— Зачем ему еще нужно мучить их? Пусть даст людям умереть спокойно.
Пастор снял с сука свой плащ и, скорчившись, сел под дерево. Всхлипывая, он молил бога о том, чтобы тот открыл шоссе и спас раненых. Плач в палатке стих: врачу удалось успокоить раненого. Санитары вынесли Ээролу и уложили его в леске за палаткой, в длинный ряд трупов.
С неба сеял мелкий дождь. В палатке тихо шипел «Петромакс», время от времени слышался чей-то слабый и безнадежный стон.
Вокруг перевязочного пункта стояли часовые, охраняя угрюмый ельник, где страдали люди, жизнью оплатившие удар по флангу противника.
Ночью противник отошел через леса от того места, где ему был нанесен удар с фланга. У шоссе еще вспыхивали схватки с последними отходящими частями противника, когда за ранеными прибыли санитарные автомобили. Многим пришлось дожидаться спасения целые сутки. Минута за минутой, час за часом терпели они непрерывную боль, томительное ожидание и страх, что полк не сможет удержаться на захваченном отрезке шоссе. И с ужасом в сердце наблюдали за санитарами, которые выносили из палатки и укладывали в ряд трупы тех, кто не вынес ожидания.
Когда прибыли автомобили, ранеными овладела истерическая радость. Даже самые слабые из них старались так или иначе выразить ее. Спасение заставило забыть о муках предшествующих часов. Жалобы и стенания остались в тихих тайниках дремучего леса. А мертвые не могли поведать уже ни о чем. Их страдания остались при них, всем остальным пришлось пожертвовать. От них потребовали главного, предоставив взамен только страдания, о которых теперь никто не хотел вспоминать.
С наступлением утра батальон Сарастие прочесал местность, где был устроен котел. Взвод Карилуото и приданные ему солдаты Коскелы получили задание — проверить деревню, перед которой они были вынуждены остановиться вчера вечером. Хотя санитарные автомобили и шли через нее, однако полностью прочесать ее не удалось.
В деревне оказался всего лишь один житель — древний старик, который был бы при отступлении только обузой и поэтому остался в своей маленькой избушке на окраине. Он сидел у окна, когда между домами замелькали солдаты в серой форме. Один из них шел впереди, слегка пригнувшись, и осторожно осматривался по сторонам, зажав приклад винтовки под мышкой. Он зашел в соседний дом и снова появился во дворе. Несколько солдат следовали за ним в некотором отдалении и, когда первый махнул им успокоительно рукой, повесили винтовки через плечо и без опаски вошли во двор. Старик увидел, что каждый выломал себе шест из плетня, и его обуял страх: что они хотят делать этими шестами? Затем он облегченно вздохнул: солдаты побросали на землю вещмешки и винтовки и устремились на картофельное поле.
Накопав картошки, солдаты промыли ее в придорожной канаве с той поспешностью, которая объясняется только сильным голодом. Рокка принес из какого-то дома стол, два стула и длинную скамью и изрубил их на дрова. Солдаты развели три или четыре костра, и скоро в котелках над огнем уже поднялся парок от вареной картошки.
Майор Сарастие шел по деревенской улице, на ходу осматривая восточнокарельские дома. Он считал своим долгом восхищаться деревянной резьбой, украшавшей дома, хотя решительно ничего в этом не смыслил. Однако для истинного финна восторгаться восточнокарельским архитектурным стилем с его деревянной резьбой, о котором говорилось во всех репортажах из Восточной Карелии, считалось признаком хорошего топа. А так как вне своей профессии он был рядовым членом человеческого стада, он и восторгался, как требовали того законы стада. Однако, говоря по совести, не считал эти дома человеческим жильем.
Однажды он вдруг увидел нечто действительно заинтересовавшее его. Из-за угла одного дома, гордо выступая, показался петушок в самой подходящей поре для жаркого. Сарастие уже хотел было позвать денщика, как вдруг из-за угла вылетело полено, угодив точно по шее петушку. Петушок пискнул и, оглушенный, забился на земле. Из-за угла дома выбежал солдат, схватил петушка за лапки и — хруп-хряп! — свернул ему голову.
— Эй, солдат!
Солдат вздрогнул, увидев майора, и стал по стойке «смирно» с петушком в руке.
— Ваша фамилия?
— Рядовой Рахикайнен, господин майор.
— Так вот, Рахикайнен, вы разве не знаете, что есть строгий приказ — не прикасаться в деревнях к собственности жителей?
— Здесь нет жителей, господин майор. Мы это установили.
— Тогда вам следовало бы знать, что в этом случае все принадлежит финляндскому государству. Вы должны это знать. Об этом достаточно уже говорили.
