Глава III
1
Как всякая язычница, Ольга презирала христианство за проповедь рабского смирения перед всем и всеми. Покорно терпеть унижения и оскорбления в надежде там, в загробной жизни, которую они именуют раем, обрести реки молока в кисельных берегах. Ей, дочери конунга воинственных русов, заповедь подставлять щеку, уже получив пощечину, казалась унизительной. Такие заповеди могла провозглашать только религия рабов, в этом великая княгиня не сомневалась.
Единственный постулат христианства, который ее устраивал, касался непорочного зачатия. Разъяснения священника избавили ее от ощущения греха, который, как она полагала, мог вызвать гнев суровых богов. Здесь была лазейка, позволявшая обойти неудовольствие грозных богов русов, и она воспользовалась ею. Это была хитрость, но хитрость всегда угодна богам, недаром с ее помощью русы, как правило, выигрывали битвы.
Из всех клятв, которыми были столь богаты годы ее жизни, великая княгиня верила только в клятву славян, когда они клали свой меч наземь перед собою, и в клятву русов, когда они вонзали меч в землю и клали руки на его перекрестие. Но так клялись только воины, которых за нарушение клятв рано или поздно ожидала неминуемая смерть. А что может ожидать монахинь? Гнев Сына Божия Христа? Ну разгневается, ну лишит их вожделенного рая… Бояться нужно не загробной божьей кары, а земного гнева земных владык.
И все же она решила ехать к священнику. И вырвать у него эту христианскую клятву. Если понадобится, то вместе с его языком. И вновь помчались по Киеву лихие всадники в расшитых золотом белых полотняных рубахах.
Только на сей раз они не ворвались стремглав во двор церквушки. Остановились у ворот, и к крыльцу подъехала одна княгиня. Спешилась, бросила поводья на высокую луку убранного узорочьем седла и решительно вошла в бедный приземистый храм.
Служба, видимо, закончилась совсем недавно – маленький горбатый прислужник гасил свечи и заботливо складывал их в сумку, а старик священник что-то прибирал на алтаре, стоя спиной к выходу. Он был глуховат или очень озабочен работой, потому что не обратил внимания на появление великой княгини, хотя шагала она широко и ножны меча бряцали о ее отделанную серебром кольчугу в такт шагам.
– Старик!..
Священник тотчас же обернулся, а служка, съежившись от голоса, привыкшего повелевать, поспешно юркнул во двор.
– Великая княгиня!.. – Старик согнулся в низком поклоне. – Да будут благословенны стопы твои, приведшие душу твою в наш бедный храм…
– Замолчи, – досадливо отмахнулась княгиня. – Твоя сказка о непорочном зачатии, которую ты сладостно спел мне на этом месте, оказалась ложной, как и все ваше учение.
– Не гневайся на меня, великая княгиня, но Господь наш непорочно вызвал к жизни великого проповедника Иисуса Христа, дабы чрез это…
– Молчи! – прикрикнула Ольга. – Отвечай только тогда, когда спросят, если не хочешь лишиться языка.
Священник вновь склонился в глубоком поклоне. Княгиня Ольга хмуро размышляла, как начать разговор, столь важный для нее. Наконец решилась.
– Скажи, имеют ли право клясться твои христианки?
– Если не всуе…
– Нет! – крикнула княгиня. – Как они клянутся?
– Именем Матери Божьей Марии.
– А почему не именем самого Христа?
– Божья Матерь – заступница всех женщин. Она просит за них у самого Святого Сына своего.
– А если они нарушат эту клятву?
– Это невозможно, великая…
– Под пытками все возможно.
– Мучения открывают прямую дорогу к Престолу Божьей Матери. Отступничество ведет в ад.
– И они верят в эти басни?
– Они веруют, великая княгиня, – торжественно сказал священник, осенив себя крестным знамением. – Наша великая вера придает силы уверовавшим, и Божья Матерь предстает перед Сыном своим с мольбою о спасении уверовавшего.
Он говорил тихо, искренне и безбоязненно глядел на княгиню выцветшими от старости голубыми глазками. Ольга странно успокоилась и сама удивилась этому внезапно наступившему спокойствию.
– Значит, именем Божьей Матери? И она не позволит им преступить эту клятву?
– Да, великая княгиня. Это так.
– Ты дал мне ответ, старик, – задумчиво сказала Ольга. – Я… Прими мою благодарность.
И быстро вышла из храма.
