Теодебер поднялся. Теперь его глаза сверкали не от гнева, а от неистовой гордости. Охваченный возбуждением, он схватил карту, которую разложила на столе Фредегонда. Без сомнения, Теодебер пустился бы в описание своих будущих подвигов, если бы Фредегонда не вырвала карту у него из рук, слегка остудив его пыл.
— У нашего сына короткая память, — сказала она, оборачиваясь к принцу с насмешливой, почти вызывающей улыбкой. — Конечно, никто здесь не сомневается ни в твоих военных талантах — хотя у тебя еще не было случая их показать, — ни в твоих способностях завоевателя — хотя до сих пор ты завоевывал одних лишь служанок…. Но, разве, можешь ты отправиться в этот поход, не погубив при этом душу?
— Я… я не знаю, о чем вы говорите, — пробормотал Теодебер.
Однако внезапная, бледность принца и та поспешность, с которой он отвел глаза, не решаясь взглянуть на мачеху и тем более на отца, напротив, говорили о том, что он прекрасно понял намек Фредегонды.
— В самом деле? — переспросила она, тряхнув головой. — Разве ты не поклялся некогда своему дорогому дяде Зигеберу, что никогда не поднимешь оружия против него?
— Отец, эта клятва меня связывает! — воскликнул Теодобер.
— Знаю, знаю…. Но, это не имеет значения. Мне тоже пришлось поклясться в чем-то подобном…
— Ошибаешься, — возразила Фредегонда — Если он нарушит клятву, епископы осудят его, и народ их поддержит. Теодебер не может выступить в поход без риска быть отлученным от Церкви.
— Ну и что? Моего брата Карибера тоже отлучили!
— Принц, отлученный от Церкви, не сможет стать королем. Никто никогда его не признает. Зато…
Фредегонда замолчала, ожидая, пока смысл ее слов осознают король и его сыновья. Она медленно обошла стол, попутно бросив взгляд на Мерове, который рассматривал свои сапоги с таким видом, словно все происходящее его не касалось, и, наконец, села рядом с Хильпериком, на подлокотник его кресла.
— …Зато никто ни в чем не сможет упрекнуть Теодебера, если он всего лишь будет защищаться, — продолжала Фредегонда, обнимая короля. — Или защищать своего брата
Она замолчала и улыбнулась Теодеберу, по лицу, которого, было видно, что он с трудом успевает следить за ходом мыслей мачехи. Хильперик оказался сообразительнее. Он с довольным видом кивнул, затем положил руку на бедро Фредегонды и принялся поглаживать его сквозь ткань платья.
— Хорошо придумано, — прошептал он, теснее придвигаясь к ней.
Почти против воли король закрыл глаза, вдыхая аромат, исходивший от супруги, в котором смешивались запахи амбры, кожи и цветов; ее вкус сохранялся на его губах и в его сердце, словно глубокая отметина, воспоминание одновременно жестокое и сладостное. Порой фредегонда сама чувствовала странное волнение от запаха собственных духов, опьяняясь им, словно крепким вином. Никогда Уаба, ее служанка, не говорила ей, каков их состав. Впрочем, Фредегонду это не заботило. Важно было лишь то, какое воздействие они оказывают на короля. Uiro nasei es memo, ottuncuemedenti… — говорила Уаба. Магия женщин, древняя магия…. За спиной старой женщины перешептывались, называя ее чародейкой, отравительницей; говорили, что она навела порчу на саму королеву. Но никто не знал, что в действительности связывает Фредегонду с той, кого она иногда по старой памяти называла Матерью.
Некоторое время они с Хильпериком сидели молча, тесно обнявшись, забыв как о Теодебере, которого, впрочем, это не заботило, так и о Мерове, которому зрелище этой внезапной близости доставляло невыносимые мучения. Затем король резко поднялся и протянул руку Фредегонде, приглашая ее тоже встать. Она повиновалась, искоса бросив на короля манящий взгляд; но, когда она захотела приблизиться, Хильперик вытянул вперед руку, удерживая ее на расстоянии, словно для того, чтобы лучше разглядеть. Пламя свечей придавало чарующий блеск зеленым глазам Фредегонды. Из-за частых беременностей ее формы стали лишь более роскошными, но не дряблыми и расплывчатыми, как это произошло с Одоверой. Фредегонда была не только самой красивой женщиной, когда-либо делившей с ним ложе, но и лучшей советчицей, менее импульсивной, чем он, и гораздо более проницательной.
