Все это нужно проехать, чтобы добраться до капитана; и это называется большой дорогой! Иногда полдня едешь и человеческого лица не встретишь, а мужика можешь принять за медведя… Пустыня Сахара! — Деревня с одной стороны окружена болотом, с другой — песками, покрытыми сосновыми кустарниками, мрачна, черна от дыму, а жители ее — идеалы нищеты и опустошения! Женщины носят какие-то чепчики, закоптевшие от дыму, которым здесь пропитан воздух. Они моются только по большим праздникам и имеют вид диких индейцев. Все живущие здесь прячутся и только из-за угла посматривают на проезжающих. За деревней стоит дом, окруженный садом и деревьями, низкий, в четыре окошка, с высоким забором и воротами, которые никогда не затворяются. Рядом с домом — гумно, сараи, конюшни и овчарни; все это на одном дворе, составляет одно целое. Четыре борзых собаки и одна дворовая с осмоленным боком, и искусанными ушами, кроме хозяина, приветствовали нас на крыльце. Капитан кланялся нам до земли и благодарил за счастье, за честь, за милость, которую мы изволили оказать своим посещением, которое, как он выражался, останется вечным воспоминанием бедной его хижины и утешением его старости. Я никогда не ожидал, что я могу осчастливить кого-либо до такой степени.
Капитан, сопровождая нас бесчисленными гиперболическими вежливостями, на которые конюший отвечал ему вдвое большими, ввел нас в чистую горницу. Я сделал неловкий шаг, споткнулся на высоком пороге и стукнулся головой о низкую дверь. Два стола, два сундука, четыре дырявых, деревянных стула, камин, выбеленный ради нашего приезда, с самоваром для украшения; по стенам иконы Иисуса Миланского, Львовского (я имел время осмотреть), образ Пресвятой девы Холмской, Почаевской и Каменец-Подольской; в углу шашечная доска на маленьком столике; вот вся гостиная, из которой ход в спальню капитана. Толстая девка и босой слуга угощали нас завтраком. Поевши, мы отправились на охоту, и твой Юрий имел счастье убить огромного лося. Не знаю, вследствие ли моей ловкости, или по другой причине, я впал в особенную милость капитана. Он был со мною предупредителен, воодушевлен, вежлив, и занимал меня своим разговором. Несколько раз, впрочем, он намекнул о моем имении в княжестве Познанском, с улыбкой, которую конюший даже приметил. Но, когда в четвертый раз навел разговор на эту тему, дед мой возразил с иронией:
— Не говорите об этом имении, капитан, вы нехотя можете сделать неприятность моему любезному Юраше. Вы должны знать, что вследствие тяжбы и происшедших от нее хлопот, он должен был отказаться от него.
Подобный отзыв деда не мало удивил меня.
Итак старик знал обо всем! Но откуда, каким образом, и почему он только теперь высказался?
Капитан закрутил усы и налил вина в рюмки, провозглашая наше здоровье.
Разговор шел об охоте. В сумерки капитан покорно просил нас остаться на чай.
— Навестив почтеннейшего родственника, — сказал он мне, — вы захотите верно познакомиться тоже с нашими соседями?
— Да, да, — подхватил мой дед, — без сомнения, без сомнения! Видно было, что ему не нравился разговор, и по той же причине капитан упорно держался его.
— У нас есть хорошие дома, — прибавил он, улыбаясь.
— Во главе которых тот, в котором мы имеем удовольствие быть теперь! — перебил конюший.
— Моя бедная хижина, которую вы, милостивые государи, удостоили своим посещением, недостойна такого возвышения, но…
— Не пора ли нам ехать, пан Юрий?
— Ей-Богу, не пущу! — закричал, вставая, капитан. — Лошадей даже не привели. Я возвращаюсь к разговору, во-первых вычислю дома…
— Играете ли вы в шашки, капитан? — спросил мой дед с явным замешательством.
Капитан подпрыгнул, вытащил из угла шашки, но не сводя с меня глаз, продолжал говорить:
— Дом пана Грабы…
— Начнем, капитан.
— Начнем… интересный дом, право!
— Да, действительно… Ваша очередь идти.
— Я пошел… Стоит познакомиться с соседями… И так, во-первых, дом пана Грабы, которого мы обыкновенно называем чудаком; во-вторых…
Он обратился к конюшему с вопросом:
— Ведь и панна Ирина живет постоянно в деревне, ваша воспитанница?
Говоря это, оба переглянулись, как будто желая съесть друг друга, а дед мой закрыл рот, опустил глаза и все внимание свое устремил на шашки.
— И так я считаю, — продолжал капитан, — дом пана Грабы, панны Ирины и Дудича.
— Это уже не соседство, — сказал мой дед.
— Считается нашим соседством, потому что не далее четырех миль от Тужей-Горы; а что касается Румяной, имения панны Ирины, вашей питомицы, — прибавил с ударением капитан, — то еще ближе.
