– Кто там, пусть входит! – сказал, выглядывая из-за самовара, румяный Паша Пустошкин.
В комнату вошла девушка лет пятнадцати.
Несмотря на то что она очутилась с глазу на глаз с тремя молодыми моряками, девушка нисколько не смутилась.
Кутаясь в платок, накинутый поверх шубки, она приветливо улыбалась:
– Здравствуйте! Мне сказывали, что кто-то из вас поедет в Воронеж.
– Мы все поедем, – ответил, подымаясь, Пустошкин.
За ним поднялись остальные.
– Я хочу просить, чтобы вы передали моей маменьке письмо. Она живет в Воронеже.
– Охотно передадим, – ответил Пустошкин.
– Лучше поедемте вместе с нами, – предложил Веленбаков, – веселее будет!
– Я поеду, когда установится санный путь.
– Ну, так мы будем встречать вас в Воронеже, – улыбнулся Паша. – Давайте письмецо!
– Я еще не написала. Я завтра напишу. Может быть, кто-нибудь из вас зайдет за ним?
– Выбирайте любого из троих, – пошутил Нерон.
Девушка обвела всех глазами.
– Я прошу вас. Вы ведь тоже поедете? – обратилась она к Ушакову.
Федя стоял красный от смущения и неожиданности. Он уже давно узнал девушку: это была та, которой он спас снегиря.
Она выросла и повзрослела. Ее курносое личико было миловидно. А когда девушка улыбалась, то открывался ровный ряд белоснежных зубов. И эта улыбка озаряла все ее лицо.
– Поеду, – смущенно выдавил Федя.
– Я вас помню, сразу узнала, – улыбнулась девушка. – Выйдемте, я вам покажу, где сейчас живет моя тетушка. Тот дом – сгорел.
И она пошла из комнаты.
Федя волей-неволей должен был следовать за ней.
На крыльце девушка остановилась:
– Вон видите домик, где растет береза? Там живет моя тетушка. А вас я запомнила. Я даже видела вас несколько раз во сне, – сказала она и, светло улыбнувшись, сбежала с крыльца.
Ушаков вернулся в комнату еще более смущенный. Он старался не смотреть товарищам в глаза.
– А девушка-то ничего: стройная, легкая, словно гичка! Ай да Федя! – попробовал было пошутить Веленбаков, но Ушаков так покосился на него, что Нерон сразу умолк.
В Адмиралтейств-коллегии Ушакову подтвердили, что он тоже назначен в Азовскую экспедицию, под начальство вице-адмирала Алексея Наумовича Сенявина, и должен отправляться в Воронеж завтра поутру.
Погода стояла отвратительная – моросил дождь, и Ушаков пошел из Адмиралтейств-коллегий прямо на квартиру.
Пустошкина и Веленбакова дома не оказалось.
Сегодня целый день у Феди не выходила из головы эта милая, улыбчивая девушка.
В тамбовском детстве у Феди все друзья-приятели были мальчишки. За шесть лет учения в Петербурге Ушаков не свел знакомства ни с одной девушкой, и в корпусе его за это прозвали схимником. А тут, первый раз в жизни, он говорил с девушкой, которая, оказывается, помнит его и даже видит во сне. От всего этого сладко закружилась голова.
«Пойду-ка я за письмом, пока нет этих пересмешников», – вдруг подумал Федя и поскорее шмыгнул из дому.
На крыльце он оглянулся – не смотрит ли кто, но Двенадцатая линия была пуста.
Только с Десятой, где был кабак, брели через пустыри два подгулявших матроса, и один из них куражился и орал:
Из-за Волги кума
В решете приплыла,
Веретенами гребла,
Юбкой парусила…
Ушаков быстро перешел улицу к домику с березой. Уже постучав в дверь, он вспомнил, что не знает ни имени, ни фамилии девушки.
Открыла высокая пожилая женщина, которую Федя видел в тот раз на пожаре.
«Верно, ее тетушка!»
– Вы за письмом? – спросила она.
– Точно так! – пересохшим от волнения, глухим голосом ответил Ушаков.
Он несколько похрабрел – такое начало было ему на руку: выходит, что Федя пришел по делу, а не вроде кавалера. Он хуже всего боялся, чтобы так не подумали о нем.
– Пожалуйте, пожалуйте! – ввела его тетушка в небольшую, скромно обставленную, но чистую комнату. – Садитесь. Любушка сейчас придет – она пошла в сарай за дровами.
«Ага, значит, ее зовут Любушкой», – приметил Ушаков.
– Непоседа-девчонка, егоза. Собиралась побыть у меня до весны, а вчера вдруг услыхала, что моряки отправляются в Воронеж, загорелась: поеду и я домой! Побежала узнавать, кто едет. Другая бы постеснялась говорить с незнакомыми, а этой – нипочем. Она с любым человеком запросто говорит. Я вон старая, а так не могу. Это она в отца пошла такая простая да ласковая. Тот, бывало, с первым встречным говорит, будто десять лет его знает. А письмо-то у Любушки еще не готово, – улыбаясь закончила вполголоса тетушка.
