– Да поможет нам всем Бог. Отведите меня к своим людям, чтобы мы смогли отправить этот проклятый груз куда следует. – Он раздраженно посмотрел в сторону окна. – И ради бога, позаботьтесь, в конце концов, о том, чтобы прекратили этот шум снаружи. Можно подумать, что кто-то вывалился из окна!
Человеку, никогда не имевшему ничего общего с тайным архивом Ватикана, клочки пергамента ничего бы не сказали. Но тот, кто в течение последних лет не занимался ничем, кроме полной переделки структуры архива, начатой по приказу Папы Павла V, который рассчитывал сделать архив еще более засекреченным, сразу бы догадался, что значат эти столбцы с данными: тип архивирования.
Человек, который дни напролет не просиживал над трактатами, предписаниями и буллами, наверняка не узнал бы в каракулях записи Папы Римского Урбана VII, неожиданно скончавшегося в сентябре 1590 года после крайне короткого – сроком в двенадцать дней – периода правления. Последнее не казалось чем-то совершенно необычным, если бы не обросло слухами и россказнями, возникшими в связи со смертью понтифика. Но дела обстояли так, что смерть Папы Урбана стала еще одной официальной загадкой Ватикана.
Текст краткой пометки не бросился бы в глаза никому, кроме отца Филиппе Каффарелли: Reverto meus fides![4]
Что вернуло Папе Урбану веру? Или кто?
И намного более важный вопрос: в его ли силах возвратить веру и отцу Филиппо?
– Ты отвлекся, – упрекнула его молодая женщина и шаловливо щелкнула его по носу.
– Извини, – сказал отец Филиппо и вернулся к своему занятию. Он не мог отрицать, что мысли его были далеки от того, что он сейчас делал. Почувствовав, как на его руки легли ладони молодой женщины, он догадался, что, если бы она после предупреждения не перехватила инициативу, его движения быстро прекратились бы. Услышав тяжелый вздох, Филиппо посмотрел на ее вспотевшее лицо, однако его взгляд по-прежнему оставался отсутствующим.
Кто не потерял бы веру после того, как эрцгерцог, будучи католиком, соединился с представителями протестантских земель, чтобы отнять у своего брата корону королевства Богемия, которая на протяжении веков была залогом выбора следующего императора? Кто не разочаровался бы в императорской власти, если бы только подумал, как долго пробыл на троне кайзер Рудольф, отошедший от всех религий мира еретик, ставящий противоестественные эксперименты в своей тайной лаборатории и собравший вокруг себя звездочетов, знахарей и алхимиков? И кто не усомнился бы в Церкви, когда ее предводители направляли все усилия не на воссоединение расколовшегося христианства, а на воплощение в жизнь трех своих главных проектов: тайного архива, построения фасада собора Святого Петра и распределения церковных доходов между своими семьями?
– Из этого ничего не выйдет, – сказала девушка и, опустив руки, прекратила свои ритмичные движения. Филиппо сконфуженно улыбнулся.
– Ты слишком много думаешь, братишка! – Она придвинула маслобойку к себе, обхватила руками толкушку и начала самостоятельно взбивать масло. Филиппо молча следил за ее руками. – И с тобой дело обстоит все хуже и хуже.
– Я действительно хотел тебе помочь.
– Помоги лучше себе и скажи, что у тебя на душе?
– Ты когда-нибудь раньше слышала о библии дьявола?
– О чем?
Филиппо вздохнул.
– Не слышала, но я верю тебе на слово. Наверное, что-то такое действительно есть. Если кто-то там, наверху, разрешил написать о себе книгу, то почему бы это не сделать и тому, кто находится внизу.
– Виттория, ты меня просто шокируешь! И это говорит человек, в семье которого есть ныне здравствующий Папа Римский и кардинал!
– Именно это обстоятельство всему и учит. – Виттория Каффарелли оставила в покое толкушку и сквозь занавес распущенных волос внимательно посмотрела на своего младшего брата Филиппо, последнего ребенка в семье. – Особенно когда занимаешься домашним хозяйством кардинала. Почему ты не спросишь у нашего старшего брата?
– Сципионе? – Филиппо покачал головой.
– И что же такого важного для тебя в этой библии дьявола? Когда ты найдешь ее, она, несомненно, окажется дурацкой подделкой, состряпанной каким-нибудь несостоятельным монахом четыреста лет назад и не стоящей ни гроша.
– Откуда тебе это известно? – Филиппо прищурился. – Относительно четырехсот лет?
Виттория засмеялась.
– Я не знала об этом. Назвала цифру просто так.
