочный каменный ливень оставил здесь след, а кровавая битва. Надгробные камни густо сгрудились в центре, а потом редели, будто лес на опушке. Скорее всего, решил Тевкелев, здесь когда-то неожиданно встретились два вражеских войска, встретились и сошлись в кровавой сече. Воины налетали друг на друга, отступали, вновь сходились, усыпая безлюдную степь своими телами. Воины, солдаты народов, которые признавали лишь один язык — язык силы.
В Киргизской степи, свидетельствовали рукописи, было немало подобных битв. Еще до своего знаменитого западного похода Чингисхан истребил здесь племя меркитов, не подчинившееся ему и откочевавшее от него. К месту жестокого, злодейского того побоища случайно вышел большой отряд хорезмского хана Мухамбета, возвращавшегося с охоты. Хорезмцы завязали бой с упоенными расправой монгольскими карателями... Вдруг эти камни, рассыпанные, словно зерна кукурузы, это кладбище камней осталось от битвы монголов с меркитами и хорезмцев с монголами?
Молчат угрюмые камни. Зловеще мерцает на горизонте марево. Бесстрастен древний лик степи. Нет ей дела до того, с чем этот караван — везет ли кочевникам излюбленные их товары — русские ситцы, французскую бязь, индийский чай, шагреневую кожу из Казани, металлические изделия из Саратова — или несет им смерть и разрушения, которые обернутся еще одним мрачным лесом могильных камней. Тевкелев погружен в себя, думает свою неотвязную думу о том, что несет его посольство для настоящего и будущего казахов и русских. Интересно, понимает кто-нибудь из его спутников, что они участвуют в событии незаурядном? Не просто в одном из событий? Не в одном из посольств, случавшихся прежде?
Он-то сам понимает, какая миссия выпала на его долю. За нею и за ним, ее вершителем, строго и пристально следят там, откуда он держит путь... Все, что он увидит и услышит здесь, в этой своей поездке, Тевкелев решил заносить на бумагу: потому и везет с собой целый сундук бумаги и мешочек чернил и перьев. Может быть, как знать, человек из других времен, пытливый, любознательный, любящий, как и он сам, будет копаться в старинных рукописях и книгах, прочтет его записи. Прочтет и представит себе как наяву события нынешней смутной эпохи. Потомкам, наверно, будет ближе и понятнее его, Тевкелева, душевное состояние. Его небывалое дело. Метания народа, который находится между двух огней и не знает, что сулит ему день завтрашний.
Скорее всего, так оно и будет: первыми оценят это посольство, первыми воздадут должное тому, что оно повлечет за собой, потомки, люди грядущих времен. Они поймут, почему событие, которому он явится виновником, вызовет жаркие столкновения, пробудит противоборствующие интересы и страсти в Киргизской степи... Он и его сотоварищи и та, другая договаривающаяся сторона явятся участниками и свидетелями исторического поворота в судьбе этой степи и ее народа. Ждали его десятилетиями, но свершиться он должен теперь. И войдет это событие в историю не пролитыми морями крови и горами скатившихся с плеч голов. Войдет как начало жизни более мирной и защищенной от злых ветров...
Горьким было для казахов последнее столетие. История была к ним беспощадна, как, впрочем, и ко всем. Беспощадна и бесстрастна — и к победителям, и к побежденным. Теперь и великий, и малый — народ, страна, человек — уразуметь должны, что в этом мире никто не сможет прожить в гордом одиночестве, полагаясь лишь на себя. Казахи... понимают ли это они?
От того, чем кончатся наши переговоры с Абулхаиром, будет зависеть многое в судьбе казахов. Джунгары не дают им житья все девяносто шесть лет существования своего ханства. И покушаются джунгары не только на земли, на скот казахов. На их будущее, на их судьбу покушаются. Ему, Тевкелеву, недурно изучившему джунгарскую историю, это ясно как день.
