Ближе к вечеру я увидела паланкин, отделившийся от группы людей из Тункоу и направляющийся к Цзиньтяню. Я знала, что он идет за мной, но мясник отказался ждать.
«Пора уходить!» — заорал он.
Я хотела остаться и подождать, чтобы моя семья забрала меня отсюда. Мясник ответил отказом.
«Тогда я пойду навстречу паланкину», — сказала я. Так часто, сидя у своего зарешеченного окна, я представляла себе, как иду по этой дороге. Разве я не могу сейчас пойти навстречу своей семье?
Мясник рубанул рукой воздух, чтобы помешать мне произнести хотя бы еще слово. «Сюда идет много мужчин. Ты знаешь, что они сделают с одинокой женщиной? Ты знаешь, что сделает со мной твоя семья, если с тобой что-то случится?»
«Но…»
«Лилия, — вмешалась Снежный Цветок, — поедем с нами. Мы уйдем всего на несколько часов, а потом пошлем весточку твоей семье. Лучше быть в безопасном месте».
Мясник посадил свою мать, жену, младших детей и меня на тележку. Когда он вместе со старшим сыном начали толкать тележку, я оглянулась на поля за Цзиньтянем. Там в воздух поднимались языки пламени и клубы дыма.
Снежный Цветок постоянно давала воду мужу и старшему сыну. Стояла глубокая осень, и когда солнце село, нам всем стало холодно, но муж Снежного Цветка и ее старший сын обливались потом, как в середине жаркого дня. Весенняя Луна спрыгнула с тележки вместе со своим младшим братом, хотя ее и не просили об этом. Она несла его на бедре, а потом посадила на спину. В конце концов, она поставила мальчика на землю, взяла его за руку, а другой рукой уцепилась за тележку.
Мясник заверил свою жену и мать, что мы вскоре остановимся, но мы этого не сделали. В эту ночь мы были всего лишь частью потока несчастных беженцев. К рассвету, к тому времени, когда тьма сгущается сильнее, мы одолели первый крутой холм. Лицо мясника напряглось, вены вздулись, его руки дрожали от напряжения, когда он пытался толкать тележку вверх на холм. Наконец он сдался и свалился без сил на землю. Снежный Цветок соскользнула к краю тележки, свесила ноги, помедлила немного и слезла на землю. Она посмотрела на меня. Я оглянулась назад. Небо позади нас было красным от пламени. Звуки, которые доносил до нас ветер, заставили меня соскочить с тележки. Мы со Снежным Цветком привязали к спинам по два одеяла. Мясник забросил мешок с рисом на плечо, а дети взяли столько продуктов, сколько могли унести. До меня начало кое-что доходить. Если мы собирались уйти из деревни всего на несколько часов, зачем мы взяли с собой столько продуктов? Я не видела своего мужа и детей несколько дней, а теперь еще оказалась здесь, во власти стихий, с мясником. Я приложила ладони к лицу, стараясь сосредоточиться. Я не могла позволить, чтобы кто-то заметил мою слабость.
Мы присоединились к остальным беженцам. Снежный Цветок и я взяли мать мясника под руки и тащили ее вверх по холму. Она тянула нас вниз, и как это подходило ее крысиной натуре! Когда Будда пожелал, чтобы крыса распространяла его учение, хитрое создание попыталось оседлать лошадь. Лошадь мудро отказалась, и с тех пор эти два знака плохо сочетаются между собой. Но на той жуткой дороге в ту страшную ночь что мы, две лошади, могли поделать?
У людей вокруг нас были угрюмые лица. Они покинули свои дома и свое хозяйство, а теперь гадали, не вернутся ли они к куче пепла. По лицам женщин текли слезы и от страха, и от боли в ногах от непривычной ходьбы, ведь в ту ночь мы прошли больше, чем за всю свою жизнь после бинтования. Дети даже не жаловались. Они были слишком напуганы. Мы только начали наш побег.
На следующий день после полудня — а мы еще ни разу не остановились — дорога сузилась и превратилась в тропинку, которая поднималась вверх все круче и круче. Слишком многое ранило наши глаза. Слишком многое терзало слух. Иногда мы проходили мимо стариков и старух, которые присели отдохнуть и никогда уже не поднялись на ноги. Я даже не могла представить себе, чтобы в нашем уезде люди могли вот так бросить своих родителей. Часто, проходя мимо, мы слышали их последние слова, обращенные к сыну или дочери, их последнюю просьбу: «Оставь меня. Вернешься, когда все это закончится». Или: «Продолжай идти. Береги сыновей. Не забудь поставить для меня жертвенник на праздник Весны». Каждый раз, когда я слышала подобные речи, я вспоминала мою мать. Она не смогла бы проделать этот путь, опираясь только на свою палку. Попросила бы она оставить ее здесь? Покинул бы ее Папа? А Старший Брат?
