— Спасибо, что пришли, святой отец! — сказала она. — Какая жалость, что в таком благополучном и цивилизованном поселке, как наш, нет своего доктора! У малышки сильный жар. Я опасаюсь худшего.
— Больных и раненых мы на поезде отправляем в Роберваль. Отсюда до Роберваля недалеко, вы сами убедились в этом, когда ехали в Валь-Жальбер. А сейчас я хотел бы осмотреть малышку. Молодым семинаристом я видел много оспенных больных. От этого недуга умерло множество индейцев, но белые его переносят лучше.
— Вот и я тоже выздоровела! — быстро вставила сестра Люсия.
Кюре мельком взглянул на ее изрытое оспой лицо. Кивнув, он склонился над ребенком.
— Думаю, это не оспа, а корь! — заключил он после тщательного осмотра. — При оспе на коже появляются пустулы, а не пятна. Зная, что в поселке нет доктора, я изучал основы медицины. Сыпь, которая вас так напугала, знаменует переломный момент в болезни. Малышка и правда вся горит, но начиная с завтрашнего дня жар, скорее всего, начнет спадать. Кто еще знает о случившемся?
— Жозеф и Элизабет Маруа, — ответила сестра Люсия. — Сначала я зашла к ним. Малышке нужны были пеленки и одежда.
На лице кюре Бордеро отразилось беспокойство.
— Жозеф прекрасный рабочий и отличный парень, но при этом паникер и баламут. Он работает в ночную смену. Значит, еще и петух не пропоет, как пол-поселка будет охвачено паникой. А может, не половина, а больше… Я позвоню доктору Демилю[4] в Роберваль. Его заключение понадобится, чтобы успокоить прихожан.
Монахини занялись приготовлением ужина. И только мать-настоятельница, которая часто постилась, так и осталась сидеть, баюкая ребенка.
— Это очень странно, отче, что мы, едва устроившись на новом месте, находим у своих дверей подкидыша, — сказала она. — Провидение ли направило к нам его родителей? Откуда взялась Мари-Эрмин? И где будет жить, когда выздоровеет, если Господь дарует ей эту милость?
— Признаюсь, я удивлен и огорчен этим случаем, — ответил кюре. — Благополучные семьи не бросают своих детей на произвол судьбы, тем более таких маленьких. Конечно, я попытаюсь что-нибудь разузнать. И как можно скорее устрою девочку в приют Нотр-Дам-де-Сен-Валье. А пока найду кормилицу, потому что вы не сможете оставить ее здесь. Придется объявить карантин, сестра Аполлония. Досадно, ведь школа открылась незадолго до Рождества… И ученики еще не успели к вам привыкнуть.
— Отче, а кто же будет проводить занятия? — удивилась сестра Мария Магдалина.
— До вашего приезда школа располагалась в доме недалеко от церкви. Пока учить детей буду я. Сестра Люсия мне поможет, потому что она уже переболела оспой. Даже если речь идет о кори, карантин нельзя отменять. Эта болезнь тоже очень заразна. Она вызывает сильную температуру и головную боль и может дать серьезные осложнения. Мы не можем рисковать здоровьем детишек Валь-Жальбера.
Настоятельница едва заметно кивнула, соглашаясь. Маленькая Мари-Эрмин спала у нее на груди. В эту минуту больше как женщина, чем как монахиня, она настороженно ловила каждый вздох ребенка, со страхом ожидая, что он может оказаться последним.
— Мне кажется, что температура спадает, — сказала она наконец, обращаясь к сестре-хозяйке. — Настой ивовой коры пошел ей на пользу.
Кюре Бордеро посмотрел на нее неодобрительно.
— Вы не должны слишком привязываться к этому ребенку, сестра, — сказал он наставительно. — Господь доверил нам девочку, но ей среди нас нет места. И тем более ей нельзя оставаться при школе.
Сестра Аполлония чувствовала себя так, словно ее уличили в чем-то постыдном. За то время, пока она баюкала этого измученного жаром, готового в любую минуту умереть ребенка, ее суровость таяла, как снег на солнце. Она поймала себя на том, что с радостью думает о карантине, благодаря которому окажется запертой в четырех стенах рядом с маленькой Мари-Эрмин.
— Поступайте, как считаете нужным, отче, — сказала она. — В нашу школьную программу мы включили арифметику, катехизис, французский язык и географию.
— А еще — историю Канады и историю христианской церкви! — добавила сестра Мария Магдалина.
— Я это учту, — кивнул кюре. — Доброй ночи, сестры. Завтра я вернусь с доктором Демилем.
Он перекрестил лоб маленькой Мари-Эрмин.