В это время в соседней комнате послышался стук брошенных на пол дров.
– Любушка, пришли за письмом, – сказала тетушка, входя к ней в комнату.
В дверь просунулась голова со вздернутым носиком и быстрыми голубыми глазами.
– А-а, это вы? Я сейчас! – весело и просто сказала она и скрылась.
Федя сидел красный: все-таки он не мог побороть смущения, – как это он будет сидеть один с девушкой, словно жених или кавалер.
Через минуту в комнату впорхнула Любушка:
– Здравствуйте! Как вас величать?
– Федор Федорович Ушаков.
– Здравствуйте, Федор Федорович! Молодец, что пришли! А вот письмо-то у меня еще не готово… И я не знаю, может, и не буду его вовсе писать… – улыбаясь сказала она и взглянула на Ушакова.
У Феди упало сердце: «Передумала, не поедет…»
– Вы что, разве не поедете в Воронеж? – испуганно спросил он.
– А вы хотите, чтобы я поехала?
– Хочу! – вырвалось у Феди.
– Я поеду. Только не знаю когда… – смеялась Любушка.
– Вы же говорили: по санному пути… Скоро должна установиться зимняя дорога.
– У нас, в Воронеже, санный путь – с Николина дня.
– Вот и поезжайте!
– Я и хочу – на Николу.
– А с кем вы поедете?
– В Воронеж часто ездят на верфь. У тетеньки есть знакомый подрядчик. Вы в Воронеже были?
– Нет. Хороший город?
– Хороший. Весь на горах. Обрывы, обрывы! Белые мазанки и ветряки. Красиво! А небо какое у нас – синее, глубокое!
– Ничего хорошего там нет. Дома на горе, а воду таскай из реки. А летом – ветры и ветры. Пыль – свету божьего не видно! – вмешалась тетушка, входя в комнату.
– Да что вы, тетушка Настасья! Разве Питер лучше? Одно болото да вечная слякоть.
– А давно ли сама восхищалась: «Ах, белые ночи! Ах, Петербург!»
– Тогда нравился, а вот теперь уже пригляделась к нему! – тряхнула она русой косой.
Ушаков просидел у Настасьи Никитишны дотемна. За чаем тетушка спросила мичмана о его родителях. Федя ответил, что старик отец еще жив, а мать умерла давно, когда ему было восемь лет.
– Значит, росли сиротой, – пожалела Настасья Никитишна. – А откуда же вы родом?
– Из Тамбовской.
– Так вы наш сосед! – обрадовалась Любушка. – От Воронежа до Тамбова рукой подать!
– Я не из самого Тамбова, а из Темниковского уезда. Там у нас деревенька. Алексеевка.
– А почему поступили в морской корпус, а не в сухопутный? – полюбопытствовала тетушка.
– Сухопутный не по карману: у отца всего-навсего девятнадцать душ, – просто ответил Ушаков.
Он никогда не стыдился того, что его отец небогат.
– Морским офицером лучше быть, чем сухопутным. Что берег? Грязь, пыль. А в море волны, ветер, простор! – убежденно сказала Любушка.
Федя даже покраснел от удовольствия.
– Да, я тоже очень люблю море! – признался он.
Тут же, за чайным столом, Любушка в конце концов написала матери письмо и стала объяснять Феде, как найти в Воронеже дом, где они живут.
– Вот город, на горе. Так – Нищенская слободка, так – Стрелецкий лог, так – Гусиная слободка, – чертила она пальцем по скатерти. – А так – наша Чижовка, ближняя и дальняя. Когда-то в ней водилось много чижей. Вот церковь Троицы, слева большой дом – в нем живут попы, дьякон Калистрат, пономарь. А справа – маленький, это и есть наш. Понятно?
– Понятно, – отвечал Федя, а думал только об одном: поскорее бы эта белозубая девушка приезжала в Воронеж!
– А вот тут, – не переставала Любушка чертить пальцем, – Чижовская роща. Дубы, дубы и дубы. И клены. Красиво! Сюда мы с вами пойдем весной гулять. Хорошо?
– Хорошо, – ответил Федя, а сам подумал: «Одно плохо – пора уходить, а так не хочется!..»
Он поднялся и стал прощаться.
– Ежели когда-либо приедете в Петербург и негде будет остановиться, милости просим ко мне! – гостеприимно предложила тетушка.
– Спасибо! – поблагодарил Федя уходя.
Любушка провожала его.
– Скажите, Любушка, а вы… в самом деле приедете? – спросил он, уже стоя на крыльце.
– При-и-еду! – улыбаясь, протянула она, и Феде почудилось в этом слове: «ми-и-лый…».
Он спрыгнул с крыльца и, не разбирая в темноте луж, зашагал через улицу к себе.
Незаметно промелькнула неделя, как Ушаков приехал в Воронеж, а письмо Любушки все еще продолжало лежать в Федином чемодане.
Он был исполнителен и верен в своем слове, но не хватало времени. В адмиралтействе всем нашлось много дела. Пустошкин работал на постройке мастерских, а Ушакова определили в чертежную.