Мои ноги болели так же сильно, как во время бинтования, боль пронзала их при каждом моем шаге. Но мне еще повезло. Я видела женщин моего возраста и моложе — женщин в их годы риса-и-соли, — чьи ноги были разбиты от долгой ходьбы или изранены о камни. От щиколоток и выше их ноги были целы, но эти женщины уже не могли ходить. Они лежали на земле, не двигаясь, только плача, ожидая смерти от жажды, голода или холода. Но мы проходили мимо, не оглядываясь назад, пряча стыд в наших пустых сердцах, стараясь не слышать стонов ужаса и боли.
Когда настала вторая ночь и темнота окутала нас, отчаяние охватило наши души. Люди бросали свои пожитки. Дети и взрослые отбивались от своих семей, теряя их навеки. Мужья разыскивали своих жен. Матери призывали своих детей. Была поздняя осень, время, когда дочерям начали бинтовать ноги, и мы часто видели маленьких девочек, у которых недавно сломались косточки стоп, — их теперь бросали, как бросали продукты, одежду, воду, переносные алтари, свадебные подарки и семейные драгоценности. Мы видели маленьких мальчиков — третьих, четвертых или пятых сыновей, — которые просили проходивших мимо людей о помощи. Но как ты можешь помочь другим, если должна идти, одной рукой крепко сжимая ручку своего ребенка, а за другую тебя крепко держит твой муж? Когда боишься за свою жизнь, не думаешь о других. Ты думаешь только о тех, кого любишь, но даже им ты не можешь помочь.
Не было колоколов, которые сообщили время, но уже стемнело, и мы смертельно устали. Мы шли уже более тридцати шести часов — без отдыха, без еды, только время от времени делали глоток воды. До нас начали доноситься ужасные протяжные стоны. Мы не могли представить себе, кто их издавал. Становилось все холоднее.
На листьях и ветвях деревьев выступил иней. На Снежном Цветке был ее наряд из синего хлопка, а на мне — мой шелк. Это не могло спасти нас от надвигающегося холода. Камни под нашими ногами стали скользкими. Я была уверена, что мои ноги кровоточат, потому что чувствовала странное тепло. И все же мы продолжали идти. Мать мясника шаталась, а мы поддерживали ее с двух сторон. Она была старой и слабой, но ее крысиная натура обладала волей к жизни.
Тропинка совсем сузилась. Гора справа — я уже не могла бы назвать ее холмом — поднималась так круто, что касалась наших плеч, когда мы друг за другом тянулись вдоль нее по троне, не превышавшей трети метра в ширину. Слева зияла темная пропасть. Я не могла увидеть, что было внизу. А на тропе впереди и позади нас было множество женщин с перебинтованными ногами. Мы походили на цветы в бурю. У нас болели не только стопы. Мускулы наших ног, которым никогда не приходилось так много трудиться, дрожали, их мучили спазмы.
Около часа мы брели вслед за одной семьей — отцом, матерью и тремя детьми, — пока женщина не подскользнулась на камне и не упала в темную яму под нашими ногами. Ее крик был громким и долгим, а потом внезапно оборвался. Всю ночь мы слышали подобные предсмертные крики. После этого я шла лицом к горе, цепляясь руками за траву и раня их об острые камни, выступавшие из скалы. Я изо всех сил старалась не стать еще одним предсмертным криком в ночи.
Мы добрались до большой укромной впадины. Вокруг нас вздымались силуэты гор. Кое-где горели слабые огни. Мы находились на высоте, но в этом убежище тайпины не могли увидеть наших костров, во всяком случае, мы на это надеялись. И мы тоже спустились во впадину.
Возможно, потому что со мной не было моей семьи, я видела в свете костров только детские лица. Их глаза был тусклыми и пустыми. Может быть, они потеряли бабушку или дедушку. Может быть, они потеряли мать или сестру. Все они были напуганы. Никому и никогда не следует видеть детей в таком состоянии.
Мы остановились, когда Снежный Цветок увидела три семьи из Цзиньтяня, которые нашли укромное место под большим деревом. Они увидели у мясника на спине большой мешок риса и потеснились, чтобы дать нам развести костер. Как только я села, вытянув руки и ноги к огню, они начали гореть, но не от жара, а оттого, что замерзшие кости и мускулы начали оттаивать.
Мы со Снежным Цветком принялись растирать руки ее детям. Они тихо плакали, даже старший мальчик. Мы уложили их всех вместе и укрыли одеялом. Снежный Цветок и я устроились под другим, в то время как ее свекровь забрала целое одеяло себе. Последнее одеяло досталось мяснику. Он махнул, разрешая нам отдохнуть. Потом отвел одного из цзиньтяньцев в сторону, прошептал ему что-то и кивнул. Он подошел к нам и опустился на колени рядом со Снежным Цветком.