* * *
Элизабет смотрела вслед мужу. Уходя, он надел меховую куртку и закрывающий уши картуз. Каждый день, в любую погоду, она встречала его с работы стоя на крыльце. Снег прекратился, небо прояснялось. Судя по россыпи звезд в просветах между уходящими прочь тучами, грядущий день обещал быть холодным. Элизабет показалось, что мороз крепчает с каждой минутой. Даже тишина звучала по-другому — ее нарушало едва слышное потрескивание. Холод действовал на нее угнетающе, хотя она выросла в этих краях — на берегу озера Сен-Жан, которое зимой превращалось в обширное белое пространство.
— Бедный мой Жозеф! Как трудно на ночь глядя уходить из дома! А ведь сегодня его бригада чистит прессы…
Как и остальные жительницы поселка, она никогда не бывала на фабрике. Но в магазине речь часто заходила о тяжелых условиях работы. В цехах целлюлозной фабрики было влажно, потому что они находились в непосредственной близости от гигантского водопада. Пол был скользким, а жернова, станки и гидравлические прессы издавали ужасный шум.
— Побалую его сладкими оладушками, — пообещала себе Элизабет.
Она была из породы хороших жен, которые стараются всячески угодить своим мужьям. Валь-Жальбере таких было большинство. Мужья, возвращаясь с работы домой, переодевались в теплую чистую одежду и пили горячий кофе с домашней выпечкой. Элизабет любила Жозефа всем сердцем. Они поженились три года назад, и очень скоро Бог послал им ребенка, сына.
Молодая женщина с тревогой посмотрела на монастырь. Больная оспой девочка-подкидыш не шла из головы. Порядок, дисциплина, дух товарищества и образцовые правы царили в поселке Валь-Жальбер. Жозеф, поцеловав ее, сказал: «Этот больной ребенок еще задаст всем хлопот». Элизабет вернулась в дом и дважды повернула ключ в замке.
* * *
Сестра Аполлония боролась со сном. Мари-Эрмин она уложила на своей постели. Из одежды на спеленатой девочке была одна лишь маленькая хлопчатобумажная распашонка. Настоятельница решила, что жар спадет скорее, если ребенка не слишком кутать. Во времена своего послушничества ей часто приходилось ухаживать за больными в Центральной больнице Сен-Валье в Шикутими, и этот опыт не раз ей пригодился.
Малышка металась и хныкала. Стоящий на столике у изголовья кровати ночник освещал ее усеянное пурпурными пятнами лицо.
— Бедный ангелочек! — вздохнула монахиня.
Зажав в руках четки, она стала молиться. Несмотря на глубокую набожность, сестра Аполлония, урожденная Тереза Бушар, тонула в раздумьях.
«Правда ли, что у каждого живого существа свое предназначение? Я сомневалась, стоит ли соглашаться на переезд в Валь-Жальбер. Чего я опасалась? Это благородное дело — давать детям знания, указывать им путь в жизни, учить быть честными и зарабатывать на хлеб упорным трудом. Дома поселка оборудованы по последнему слову техники, и даже наш дом кажется мне порой слишком удобным…»
Мать-настоятельница поймала себя на мысли, что несправедлива к основателям фабрики. Если уж они решились построить такую чудесную школу, значит, так нужно, и ей остается лишь искренне благодарить их за этот благородный жест. Когда она впервые увидела классные комнаты и обстановку, кухню с новенькой печью и практичную общую спальню, ее сердце забилось от радости. Раздвижные перегородки разделили спальню на несколько комнатушек (по числу монахинь), в каждой из которых были кровать и ночной столик.
Она ощутила прикосновение к своей руке чего-то теплого. Мари-Эрмин проснулась. Малышка переменила позу, и теперь ее миниатюрные пальчики касались монахини, словно привлекая ее внимание. Мать-настоятельница снова заглянула в сапфирово-синие глаза девочки. Однако через мгновение тело ребенка вытянулось, сотрясаемое жестокими конвульсиями. Глаза закатились, так что видны были только белки.
— Боже милосердный! Она задыхается! — воскликнула настоятельница в отчаянии.
На крик сестры Аполлонии прибежали сестра-хозяйка и сестра Люсия. Обе были в ночных рубашках, коротко стриженные волосы едва прикрывали затылок.
— Это судороги! Она задыхается! — повторяла в испуге настоятельница. — Мы ее теряем! Боже, смилуйся над этим маленьким ангелом!
В течение нескольких бесконечных минут судороги не отпускали. Монахини, ощущая свою беспомощность, молились вслух и не спускали глаз с крошечного тельца. Приступ закончился также внезапно, как и начался. Секунда — и Мари-Эрмин неподвижно лежала на кровати.
В этот момент в комнату вошла сестра Мария Магдалина. Перекрестившись, она разрыдалась.
