В тот вечер граф и его спутница уехали быстро — можно сказать, они заглянули на вечер из вежливости. Гости восприняли известие об их уходе без сожаления... Но только не Аполлон.
Он и сам был удивлен тому глубокому впечатлению, какое произвела на него эта молодая женщина. Аполлон постарался незаметно покинуть общество и сбежал по лестнице вслед за графом. Но граф Н. и его дама к тому времени уже сели в экипаж и отъезжали от парадного. Они даже не заметили, как какой-то юноша выбежал на крыльцо и, овеваемый колючим ветром, смотрел им вслед. Поблизости не оказалось ни одного экипажа, и Аполлон не смог пуститься вдогонку. Впоследствии он очень жалел, что вообще в тот вечер был там. Он долго не мог отделаться от мысли, что эта молодая женщина — женщина именно для него, что только она одна и достойна занять место в его сердце и никакая другая, что это ее прекрасный образ лелеял он долгие годы в мечтах и снах и к встрече с ней внутренне готовился... Эта мысль мешала ему — не давала покоя. Мысль была как взведенная пружина, которая в какой-то момент непременно должна была разжаться и сделать, возможно, очень больно. Эта мысль просто изматывала и едва не доводила до безумства: так и тянуло побыстрее поехать в Петербург, взять извозчика и колесить по улицам города в поисках этой поразившей Аполлона, красавицы; или без приглашения явиться в дом к графу Н.
Аполлон сумел, однако, перебороть себя и сделал все, чтобы забыть незнакомку. Нельзя было допустить, чтобы какая-то мимолетная встреча оказывала слишком сильное влияние на его жизнь.
Когда забыть спутницу графа Аполлону почти удалось, он вдруг опять встретил ее. Это было на масленицу...
Аполлон ездил по делам в Петербург. Проезжая в возке мимо ярмарки, глядя с интересом на празднично разодетую жующую публику, наблюдая, как дюжие бородатые мужики вместе с детишками сигают с ледяных гор, он увидел чуть в стороне ту молодую женщину — Милодору... Она была не одна — с девушкой, по виду — служанкой (у девушки в руках была корзинка с покупками). Они о чем-то переговаривались, прошли мимо балагана и углубились в торговые ряды.
Аполлон спросил у извозчика, есть ли с ярмарки другой выход. Извозчик ответил, что — нет. Тогда Аполлон велел остановиться в этом месте и поджидал, не выходя из возка.
Нетерпение увидеть вновь женщину, заинтриговавшую его при прошлой мимолетной встрече, было столь велико, что Аполлон даже удивлялся самому себе; он думать не думал об этой стороне его натуры, а оказалось: в нем может однажды пробудиться такая сильная, почти неодолимая. Через полчаса упорство Аполлона было вознаграждено. Красавица и служанка вышли с ярмарки, взяли возок и поехали на Васильевский. Аполлон (хоть и знал, что поступок его не достоин благородного человека) проследил женщин до самого крыльца и запомнил дом. Это был трехэтажный дом за красивой чугунной оградой с вензелями и острыми навершиями. Но это не был дом графа Н.
Зачем Аполлон следил за Милодорой — он и сам не знал. Он поддался велению души; он хотел видеть — видеть эту женщину... Красота ее и стать ласкали ему взор. Он не был с ней знаком, он даже не перекинулся с ней парой фраз и не знал, какая она; его не смущало, что в обществе ходят о ней какие-то толки, и общество отвращается от нее (пожалуй, наоборот: дурное расположение такого... общества могло служить доброй рекомендацией — сие истина, понятная человеку даже с небольшим жизненным опытом)... Что бы там о Милодоре ни говорили у нее за спиной, а прекрасное лицо ее все-таки было лицом добродетели. Аполлон же относился к тем, кто более верит зрению, нежели слуху, кто, прежде чем внять кривотолкам, спешит составить собственное твердое мнение... Аполлону было хорошо, когда он видел эту женщину: на сердце становилось высоко, тепло и чисто... И ощущение этой чистоты хотелось испытать вновь и вновь.
Потом, когда, вернувшись в имение, он думал о ней, то с удивлением замечал, что его не тянет более к переводам, которыми он жил и которые исполнял с удовольствием до сих пор. И если он еще переводил что-то, то лишь потому, что обещал издателю и тот рассчитывал на него. Аполлон спрашивал сам себя: зачем стремиться создавать совершенное, если совершенство уже есть, представлено в виде этой несравненной женщины?.. Не проще ли приблизиться к совершенному и смиренно поклоняться ему?..