2
Великая княгиня тщательно готовилась к отъезду. Прежде всего, следовало подумать, как скрыть начинавшую полнеть фигуру. Правители носили длинные широкие византийские одежды, и Ольга повелела сшить ей в дорогу платья с запасом, который можно было расставить на еще большую ширину. Ее сопровождала не только охрана, но и большая женская свита, в которой было много мастериц. И ехать она решила зимой, чтобы не трястись в колесном экипаже по разъезженным дорогам. И только продумав все это, она сказала Свенельду, что готова к решающему путешествию.
– Нет, не готова, – сказал он, выслушав ее.
– Почему же не готова?
– Что ты наденешь, когда пойдешь в скит?
– Мне сошьют платье. Простое платье из… – Ольга запнулась.
Воевода усмехнулся:
– Христианки бедны, моя королева. И платье твое должно отвечать этой бедности. Оно должно быть крапивяным, и я привез тебе сверток этой ткани.
– Но оно же… оно раздерет мою кожу!
– И очень хорошо. Христиане любят мучения, королева, и ты должна полюбить свои царапины.
– Я – дочь конунга русов!
– Я знаю, сколь нежна твоя кожа, дочь конунга, – улыбнулся Свенельд. – Она не выдержит ударов плетью палача, если кто-нибудь узнает, что ты родила после смерти своего супруга.
Княгиня промолчала, с трудом подавив вздох. Воевода своего вздоха скрывать не стал.
– А будет именно так, у нас много врагов. Потерпи сейчас, чтобы не страдать потом.
– Потерплю.
– Когда ширина твоих платьев перестанет скрывать твою стать, тебя найдет Неслых, я говорил тебе о нем.
– Но я мало знаю его.
– Достаточно того, что он – сын Берсеня. Он проводит тебя до христианского скита и обо всем договорится с монашками. Через месяц он заедет за тобой и увезет в Киев. Ребенка грудью не корми, чтобы легче его забыть.
– Но он будет жить?
– Прими в этом мою клятву, королева русов.
Ольга помолчала. Потом тихо повторила свой давний вопрос:
– Я когда-нибудь увижу его?
– Никогда. И не мечтай об этом. Пустые мечтания расслабляют, а нам надо хранить Русь для Святослава. Кстати, как он устроен в Летнем дворце? Надеюсь, так, как полагается завтрашнему великому князю?
– Я давно не видела его. Все собираюсь, собираюсь, а время все уходит и уходит.
– Уходит наше время, моя королева. Чтобы продлить его, тебе необходимо чаще посещать нашего сына.
– Какого? – помолчав, вдруг странно спросила она. – Который во дворце моего отца или того, которого я чувствую каждое мгновение?
– Почему? – Свенельд несколько опешил. – Это может быть девочка.
– Это мальчик, – строго сказала княгиня. – Он ведет себя нисколько не тише, чем первый.
– Не слушай своих чувств, слушай свой разум. В детстве мы играли в королеву русов, и ты ею стала. К тебе так обращаются во всех европейских дворах. Так будь же прежде всего ею, моя королева. Будь всегда.
– Трудно быть королевой с нечистой душою.
– Кроме «трудно» есть слово «надо». И оно главное для всех владык и правителей. Ты узнала, как клянутся христианки?
– Именем Божьей Матери Девы Марии.
– Они дадут эту клятву моему человеку. И ты спокойно родишь ребенка и вернешься блюсти Киевский Стол до вокняжения князя Святослава.
– И никогда не увижу его родного брата.
– И никогда его не увидишь, – сурово повторил Свенельд. – Так надо Великому Киевскому княжению. Груз, который мы, владыки, несем на собственных плечах, куда страшнее, чем тяжести, которые таскают для нас смерды.
Великая княгиня вздохнула. Сказала вдруг:
– Я забыла спросить старика священника, как христиане отмаливают этот тяжкий груз у своего Бога.
– Никакая молитва не облегчит тяжести правления народами. Этот труд называется исполнением долга во благо подданных. Так ступай же исполнять свой долг, королева русов. А я присмотрю не только за южными рубежами, но и за Думой. И ни Барт, ни Обран, ни стоящие за ними не посмеют пикнуть без моего соизволения. Ступай спокойно, моя королева.
Ольга пошла было, но остановилась.
– Ты отдашь нашего ребенка в хорошую семью?
– В очень хорошую и добрую, моя королева.
Великая княгиня грустно кивнула и поспешно вышла из покоев.
3
Великая княгиня выехала по первому снегу, когда еще только-только укатали колею, но еще не набили на ней ухабов. Ее уютно покачивало, ее уютно согревала шуба, и ей уютно думалось о том добром и хорошем, чего так много было в детстве и чего так мало осталось сейчас.
