— Бога ради, граф! — почти с отчаянием воскликнул Павел. — Не будем говорить об этих вещах! Я не могу говорить об этом!
Великий князь был бледен и казался взволнованным до глубины души. Он то смотрел с тревогой и ужасом на графа Панина, как бы умоляя его не продолжать, то посматривал с беспокойством на ковровую дверь, за которой должна была находиться свидетельница всего этого опасного разговора.
— Не бойтесь ничего! — твердо сказал ему граф. — Имейте доверие ко мне, в России найдется немало людей, которые готовы будут пожертвовать своей жизнью за счастье вашего высочества. Мной вы можете располагать, как самым верным и преданным слугой вашим. Сколько уже лет я только и думаю о том моменте, когда можно будет образовать партию великого князя Павла. Эта партия теперь уже имеется налицо, у нее существует своя программа, она только ждет того решительного момента, когда вашему высочеству будет угодно вступить в командование ею!
Теперь Павел уже не ходил, а бегал от волнения по комнате. Время от времени его глаза сыпали целые потоки молний на графа, который стоял перед ним в почтительной позе. Наконец он ответил:
— Лучше не будем говорить, милый граф, ничего такого, что могло бы очень не понравиться моей августейшей матери и государыне. Ее величество изволит благополучно здравствовать, и я, как почтительный сын и первый подданный государства, могу только молить Бога о продлении ее дней. Поверьте, граф, я хочу только одного: быть в состоянии всегда оставаться покорным сыном… Не пора ли нам отправиться в покои императрицы? Ваше сиятельство говорили прежде, что в моем распоряжении всего каких-нибудь полчаса, и, по-моему, этот срок давно истек!
Панин хитро улыбнулся и поклонился наследнику самым почтительнейшим на свете поклоном.
— Я понимаю, ваше высочество! Вы знаете меня, старика, только как строгого воспитателя, но еще придет время узнать меня как следует со всех сторон! Вы совершенно правы: переход был слишком неожидан и резок. Но я уже имел честь объяснить вашему высочеству, чем был вызван мой предыдущий тон… Оставим это и займемся более радостным разговором… ну, хотя бы о госпоже Чарновской!
— О Чарновской? — удивительно переспросил Павел. — Но… почему?
— Да, да, о госпоже Чарновской, — весело повторил Панин. — Только не гневайтесь на старика, ваше высочество; как истинный педант, я должен сначала взглянуть на часы.
— При чем здесь часы? — почти в бешенстве крикнул Павел.
— Ваше высочество изволили заметить, что, по всей вероятности, у нас нет времени медлить долее и что срок явиться к ее величеству давно истек. Но, представьте, ваше высочество, какое дело: оказывается, я совершенно непонятным образом ошибся, и в нашем распоряжении имеется еще добрых полчаса, которые вы можете употребить по своему желанию. Вот увидите, что я не из тех, кто вкладывает палки в колеса! — И, сказав это, хитрый царедворец указал рукой на ковровую дверь, из чего можно было видеть, что граф с самого начала был посвящен в тайну ожидаемого свидания.
Но он с улыбкой сообщника подмигнул великому князю и сделал жест, который говорил, что его высочеству предоставляется полная свобода действий.
— Но, значит, вы… знаете…
— Сначала я намеревался не допустить этого свидания. В силу своих обязанностей я должен быть всегда в курсе всего, что здесь происходит. Поэтому я не мог не знать, с какой стати эта пройдоха Кутайсов, готовый в любой момент на любую интригу, запрятал сюда красавицу польку. Но потом я решил убедить вас, ваше высочество, насколько серьезно я готов предоставить себя в ваше полное распоряжение. Партия великого князя Павла находит во мне такого ревностного приверженца, что как в великом, так и в малом я готов поставить все на карту, чтобы служить своему царственному господину!
Сказав это, Панин с грацией прирожденного аристократа подошел к ковровой двери и открыл ее, нажав на секретную пружинку, тайна которой ему была отлично известна.
Из потайной двери показалась грациозная женская фигурка, сверкавшая ослепительной красотой. Панин отступил назад, подошел к великому князю и шепнул ему на ухо:
— Теперь, ваше высочество, вы можете воспользоваться остающимся временем, чтобы обо всем переговорить с госпожой Чарновской. Но осмелюсь обратить ваше внимание на одно обстоятельство. Вы только что изволили сказать, что желаете одного, а именно быть всегда покорным сыном. Оставляю вас в надежде, что вы и во время свидания с Чарновской не измените этой покорности, потому что вы должны понять, чем руководствовалась ее величество, запрещая вам видеться. Прошлое кончено, ваше высочество, кончено навсегда; не пытайтесь переживать его вновь!