Постепенно жизнь Аполлона стала сущим кошмаром. Он, человек сильный, могущий всегда справиться с собственными чувствами, вдруг понял, что слаб — слаб перед этим наваждением, перед этим прекрасным образом, перед влечением к нему. Аполлон едва не заболел в тщетных стараниях укрепить свое сердце, но природа его была сильнее. То, что он именовал слабостью, возможно, и не было слабостью. Возможно, пришло для него время любви. И это время столь роковым образом совпало с видением (разве можно было назвать это как-то иначе?) незнакомки. А в произошедшей встрече на масленицу угадывалась игра весьма искушенной в интригах дамы, именуемой Судьбой...
Вообще удобства ради Аполлон давно уже хотел перебраться в город, но долго откладывал: то как бы не имел достаточных к переезду оснований, то необходимо было его присутствие в усадьбе — брату Аркадию временами становилось хуже, и он впадал в тяжелейшую подавленность, лучшие местные лекари, а также приглашенные из Петербурга ничем не могли помочь (к тому времени Трифон совершенно спился и был одной ногой в могиле, а Карп, хоть и набрался опыта, однако опасался оставаться в имении сам-на-сам — когда по существу не на кого было оглянуться). Помог все тот же Кучинский: велел своему управляющему присматривать за соседним поместьем и в случае чего подсказывать Карпу, — а поскольку управляющий у Кучинских был головастый и опытный, Аполлон со спокойным сердцем мог на него положиться. Брат Аркадий воспринял намерение Аполлона переселиться в столицу равнодушно.
В начале апреля 1824 года Аполлон Романов, подающий надежды литератор, философ (и по наследству от Жоржа Дидье алхимик), не особо обремененный багажом, на паре перекладных отправился в Санкт-Петербург...
Аполлон любил Петербург, хотя знал его плохо. За те наезды, что он делал время от времени, довелось Аполлону побывать всего-то на Московской стороне, на Адмиралтейской и несколько раз на Васильевском острове. На Петербургском же острове и на Выборгской стороне не бывал он вовсе. А что видел, то поразило — каменная громада (не гипсом обмазанные деревянные колонны; один такой камень в фундамент вытесать — десятку рабочих зубилом и молотом три года работать), город городов. Васильевский остров в душу запал: куда — в какую перспективу — ни кинешь взгляд, открывается взору истинное благолепие. И всюду уютно взгляду, всюду угадывается настроение... Поэтому согласился с аптекарем, с которым ехал, что квартиру ли, комнату ли следует сперва поискать на Васильевском — тут дух особый; еще Великий Петр селил на этом острове лучших, избранных и хотел сделать остров центром столицы — деловым и духовным; быть может, цели поставленной Петр не достиг, но усилия его не прошли бесследно. Кроме сказанного, еще была причина — тайная, сердечная, — почему Аполлона влекло на Васильевский.
В этот свой приезд Аполлон не спешил показываться к приятелям; те его непременно увлекли бы в свою орбиту, засыпали рекомендациями и советами, — как уже бывало, всюду водили бы за собой и не дали шагу ступить самостоятельно. Напротив, в положении инкогнито есть свои смысл и шарм, а к друзьям обратиться никогда не поздно... В намерениях Аполлона было найти себе временное пристанище где-нибудь вблизи от предмета, так очаровавшего его, и выждать случая, подгадать какой-нибудь повод, чтобы сблизиться, — причем чтобы выглядело все как бы сложившимся само собой.
Он не ожидал, однако, что удача так скоро улыбнется ему...
Быть инкогнито — так до конца. Аполлон и сам не мог толком ответить себе, почему решил побыть немного «в шкуре» небогатого человека (каковым он, собственно, и был, поскольку по завещанию родителей не наследовал ни имения, ни доходов; и если имел на расходы деньги, то только благодаря щедрости брата), представить из себя выходца из мещан, например, пробивающегося в жизни собственными усердием и трудолюбием, подсчитывающего ежевечерне медяки в кармане и пописывающего статейки то в один, то в другой журнал... Да и, по правде говоря, не любитель он был привлекать к себе слишком пристального внимания окружающих — признак человека неизбалованного.
На следующий день по приезду рано утром Аполлон вышел с гостиного двора (что вблизи Сенного базара) в дорожном сюртуке, взял недорогой экипаж и спустя полчаса уже был на Васильевском.
Народу на улицах еще показывалось мало; только тут и там маячили дворники с метлами и железными крючками (выковыривали меж камней на мостовой навоз), ходили с черными ведрами и совками истопники, спешили по поручениям спозаранок слуги...