— Да, Хловису наверняка понадобится помощь, — произнес Хильперик вслух. — Когда войска Зигебера разобьют его армию, Хловису ни за что не уцелеть, если не послать ему подкрепления…
— Когда этот момент настанет, собери епископов Нейстрии… — Добейся от них, чтобы они позволили тебе сделать то, что ты решил…
Хильперик одобрительно кивнул, привлек Фредегонду к себе и прошептал ей на ухо несколько слов, отчего она захихикала. Они уже собирались выйти из комнаты, когда тихий голос произнес
— А Хловис? Подавив раздражение, король обернулся к Мерове.
— Что Хловис?
Юноша смешался, как всякий раз, когда отец смотрел на него. Он взглядом поискал поддержки у Теодебера, но тот был погружен в изучение карты. Фредегонда, опершись на руку короля и склонив голову, с усмешкой наблюдала за Мерове.
— Вы не думаете, что…, что его могут убить?
— На войне такие вещи порой случаются, — заметил Хильперик.
— Тебе бы стоило самому в этом убедиться, — проворчал Теодебер с презрительным смешком.
— Нет никакого стыда в том, чтобы быть побежденным, если ты хорошо сражался, — продолжал король. — И смерть порой лучше бесчестья. Но ты прав… Хловис еще слишком юн, чтобы вот так рисковать жизнью. Поэтому в самое ближайшее время я пошлю к нему тебя.
— Не беспокойся, — бросил Теодебер, — я приду тебя спасать!
Фредегонда не спеша отстранилась от короля и, перед тем как выйти, в последний раз взглянула на Мерове. Молодой человек еще больше сгорбился в кресле, словно раздавленный насмешками старшего брата. В отличие от Теодебера и самого короля, длинные волосы, привилегия королевского рода, не придавали облику Мерове никакого благородства — скорее делали его похожим на нелепую девочку-переростка, с бесформенной фигурой и вялыми манерами. Никогда ему не быть королем. В случае чего, она лично об этом позаботится…
После того как стражники закрыли двери зала за королем и королевой, те начали подниматься по лестнице, ведущей в их личные покои. В этот момент Фредегонда подумала о своих собственных детях. Хлодоберу скоро будет семь. К несчастью, последним ее ребенком была девочка, Ригонда. Этого было недостаточно. Нужны другие. Сыновья. Начавшаяся война потребует целого потока королевской крови…
* * *
Бургундское вино было слишком тяжелым для такой жары. Приветственные речи и заверения в дружбе казались нескончаемыми под свинцовым палящим солнцем, заливавшим паперть собора Шалона, Епископ Саподий, митрополит Арльский и папский наместник всей Галлии, казалось, наслаждается пением хора и церемониями почетной встречи — он и сам проявлял по отношению к Зигеберу и Брунхильде любезность, граничащую с елейной слащавостью. Но, он стоял в тени, под каменным сводом, на легком сквозняке, тянувшемся из распахнутых дверей собора, тогда как королевскую чету, преклонившую перед ним колена, ничто не защищало от жарких полуденных лучей майского солнца. Что до Гонтрана, его нигде не было видно. Вероятно, он ждал их внутри, в прохладном сумраке святого места.
Истекая потом под тяжелой кольчугой из стальных чешуек, Зигебер изо всех сил старался не показать, насколько тяжело для него это испытание. Несколько лет назад он попытался захватить Арль, принадлежавший Гонтрану город, прекрасные старинные памятники которого — форум, термы на берегу Роны, амфитеатр, мраморные статуи, мозаики — говорили о роскоши древнеримских городов. Арль очаровал Брунхильду, когда та увидела его во время путешествия из Толедо в Остразию, и Зигебер решил преподнести этот город супруге в качестве подарка, в знак своей любви…. Конечно, это была глупость. Военный поход закончился поражением — в основном благодаря епископу Саподию, который сумел организовать достойную защиту арлезианца. Неслучайно этот же самый Саподий встречал их сегодня от имени короля Шалона среди этого пекла…. Когда младший брат, недавний захватчик, а ныне сам подвергшийся нападению, попросил его помощи, Гонтран не мог отказать себе в удовольствии дать ему почувствовать всю тяжесть его вины. Урок был заслуженным. Какая разница между Арлем и Туром, между ним и Хильпериком? Кто знает, не от любви ли к своей Фредегонде, последний решил завоевать Турень?..
Из трех оставшихся в живых сыновей Хлотара один только Гонтран никогда не поднимал оружия против своих братьев. Конечно, злые языки не преминули заявить, что Гонтрана, несмотря на его притворное смирение, удерживает от подобных действий вовсе не набожность, а обычная трусость. К тому же на что ему владения братьев, когда его собственные земли гораздо обширнее и богаче? Однако на этот раз он будет вынужден сражаться…