Сказав это, Панин изысканно поклонился наследнику и скрылся в дверях.
Через мгновение Софья с радостным восклицанием бросилась к великому князю, упала на землю около его ног и страстно обхватила его колени.
— Встань, Соня, пожалуйста, встань! Ну, какая ты!.. Да полно, Соня! — смущенно пробормотал Павел, стараясь поднять польку.
Но она во что бы то ни стало хотела оставаться в прежней униженной позе. Первый момент радости сейчас же сменился приступом горя, и слезы бурными потоками текли из ее глаз.
— Нас разлучают, Павел! — рыдая вскрикнула она, полуприподнимаясь и страстно обвивая его шею белыми, выхоленными руками. — Какая непонятная жестокость! Сначала нас умышленно толкали друг к другу, а потом ни с того ни с сего отрывают. Ведь мне никогда в жизни больше не придется видеть ваше высочество! Завтра я должна буду выйти замуж за старого урода, с которым уеду во Францию. Что же будет с нашим мальчиком, с нашим славным, дорогим Симеоном Великим, как нам его назвали?
Великому князю удалось наконец поднять ее с коленей и довести до дивана, где он долго держал ее в своих объятиях, не говоря ни слова.
Но в его молчании было больше скорби, больше отчаяния, чем во всех рыданиях и выкриках Чарновской.
Вдруг она высвободилась из его объятий, долгим, любящим взглядом посмотрела ему в глаза и, положив руки на плечи, сказала с мгновенным переходом к почти веселому спокойствию:
— А в конце концов, все-таки надо примириться с нашей участью! Я рада, что мне дали возможность хоть увидать тебя еще разок. Что оставалось мне делать долее при дворе? То, что от меня требовалось в интересах русской короны, я сделала. Теперь моя песенка спета, в Петербург прибыл целый корабль, доверху нагруженный немецкими принцессами, ты должен жениться, и за это взялись очень ретиво. Софья Чарновская стала лишней… Ну, что же, постараюсь получше устроиться в Париже. Там весело живется, а я уж сумею сойтись с обществом. Мой генерал очень стар, а это — тоже немалое достоинство: особенно мешать мне не будет… Если бы только я могла знать, что станется с нашим, сыночком!
— Когда-нибудь он станет отменным солдатом, об этом позабочусь уж я! — сказал Павел, торжественно протягивая руку Софье. — Я о нем не позабуду, можешь быть спокойной. Пусть послужит русскому оружию!.. Но как мне будет тяжело без тебя, Софья!
И опять лицо изменчивой польки сразу омрачилось, она снова бурно зарыдала, обвивая шею великого князя и цепляясь за него, словно решив не отдавать его никому и никогда.
В этот момент в дверь громко постучали, и в комнату вновь вошел граф Панин.
— Вы уже готовы, ваше высочество, и, наверное, заждались меня? — сказал он, делая вид, будто не замечает плачущей женщины.
Лицо Павла исказилось угрюмой, зловещей судорогой. Он что-то нежно шепнул Чарновской, и Софья покорно встала и вышла через потайную дверь.
Вскоре комната наполнилась чинами свиты, которые выстроились в подобающем порядке. Великий князь торжественно направился в покои императрицы.
Императрица была уже готова и собиралась выйти из кабинета, когда ее первая камер-фрау Протасова, бледная и встревоженная, вбежала к ней и не своим голосом зашептала:
— Ваше величество! Он опять тут!
— Кто «он»? — спокойно спросила Екатерина, улыбаясь испугу своей любимицы.
— Граф Григорий внезапно прибыл во дворец, ваше величество! Он находится в приемной и умоляет ваше величество дать ему на самое короткое время милостивую аудиенцию по важному делу!
Протасова была удивлена тому спокойствию, с которым императрица выслушала неожиданное известие о прибытии Орлова. Ведь ему было строжайше запрещено являться ко двору без зова! И ее величество, обыкновенно столь непреклонная, столь нетерпимая в вопросах неповиновения, выслушивает эту новость с равнодушной улыбкой?
Граф Григорий Орлов, один из вдохновителей и активнейших участников переворота 1762 года, был в течение двенадцати лет самым близким человеком императрицы, которая вознесла его на вершины власти. В первые годы царствования Екатерина видела во всей стране такую разруху, такой упадок, ее собственное положение было настолько не упрочено, что ей волей-неволей приходилось мириться с необузданностью характера этого опасного временщика, способного в припадке гнева забываться до того, что топать и кричать на самое императрицу. Но, когда она почувствовала под ногами более твердую почву, когда Орлов перестал быть ей необходимым, Екатерина сразу покончила с ним.
