В дверь снова заглянул художник Робинсон.
— Есть идея! — крикнул он и исчез. Джек слабо покачал головой.
— Устал? — вдруг мягко спросил Стеффенс.
— Я не знал, что в Америке существует такое количество идиотов и графоманов, которые пишут даже хуже, чем я, — сказал Джек, указывая на гору писем.
Стеффенс улыбнулся.
— Ну что ж, пожалуй, пора тебе на время вылезти из этой берлоги. Дно Нью-Йорка вы с этим бродягой Бордменом, — он кивнул на дверь, — основательно поворошили. Теперь тебя, как перезревшую гимназистку, пора вывозить в свет. Есть у меня один хороший сюрприз для тебя.
— Хороший сюрприз — это женщина?
— Разумеется.
— Интересная?
— Она моя приятельница.
— Понятно.
— И если воспользоваться терминологией твоего подонка-дружка, эта женщина на три „очень“.
— Что это значит?
— Очень красива, очень умна, очень богата.
— Ого! Как ее имя?
— Мэбел Додж.
Едущий на коне Джек очнулся, поднял голову. Вдали послышались выстрелы. Слева от него, на краю обозримой равнины, мчался отряд всадников в цветных серапе. Они просто так, для забавы, стреляли в воздух.
Джек проводил их глазами и поехал дальше. Впереди, посреди выжженной солнцем равнины виднелся какой-то непонятный предмет. Подъехав ближе, Джек различил сидящего на земле человека… А когда он, совсем приблизился, то увидел, что на земле сидел молодой парень в рваной одежде и с забинтованной головой, а рядом с ним лежал труп старика. Его грудь перепоясывали пустые патронташные ленты. Джек остановил коня и сочувственно сказал:
— Здравствуй, друг.
Парень не ответил, не поднял головы. Джек подождал немного и спешился.
— Послушай, дружище… ты слышишь меня? Молодой пеон наконец поднял голову и долгим безучастным взглядом посмотрел на Джека. Тот осторожно дотронулся до его плеча.
— Ты слышишь меня?
Что-то мелькнуло в глазах парня. Он безо всяких интонаций заговорил:
— Это мой отец… Меня ранили, а его убили. — Джек достал блокнот и смущенно тут же убрал его. Парень продолжал. — Он сказал, чтобы я похоронил его около нашего дома. Он так сказал… Он так хотел.
Джек тихо спросил:
— А это далеко?
— Пятьдесят километров.
— Разве ты сможешь туда дойти с ним?
— Не знаю, — ответил парень. — Он так хотел… Я прошел уже двадцать километров, — вдруг наивно улыбнулся он.
— Зачем же ты позволил такому старому человеку идти воевать?
Теперь парень смотрел только на лицо мертвого отца. Лицо это выражало какое-то огромное облегчение. Оно было красиво, как лицо апостола. Парень продолжал:
— Панчо Вилья дал нам клочок земли… и мы должны были пойти драться за нее. Разве нет?…
Молодой пеон уткнул лицо в ладони и застыл. Джек постоял, еще раз дотронулся до его плеча, но тот не пошевельнулся.
Джек уселся на лошадь и поехал дальше.
Солнце совсем склонилось к закату. Джек ехал шагом по равнине и, сидя в седле, что-то записывал в свой блокнот.
Впереди виднелись постройки небольшой асиенды. Когда Джек приблизился к ней, то несколько всадников, которые, видимо, следили за ним, вдруг окружили его.
Одеты они были весьма живописно: один, например, был во фраке, разрезанным выше пояса, чтобы удобнее было сидеть на коне; другой был голый по пояс, и грудь его перекрещивали несколько патронных лент, а на голове у него было сомбреро, украшенное пятью фунтами золотого галуна; третий был в куртке пеона; а на четвертом сверкал китель генерала, но зато ноги его были босы.
Громко крича, они стащили Джека с лошади, и солдат во фраке сказал:
— Смотрите-ка, это моя лошадь. Где ты ее нашел?
— А седло мое! — воскликнул второй. — Я сразу его узнал!
— Нет, — сказал солдат во фраке. — Я потерял лошадь вместе с седлом! — И он положил руку на револьвер.
Второй, покосившись на его руку, не стал спорить и, вздохнув, произнес:
— Очень похоже на мое седло.
— Друзья, это моя лошадь, — сказал Джек. — Я еду к генералу Франсиско Вилье.
— Зачем ты к нему едешь?
— Я репортер. Я хочу написать про вас в газете. Все недоуменно переглянулись.
— Что такое „репортер“?
Джек хотел ответить, разъяснить, но один из солдат сказал:
— Я знаю этого гринго. Он шпион и порфирист. Его надо расстрелять!
— Нет! — вскричал Джек. — Меня уже и так хотели расстрелять колорадос, а теперь… и вы?