– Библия дьявола была написана четыреста лет тому назад. И Папа Урбан ее искал.
– Не думаю, что он занимался этим долго.
– Я допускаю, что причиной его смерти стали именно эти поиски.
– Мне кажется, что его убило то, что он заглянул в бездну свинства, из которого состоит большая часть Ватикана.
Филиппо спросил себя, осталась бы в нем хоть капля терзающих его сомнений относительно католической церкви, если бы его сестра была чуть менее цинична? Они с Витторией были завершающими звеньями в цепи отпрысков семейства Каффарелли. После того как двое средних умерли еще младенцами, между ними и более старшими детьми возникла огромная возрастная дыра. Филиппо и самого старшего ребенка в семье, архиепископа и кардинала Сципионе Каффарелли, разделяли целых десять лет – огромная дистанция, преодолеть которую, наверное, можно было бы только в том случае, если бы над этим достаточно активно поработали обе стороны. Но этого не произошло, и потому еще в детстве самые младшие брат и сестра очень сблизились, понимая, что когда-нибудь их право на существование все равно будет даровано им в обмен на прислуживание остальным.
Виттория стала экономкой Сципионе, Филиппо – священником без прихода в епархии своего старшего брата; его при случае одалживали для выполнения заданий Ватикана, результат которых Сципионе Каффарелли использовал в своих корыстных целях. Сципионе отбрасывал громадную тень на жизнь Филиппо, представляя собой мрачный монумент, зацементированный верой, ханжеством и католическим усердием, в тесной и холодной темноте которого Филиппо разжег собственный костер сомнений и сгорал в нем.
– Я обнаружил, что Папа Урбан был полностью убежден, что с помощью библии дьявола ему удастся преодолеть раскол Церкви. Там должно быть что-то такое, что избавляет от всех сомнений.
– Мой бедный братишка! Вера не приходит извне, и тебе это должно быть известно, ведь ты ежедневно сталкиваешься с наставлениями Папы и других важных церковных деятелей.
Филиппо пожал плечами. Даже к своей сестре у него не было достаточно доверия, чтобы признаться ей, что в его душе, в том месте, где должна была бы жить вера, находится зияющая дыра и нет ничего, кроме темноты. Дыры такого происхождения вопят о том, чтобы их заполнили чем-то извне.
– Что ты там еще обнаружил?
– Что протоколы о смерти Папы Урбана не полностью совпадают. Но об этом – ни слова.
– А о чем говорят протоколы швейцарских гвардейцев?
Филиппо уставился на Витторию.
– Швейцарская гвардия, – повторила Виттория. – Ты что, никогда не видел их? Парни, похожие на павлинов, с длинными алебардами и ужасным акцентом…
– Виттория! – Филиппо ненавидел, когда она направляла свой цинизм против него. Сестра откашлялась и снова взяла в руки толкушку.
– Эти парни знают все, – продолжала она в такт движениям маслобойки. – Но тебе вряд ли удастся что-нибудь выведать у них. Они скажут только в том случае, если ты найдешь чем на них надавить.
– Ну и как я смогу надавить на гвардейцев?
– У каждого из нас рыльце в пушку.
– У гвардейцев – нет.
– Тогда ты должен найти их уязвимое место.
Филиппо поцеловал сестру в лоб.
– Почему ты прислуживаешь нашему проклятому старшему брату? – спросил он. – Ты ведь самая умная из нас всех.
Виттория окинула его полным любви взглядом и произнесла:
– Мне слишком часто приходилось быть свидетелем того, как Сципионе играет с тобой в свои игры. – Она погладила брата по щеке. – Игры в веру. Понимаешь?
– Да, – глухо отозвался он.
– Однажды, – сказала она, – я наберусь мужества и подмешаю ему в жратву фунт крысиного яда. Только из этих соображений я до сих пор прислуживаю ему.
Шум напомнил аббату Вольфгангу Зелендеру остров Иона. Где бы ни находился аббат, он не мог скрыться от этого звука – приближающегося и удаляющегося шума. Он был частью его жизни на острове, так же как холод, дождь, низко нависшие тучи и вечно ужасное настроение шотландских братьев. И здесь этот шум был таким же: то набирал силу, то стихал, а затем опять возобновлялся в коридорах монастыря, разбиваясь о его ребра, каменные углы, лестничные ступени; то преобладал над всеми звуками, то сдавал свои позиции.
Там, в Ионе, шум морского прибоя никогда не оставлял в покое монахов величественного монастыря Святого Бенедикта, с ним они каждый раз проваливались в сон и просыпались.
