Они доели молча. Мстислав встал.
- Спасибо тебе, дед.
- Путь тебе добрый, князь. В тех дальних местах будешь, родной земли не забывай.
Мстислав пошёл вдоль берега. Почти незаметно катились волны. Полоскал листья в воде тальник. Дорогой в стороне от Днепра проскакал верхоконный. Мстислав не заметил, как очутился у высокого тына. За ним пряталась усадьба боярина Аверкия. Сам боярин сидел посадником в Корчеве[18], а в усадьбе жил его тиун Чурило.
Мстислав воротился в Киев к обеду. Город избами поднимался от Днепра в гору. Там, на горе, терема боярские каменные расписные да хоромы княжьи с затейливой резьбой. Ров и вал, потемневшая бревенчатая стена со стрельницами ограждает детинец[19].
Через открытые ворота Мстислав вошёл в детинец и поднялся на крыльцо княжьего терема. Постоял, поглядел на княжеский двор с постройками. В дальнем углу, у конюшен, дружинники чистили лошадей. У поварни челядин длинным ножом ловко разделывал подвешенную баранью тушу. Рукава рубашки у челядина закатаны до локтей, а земля вокруг потемнела от крови.
Из княжьей кузницы доносился стук молота, волчьими глазами блестели в полутьме угли в горне.
Мстислав толкнул тяжёлую дубовую дверь. Из сеней пахнуло сыростью и мышиным духом. Длинный и узкий переход привёл Мстислава в просторную гридню. Стены её увешаны оружием. На колках тускло отливают мечи и сабли, темнеют узорчатые щиты и кольчуги, на полках, красуясь один перед другим, выстроились шеломы. В углу на лавке лицом к стене храпит молодой гридин.
«Знать, прозоревал Василько утро», - решил Мстислав. Когда-то мальчишками они с Васильком лазили по голубятням.
Из трапезной доносились шум, голоса, звон посуды. Был час трапезы. Мстислав прошёл к себе в опочивальню, скинул поршни, переодел рубаху и порты, натянул зелёного сафьяна сапоги и, пригладив волосы, направился в трапезную. На пороге остановился, беглым взглядом окинул огромный зал с высокими сводами, подпёртыми деревянными столбами, слюдяными круглыми оконцами под потолком и стенами, украшенными картинами сражений, охоты. Рисовал их безвестный русский художник по заказу княгини Анны в год её приезда в Киев.
Пол в трапезной толстым слоем устлан соломой, а за длинными дубовыми столами, сдвинутыми один к одному, сидит большая дружина - бояре думные, воеводы, тысяцкие, все в белых рубахах, многие не одни, с жёнами. Те разодетые, лица румяные подведены. Жена воеводы Александра Поповича, боярыня Любава, сидит между мужем и князем в парчовом сарафане, голова покрыта шёлковым убрусом[20], а на шее дорогое ожерелье.
За столами вольно и весело. Старый князь Владимир что-то рассказывает молодой воеводше, та смеётся, прикрыв рот ладошкой. От стола к столу мечутся отроки, вносят и выносят блюда и миски с яствами: мясо жареное и рыбу, птицу с яблоками и грибы солёные, пироги да меды настойные.
Владимир заметил Мстислава, поманил. Тот подошёл к отцу, сел. Отрок налил в кубок мёд, подвинул блюдо с мясом. Владимир вытер руки о расшитый рушник, выждал, пока все стихнут, сказал торжественно:
- Бояре мои думные, воеводы и тысяцкие, други по делам ратным и по устройству земли, слушайте мою речь! Хочу выпить сей кубок за сына Мстислава. Будто недавно пили за его приезд, а нынче настал час расставаться. Послушай же слово родительское, сын. Княжество твоё отдалённое - щит у Киева. И хоть никто ещё не ходил на тебя с мечом, не уповай на мир. Княжествуй по разуму и не поддавайся порыву скоротечному. Умей ладить с Византией и не давай окрепнуть Хазарии. Тмутаракань - наш ключ к морю. А посему даём мы тебе в помощь полк Яна Усмошвеца. Ян хоть и молод, но воинским разумом наделён. Вдвоём вам сподручней будет. В добрый же путь, сын!
Воевода Ян, сидевший по другую сторону стола, поднялся, отвесил князю поклон. Зазвенели кубки.
- В добрый путь!
- Доброму быть пути!
Не отрываясь, Мстислав выпил, закусил мясом. Вокруг снова загудели голоса. Отец ел не торопясь, время от времени бросал взгляды то на сына, то вдоль стола. Отрок поставил перед Владимиром ендову с заморским вином. Оно искрилось и играло, как жаркое солнце на его далёкой родине.
- Душно! - тонким голосом выкрикнула боярыня Любава.
- Эгей, откройте оконце! - вскинул седые брови Владимир.
Отрок мигом вскарабкался по лестничке, толкнул свинцовую оправу рамы, хлынул свежий воздух.