Конюший молчал и с досады кусал костяную шашку. Капитан продолжал:
— Таким образом, дорогой дед и почтенный сосед наш, желая удержать достойного своего внука, как можно долее у себя, постарается развлекать его, знакомя с соседями, в особенности же с панной Ириной. Вы, верно не скоро уедете от нас. В Тужей-Горе светскому кавалеру, хотя приятно, но тем не менее покажется скучно: молодежь нуждается в молодежи.
Признаюсь тебе, что этот постоянный намек о какой-то панне Ирине, и еще более упорное молчание конюшего сильно подстегнули мое любопытство. Капитан, окончив, посмотрел на моего деда, который молча кусал шашку и, наконец, сказал с ударением:
— А как же, как же! Познакомимся с соседями: пана Грабу, панну Ирину и семейство Дудичей и всех живущих в окружности увидим.
— Не забудьте тоже и о бедном семействе…
— А как же, pane dobrodzieju, a как же, — прибавил дед, краснея и подвигаясь на стуле, — никого не забудем.
Я до сих пор ничего не знал о здешних наших родных, потому удивился и спросил о них.
— Гм! Ты забыл, любезный Юрий, — возразил старик с ударением, — вчера еще мы говорили о них.
— А, это о них говорит капитан! — воскликнул я, видя, что дед велит мне играть комедию, и входя в роль, я сейчас прибавил, — мы именно к ним собирались ехать.
Капитан поочередно посмотрел на нас и замолчал.
Вскоре после этого разговора, простившись с ним искренно и не менее пяти раз, при столике, у порога, в сенях, у крыльца, на ступени брички и в самой бричке, излив искреннюю свою благодарность, мы уехали с дедом.
Половину дороги конюший молчал, сопел только от злости, и, наконец, как будто невольно сорвалось у него:
— Съест черта, съест черта! Этот негодный капитан пригласил нас на эту проклятую охоту только для того, чтобы посмеяться вдоволь над нами. Слушай, настало время говорить откровенно.
— Я всегда откровенен.
— Ба, человек иногда откровенно лжет, но мы, ты понимаешь, будем чистосердечны. Правда ли, что ты свое имение проиграл?
Этот внезапный вопрос озадачил меня.
— Откуда такое известие? — спросил я.
— Откуда бы оно ни было, но правда ли это?
— Нечего мне скрывать: бедность не порок.
— Да, но беспутность и мотовство не делают чести человеку. Говори всю правду.
— Если я проиграл имение, — возразил я гордо, обидевшись, тоном, с которым были сказаны эти слова, — если я проиграл его, то свое собственное, и никого ни о чем не прошу.
— Ты проиграл не свое, не приобретенное своими трудами, но то, что твои родители, трудясь в поте лица, сохранили и оставили тебе. Во-вторых, до сих пор ты ничего не просишь, но что ты будешь делать, когда ни копейки у тебя не останется? Гм? Говори искренно и не сердись. К труду ты неспособен; поесть, выпить, покутить, вот на это ты мастер! Скажи мне, любезный, что будешь ты делать?
Удивленный, озадаченный, я замолчал.
— Говори, любезный Юрий, говори! — прибавил дед. — Не сидеть же тебе в Тужей-Горе, рассчитывая на мою кончину; наскучит же тебе ждать, потому что я не скоро умру. Не думаешь ли ты жениться на богатой?
— А если и так, то опять-таки никому не стану кланяться. Дед фыркнул со смеху.
— Так ты предпочитаешь жениться из-за денег! Ну, бросим все эти шутки, а станем говорить серьезно. Ты слышал, что я богат, приехал, рассчитывая получить что-нибудь от меня, а увидев несовременного шляхтича и чудака, не знаешь, что делать, не так ли?
— Я должен молчать, досада душит меня.
— Молчи, любезный, я договорю за тебя. Он продолжал говорить следующим образом:
— Я хочу знать, что у тебя еще осталось, пан Юрий, чтобы помочь тебе, если можно. Не думаю, чтобы с нами, деревенскими жителями, тебе было весело; но посмотрим, что можно будет сделать для тебя?
— Вы хотите избавиться от меня, — сказал я. — Я не прошу вас ни о чем, и завтра же уезжаю.
Говоря это, я сам не знал, куда мне отправиться. При скоплении различных мыслей, Кавказ, Алжир, Испания и Америка, попеременно представлялись моему воображению.
Дед мой продолжал:
— Не считаешь ли ты меня безжалостным эгоистом, не имеющим ни одной искры сочувствия к ближнему? Я не прогоняю тебя и не хочу избавиться от тебя. Но, — прибавил с проклятьем, — всему причиной этот мерзавец капитан: желчь разлилась у меня. Я не скрываю, что у меня есть родные и другие лица, к которым я имею свои обязанности; большая часть моего имения разделена и имеет свое назначение… Однако ж, я и тебя не хочу лишить наследства: оставлю тебе что-нибудь на память, это верно. Но ты не поймешь, если я скажу тебе, что, уважая в тебе свою собственную кровь, я хочу все же выпроводить тебя из здешних мест. Я не могу объяснить этого. Ты заподозришь меня в чем-либо другом; думай себе, что хочешь, я люблю тебя, но хочу, чтобы ты, как можно скорей, убрался отсюда прочь.