Генеральский китель сказал:
— Подождите. Расстрелять гринго конечно хорошо, но пусть он нам ответит… Скажи, ты любишь Мексику?
— Да, да, конечно! И мексиканцев тоже! — горячо сказал Джек.
— А еще что ты любишь? — Они окружили его плотнее.
— А еще… — на Джека вдруг напало вдохновение. — Еще я люблю сотоль, агвардиенте, мескаль, текилью и… пульке! — перечислил он почти все виды мексиканской водки.
На секунду наступила тишина, и затем раздался взрыв хохота.
Один из солдат протянул Джеку бутылку: — Давай! Посмотрим, что ты можешь!
— Мгновенно, — сказал Джек, примериваясь к бутылке. Все молча смотрели на него.
Джек, решившись, опрокинул бутылку и осушил ее до дна.
— Нет, он не порфирист! — убежденно сказал босоногий солдат. — Ни один порфирист не выпьет залпом столько текильи!
— Все равно он шпион и его нужно расстрелять! — опять раздался мрачный голос.
Неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы не подъехал еще один — отряд кавалеристов. Джек увидел веселые улыбающиеся лица. Раздались возгласы:
— Смотрите, Хуанито!
— Наш гринго, Хуанито!
— Здравствуй, Хуанито, ты еще жив?!.
Они называли его Хуанито, поскольку Джон соответствовало мексиканскому Хуан.
С. коня спрыгнул командир, невысокий, крепкий и очень молодой парень. Это был капитан Лонгинос Терека, славившийся во всей армии абсолютным бесстрашием. Широко улыбаясь ртом, в котором бвцш выбиты почти все зубы, он обнял Джека.
–. А мы уже распрощались с тобой, Хуанито.
Джек радостно смеялся.
— Я пробежал половину Мексики. Колорадос чуть не пристрелили меня! И здесь вот тоже…
— Понятно, — капитан Терека повернулся к солдату во фраке и строго сказал: — Хулиан Рейес, ты ни черта не понимаешь. Этот компанеро приехал за тысячу миль, чтобы рассказать своим землякам правду о том, как мы боремся за свободу. Он идет в сражение безоружным, значит, он храбрее тебя, потому что у тебя есть винтовка… Он наш друг и друг Панче Бильи. Тот, кто его обидит — будет иметь дело со мной — Он снова широко улыбнулся своим щербатым ртом. — Хулиан Рейес, ты хочешь иметь дело со мной?
Все засмеялись, а Хулиан Рейес, захлопав глазами, пробормотал:
— Нет, Гино, не хочу.
Через минуту Гино Терека вел в поводу лошадь и говорил идущему рядом с ним спотыкающемуся Джеку:
— Тебе сейчас нужна хорошая кровать и хорошая женщина, но сначала мы поедим.
— Нет, Гино, женщина доконает меня!
— Я сказал — хорошая женщина, а хорошая мексиканская женщина, наоборот, восстанавливает силы.
— Нет, Гино, я выпил целую бутылку текильи и, боюсь, она повредит моим почкам.
— Мексиканская текилья никому не может повредить, иначе зачем ее делал народ?
В хижине с чисто подметенным и политым водой; земляным полом сидел на кровати задумавшийся Джек. Пьяненькая улыбка блуждала по 1›го лицу.
В комнате был зажжен светильник перед столом, служившим алтарем, на котором стояло изображение Богоматери. Над дверью висела гирлянда бумажных цветов.
Джек начал было снимать ботинки, но в это время под его окном вдруг заиграла музыка. Оркестр исполнял серенаду. Джек поднял голову, удивленно слушая, и тут в комнату вошла молодая женщина. Это была высокая мексиканка. Приблизившись к Джеку и в упор глядя на него, она сказала:
— Меня зовут Беатриса. Мой друг, Гино Терека, приказал мне на сегодняшний день быть твоей женой!.. Я ненавижу проклятых гринго и смертельно устала, но я сделаю все, что велел Гино. Он сказал, что ты знаешь только своих дохлых американок и никогда не видал настоящей мексиканской женщины!
С этими словами она одним движением освободилась от платья и осталась в легкой ночной рубашке. Рубашка была очень коротка, а смуглые ноги ее были очень длинны.
Джек посмотрел на ее ноги, на высокую грудь и моментально отрезвел.
Он поднялся, хотел что-то, сказать и только смущенно развел руками.
— Ты что молчишь? Может быть, я не нравлюсь тебе?! — грозно сверкнула очами женщина.
— Нет… Что вы, сеньора! — забормотал Джек. — Как можно! Но вы сами говорите, что очень устали.
— Очень, но мне же нужно зарабатывать доллары, черт возьми! И потом, ты слышишь, Гино нанял оркестр на нашу свадьбу. Они нам будут играть всю ночь.
— Доллары? — спросил Джек. — Но… это можно, сеньора!