Мстислав не заметил, кан в трапезную вошёл дед-паромщик, постоял чуточку и, углядев старого князя, приблизился, поклонился:
- Дозволь, князь Володимир, слово молвить?
- Сказывай, Путята, с чем явился.
Из-под лохматых бровей смотрели на Владимира мудрые, много видевшие глаза.
- Слышал я, князь Володимир, что отъезжает князь Мстислав в землю Тмутараканскую.
- Верный то слух, - подтвердил Владимир.
- Прошу тя, отпусти меня с ним. - Путята снова поклонился. - А на пароме будет брат мой Чудин, и ещё кого поставь.
- А не стар ли ты, Путята, в края дальние ехать?
- Я, князь Володимир, не столь стар летами, а телом, сам видишь, крепок. Да мыслю, что ещё сгожусь князю Мстиславу.
Владимир задумался, потом решительно махнул рукой:
Быть по-твоему, Путята.
Из покоев князя Владимира Мстислав вышел поздно. Ночь. На стрельчатых башнях детинца перекликаются дозорные. Мстислав пересёк двор, миновал терем воеводы Поповича, поднялся на крепостную стену. Вдали лунно блестел Днепр. На Подоле кое-где сиротливо мерцали огоньки. Лениво побрёхивали псы. Там, где за Киевом находилось княжье село, горел костёр. Не иначе в ночное на первые выпасы выгнали табун.
В стороне усадьбы тиуна Чурилы темень.
С неба скатилась звезда, очертила дугу, скрылась за дальним лесом.
На память пришли слова отца: «Не ходи ратью на брата старшего, кто сядет князем киевским». Значит, не сына ромейки Анны мыслит отец оставить после себя. Что ж, пусть будет так. Он, Мстислав, слово отца блюсти станет, лишь бы блюли братья. Подумал о новом воеводе, Усмошвеце. Ещё зимой, при первой встрече, понравился он Мстиславу. Взгляд у него открытый, не таится.
Поблизости кашлянул дозорный. На фоне неба Мстислав разглядел его тёмную фигуру. Он тоже заметил князя, приблизился, заговорил:
Князь Мстислав, это я, Василько. Узнал ли?
Как не узнать старого товарища. А седни видел, как ты на лавке всю ночь добирал.
- Случалось, - рассмеялся молодой гридин. - То я с лавкой миловался. - Потом уже серьёзно спросил: - Князь, неужели не возьмёшь меня с собой?
- Почему не возьму? Я, поди, ещё не запамятовал, как мы с тобой пироги с поварни таскали.
Егда[21] меня стряпуха за чуб ухватила?
- Было такое, - усмехнулся Мстислав. - Я тогда под рукой у неё прошмыгнул.
- Проворней меня оказался, а я пока кус поболе выбрал, она меня и заприметила да поучать зачала. - И Василько, вспомнив детские проказы, рассмеялся.
Мстислав тоже улыбнулся, потом проговорил:
- Поедем, Василько, на новые места. Не всё ж в Киеве тебе сидеть.
Для торгового человека Давида Русское море всегда гостеприимное. Сколько лет бороздит его ладья воды от Тмутаракани до Царьграда и от Царьграда до Корсуни, а оттуда снова в Тмутаракань.
Лицо Давида огрубело от солёного ветра, в постоянных тревогах и долгих дорогах посеребрило бороду, и только проницательные глаза не стареют, смотрят по-прежнему молодо.
Много лет минуло, как покинул Давид родной Чернигов, променял на Тмутаракань. Здесь, в этом приморском городе, торговлю повёл крупно. Возил в Византию мёд и пушнину. У местных рыбаков скупал рыбу вяленую. Из Византии доставлял камку[22] дорогую да ковры восточные. Покупателей на Руси немало: бояре и иные люди именитые по-византийски жить ладятся.
Давид стоит у борта и смотрит, как ладья режет носом волны. Ветер дует в парус, и ладья, шагов в двадцать длиной, бежит резво.
Давно уже миновали Кафу[23], скоро конец пути.
Совсем рядом с ладьёй резвится стая дельфинов. Они высоко выпрыгивают из воды, гоняются друг за другом. Давид засмотрелся на их игрище.
Снова былое вспомнилось. Нелегко попервах пришлось, как в Тмутаракань пришёл. Хазарские гости друг за друга держались, торговали бойко. Секреты свои русским гостям не открывали. Все мнили, что хазарский каган Тмутаракань под свою руку возьмёт, тогда и дань им собирать. Ин по их не вышло.
Торг же вести он, Давид, и без них осилил. Нынче богаче его среди гостей не сыщешь. А с чего начинал? С рыбы вяленой! Когда брал её у рыбарей почти за так, гости не токмо хазарские, но и русские посмеивались: Давид-де на все лета рыбу копит. А он привёз её в землю Новгородскую да и воротился с беличьими и соболиными шкурками. С того и пошло…