Рахикайнен продолжал стоять с петушком в руке и медлил с ответом, чтобы успеть придумать какую-нибудь байку.
— Конечно, мы это знаем, господин майор. Мы и не трогали ничего. Но этот петушок с изъянцем. Он хромал. Наверное, покалечили в драке. Он бы наверняка сдох, и тогда я подумал, что глупо дать ему сдохнуть.
На взгляд Сарастие, это объяснение было не хуже любого другого, какое мог бы придумать солдат в подобных обстоятельствах. С некоторою грустью смотрел он на петушка, но затем выражение неподдельной искренности на лице Рахикайнена его позабавило, и он заметил:
— На этот раз можете взять петуха. Но чтоб этого больше не повторялось. Бросок был настолько великолепен, что я отдаю вам его в качестве награды.
Рахикайнен выдержал свою роль до конца и совершенно серьезно сказал:
— Ясно, господин майор. Теперь надо его быстро выпотрошить, чтобы не испортился.
С этими словами Рахикайнен улетучился. Товарищи потребовали, чтобы с петушком сварили картофельный суп, и ему пришлось согласиться. Горшка не нашли, его заменило ведро. Не хватало лишь соли, и Рахикайнен решил посмотреть, нет ли ее в домах. Безрезультатно обойдя два дома, он заглянул в избушку на краю деревни. Там на задней лавке сидел старик, с беспокойством и страхом глядя на Рахикайнена. Увидев человека, тот вздрогнул, но, разглядев, что это старик, успокоился.
— Это еще что за древний финн?
Старик не отвечал и лишь молча смотрел на него.
— Эй, идите все сюда. Тут этакий прафинн сидит: с бородой и в меховой шапке на голове.
Старик лишь моргал глазами, глядя на входящих в избу солдат.
Здорово, дед, — сказал Рокка, подсаживаясь к нему.
Старик поклонился и ответил жидким, чуть дрожащим голосом:
— Здравствуй, здравствуй.
— Тебя, видно, оставили тут?
— А, оставили, оставили.
— А оставили ли тебе соли? — спросил Рахикайнен. — Нам нужно для супа.
— А, ничего нет.
Старик забеспокоился. Он положил ногу на ногу и огляделся.
— И ничего не оставили старому поесть? — недоверчиво спросил Сало, подступая ближе.
— Все унесли. Я один тут остался.
— Вот тебе для начала кусок хлеба… Больше у меня нет, но за нами придут обозники, они позаботятся о тебе. Вот тогда уж ты и набьешь себе пузо. Черт знает, когда ты в последний раз ел.
Старик дрожащими руками взял предложенный Сало кусок хлеба, с сомнением оглядел его и был уже готов отдать обратно, но передумал и сунул хлеб за пазуху.
— Ты не знаешь, старик, есть ли в деревне еще люди?
— Нет, никого нет. Все ушли.
— Зря, — сказал Сало. — Только теперь мы наведем тут порядок. Сильно они тебя мучили?
Старик некоторое время смотрел на солдат, не зная, что ответить, затем кивнул и сказал:
— А, мучили, да… да.
Рокка осматривал комнату, не слушая, что говорил старик. Другие же выпытывали у старика всевозможные сведения об условиях жизни в Восточной Карелии. Он ни о чем не рассказывал по собственному почину, лишь отвечал на вопросы, стараясь не без усилий отгадать, что хочет услышать спрашивающий. Спрашивал главным образом Сало.
— Был у вас тут священник?
— А, в Пряже прежде был один…
— Они что, убили его?
— Убили, убили…
— А дети у тебя есть?
— А, было два сына. Одного убили, другого посадили в тюрьму.
— Почему убили?
— А, не хотел вступать в колхоз.
— У тебя был дом?
— Был. Все забрали.
Старик, похоже, заметил, что спрашивающий был доволен, если слышал, что людей убивали или мучили, и старался угодить ему своими ответами.
— Убили, убили. Всех убили.
— Теперь тебе отдадут дом. И церкви теперь не будут превращать в конюшни. Теперь здесь будет новый порядок.
— Не будут. Не будут церкви конюшнями. А, хорошо. Хорошо.
— Да, но где нам достать соли? — досадовал Рахикайнен.
Рокка искоса приглядывался к старику, затем со смехом похлопал его по плечу и сказал:
— Молодец! Ты смекалистый старик. Наврал им с три короба, а они и уши развесили. Я думаю, ребята, что старик морочит нам голову.
Сало, почти обидевшись, сказал:
— Где наврал-то? Теперь мы по крайней мере знаем, какая тут была жизнь. И старик поживет получше на старости лет…