За эти девяносто шесть лет по всей Азии чаще всего звучало слово «джунгары». Как рыжий скорпион, оно жалило уши народов Китая, Туркестана. Где ступали неказистые джунгарские кони — там оставались мертвые, обездоленные и сироты. Куда вонзались их копья — там рушились троны. Где ныне Турфан, недавно гремевший на весь Восток? Уничтожили джунгары. Или богатый и могущественный Моголистан, соперничавший с империей самого Тимура? Стерт джунгарами с лица земли. Они поглотили страну Алтан-хана, владевшего чащобами Алтая и Сибири, бесчисленными отарами и косяками. А Халка, Кокенур, не только казахским ханствам не уступавшие, но даже одно время не признававшие джунгарского контайджи? И они склонили перед джунгарами свои гордые головы. Ногайская орда, чьи правители сто лет назад бывали непочтительны даже с русским царем, распалась, легла под ноги джунгарскому племени торгаутов. Это торгаугы основали и 1635 году Джунгарское ханство, воспользовавшись тем, что маньчжуры, под властью которых они находились, были заняты войной с Китаем.
Как же казахам не трепетать при одном лишь слове — «джунгары»? Джунгар остерегалась прежде и Россия, чьи восточные границы были не столь крепки и надежны, чтобы противостоять их нашествию. Не случайно царь Михаил Федорович терпеливо снес дерзость контайджи, написавшего ему в послании: «Мы оба единовластные правители наших государств». Дал контайджи понять, что не склонит голову ни перед царем, ни перед богдыханом.
Роясь как-то в архивах, Тевкелев наткнулся на забавный факт. Исмаил — один из последних правителей Ногайской орды, союзник русского царя, способствовавший взятию Казани и Астрахани, допустил оплошность в письме к Ивану Грозному. «Сын мой, — написал он, — я старик, а ты моложе моего сына». Вызвал этим гнев, Ивана Васильевича, который через посла Елизара Мальцева потребовал в официальном порядке, чтобы ногайский мурза отныне величал его не иначе как «милостивый государь». Михаил же Федорович не счел нужным заткнуть рот наглому джунгарскому контайджи... На то он и царь-государь, на то и политик: знает, когда Величие должно уступить взбалмошной госпоже Выгоде! Ради нее, не ради узких глаз контайджи — пренебрег русский царь непомерной его спесью. Ибо России было выгодно, так диктовали ее государственные интересы, чтобы контайджи не подчинялся китайскому богдыхану, был независим от него. Царь решил еще сильнее распалить гордость и высокомерие контайджи. Без промедления отправлял он в Джунгарию своих мастеров и кузнецов, а также кольчуги, секиры и прочее оружие, как и драгоценности, и деньги из русской казны. Джунгарские племена испытывали острую нужду в русских изделиях, потому что были отторгнуты от китайских базаров, не меньшую потребность в мясе, молоке, масле и шерсти испытывали русские поселения в Сибири, поднимавшиеся день ото дня...
Как и все взбалмошные дамы, госпожа Выгода непостоянна в своих привязанностях. Когда контайджи предложил России вместе выступить против китайцев, она отказалась, сообразуясь с соображениями политики, Россия не хотела, во-первых, ставить под угрозу торговые связи с Китаем. И, во-вторых, - способствовать укреплению могущества и без того опасной Джунгарии. По этой же самой причине Россия не поддавалась науськиваниям китайцев против джунгар. Напрасно старались китайцы. Для большой державы куда выгоднее иметь много малых соседей, чем одного, равного ей.
В этой игре Джунгарское ханство для России — козырь, а казахские ханства — разменные монеты. Степные владыки долго не могли уразуметь, что Джунгарское ханство, противостоящее Цинской империи, для России куда важнее, чем казахские ханы, враждующие с контайджи.
Факты, извлеченные Тевкелевым из пожелтевших бумаг в тихих архивах Коллегии иностранных дел, убедили его в том, что казахские ханы упорно не желали признать свое истинное место во внешней политике, во внешних интересах России. Царский же двор не сразу постиг стратегическое значение казахских территорий.
После смерти Тауке-хана Россия стала пристальнее приглядываться к отношениям между казахами и джунгарами, следить за ходом их развития. Тогда-то русские послы и зачастили к казахским ханам.
Кайып-хан чуть ли не каждому послу предлагал воевать вместе против джунгар, да вот имел неосторожность однажды проговориться, что у него имеется в наличии тридцать тысяч воинов. Послов и след простыл после этого, больше глаз не казали. Такова уж обычная повадка сильных и могущественных: пока не знают, слаб ты или силен, обхаживают на разный манер, а как узнают, что слаб, — поминай как звали...
