— Бусурман спит спокойно.
— Чего ему бояться! Нас против него — горсточка!
— А хорошо это придумал Петр Александрович — выступать ночью: не жарко и враг нас не ждет.
Генерал Боур с остальными офицерами — графом Воронцовым, князем Меншиковым и Михайлой Кутузовым — стоял между егерями, разговаривая.
Вестовые держали командирских лошадей.
К Боуру подошел капитан Анжели. Француз шел скорчившись и держась одной рукой за живот.
— Что с вами, капитан? — участливо спросил Боур.
— Живот схватило, ваше превосходительство. Как ножами режет, — хмуро ответил Анжели.
— А что вы ели? Лапти дульче?
— Ел эту проклятую молдаванскую маринованную тыкву с чесноком. Теперь ни стоять, ни сидеть…
— Подите ко мне в хату. Полежите. Выпейте водки или хотя бы здешней ракии. Авось пройдет. Вы нас успеете догнать!
Анжели только стонал.
— И надо же, перед самым боем схватило, — посочувствовал Воронцов.
— Да, да, — натужно сказал Анжели и, все так же скрючившись, пошел по направлению к Греченям.
— Медвежья болезнь приключилась! — вполголоса сказал вслед ему Кутузов.
Двадцатичетырехлетний подполковник Меншиков не выдержал, фыркнул. Первая шеренга егерей слышала весь разговор и оживленно перешептывалась:
— Анеужели тягу дал!
— И как ему не стыдно?
— А зачем барину-то голову класть за чужое отечество?
— Тогда не лезь в нашу армию! Сиди у себя дома на печке!
— Да, назвался груздем, полезай в кузов!
Сзади послышался конский топот и какие-то голоса.
— Кто там шумит? — встрепенулся Боур, взглянув назад, где стояли его двенадцать эскадронов карабинеров и гусар.
В полутьме летней ночи вырисовывалась приближающаяся группа всадников. Еще минута — и все сразу узнали высокого румянцовского жеребца Цербера, которого солдаты звали по-своему, понятнее, — Цебер. На Цербере возвышалась представительная фигура командующего. За ним трусили три адъютанта: Румянцов не любил пышной свиты.
— Са-ам!
— Петра Александрович! — заговорили егеря, к которым подъезжал он.
Боур и командиры батальонов поспешно сели на коней.
— Не робеть, ребята! — не спеша, раздельно и четко говорил командующий. — Вспомним Ларгу! Вспомним Рябую Могилу! Была могила турку и впредь будет! Мы победим! Молодцами, егеря!
Вот тут-то егерям задача. В другое время они единодушно гаркнули бы: „Рады стараться!..“ Но ведь сейчас громко говорить не велено. И задние полки тоже ведь молчат!
И по егерским рядам только пронесся одобрительный гул, — мол, не выдадим!
Чувствовалось, что солдаты поддерживают своего командира.
Румянцов поравнялся с Кутузовым.
— А-а, Михайло Ларионович! — улыбнулся он.
Кутузов молча снял треуголку, приветствуя командующего. „Всех всегда помнит. Удивительная память. Офицеров — даже по именам и отчествам, а многих солдат — по фамилии“.
Румянцов заставлял офицеров знать своих солдат по имени, ближе знакомиться с ними.
Командующий армией поехал дальше, к артиллеристам, шедшим в голове колонны.
Боур присоединился к Румянцову. Воронцов и Меншиков поспешили назад к своим батальонам.
Михаил Илларионович всегда с интересом смотрел на командующего.
Когда он приехал в армию из Санкт-Петербурга и представлялся Румянцову, командующий сказал его отцу, Иллариону Матвеевичу Кутузову, который присутствовал при этом: „Подобного Михайле наукою я в сем чине еще не встречал!“
Кутузов запомнил, как отец рассказывал, что Фридрих II прусский в Семилетнюю войну предупреждал своих генералов: „Остерегайтесь этого дьявола Румянцова, остальные генералы союзников не опасны!“
И всегда помнил, что Петр Александрович Румянцов — родной, хотя и внебрачный, сын Петра Великого.
Да, в Петре Александровиче Румянцове есть что-то от его отца! И особенно в военном искусстве.
В военном деле Румянцов во всем следует петровским заветам. Румянцов, так же как и Петр Первый, ценит и любит солдата, надеется на него, помнит о нем. Потому-то и сейчас приехал говорить с ними.
Чувствует, что солдаты знают о том, как силен визирь, и что кое-кто из солдат может вдруг усомниться в успехе.
Вот и приехал сказать им хоть два слова — Петр Александрович был немногословен.
Приехал подбодрить в последнюю минуту перед неравным боем.
Недаром девиз Румянцова — non solum armis[2].
И солдаты ценили такое отношение к ним командующего.
.
V
Русские войска спокойно продвигались вперед, не встречая на своем пути никого. Идти было легко: ночь стояла прохладная.
Егеря капитана Кутузова, растянувшись по степи длинной цепочкой, сторожко шли впереди пехотных полков армии Румянцова.
— Гляди в оба, ребята! — передал по цепи капитан Кутузов и сам зоркими, молодыми глазами пристально вглядывался в даль, осматривая местность: нет ли где засады. Но из-под ног егерей только выскакивали потревоженные суслики.
Румянцов ехал с самой сильной, в шестнадцать батальонов, дивизией генерала Олица, которая по диспозиции занимала в боевом порядке центр. Он ехал молча на своем высоком Цербере, думая о том, удастся ли нагрянуть на турка врасплох.
Как войска ни старались продвигаться бесшумно, но все-таки по степи к Траянову валу шагали двадцать тысяч пехотинцев и ехали семь тысяч всадников.
Иногда какой-либо гренадер спотыкался в полутьме о кочку и, не выдержав, чертыхался вполголоса. Иногда звякал подковой о подкову конь. По степным ухабам глухо тарахтели сто восемнадцать пушек.
Все эти звуки отчетливо раздавались в ночи.
А турки, которые располагались вон тут, за Траяновым валом, казалось, не слыхали ничего.
Правда, однажды в их лагере вдруг открылась беспорядочная ружейная стрельба. Но это была ложная тревога, и через минуту все стихло.
„Врасплох не захватить“, — огорченно думал Румянцов.
Когда подошли к Траянову валу — древним римским земляным укреплениям, заалел восток.
До турок осталось не более двух верст.
Кутузов увидал: на возвышенностях, прилегающих к турецкому лагерю, табунятся тысячи турецких всадников. Турки, видимо, готовились к наступлению. Кутузов остановил егерей и послал к Румянцову ординарца с донесением.
Румянцов приказал войскам принять боевой порядок.
Егеря стали в резерве. Их батальонные каре прикрывали тыл.
Каждая дивизия построилась в два каре, имея позади резерв. Если окинуть глазом все четырехугольное каре, то как будто и много войск. Но там, за Траяновым валом, стоят несметные турецкие орды. Когда поднялись на Траянов вал, солнце взошло и турецкий лагерь оказался как на ладони.
Вся ложбина между гребнями высот была, как саранчой, покрыта всадниками. Турецкая кавалерия представляла весьма пеструю картину: красные, синие, малиновые чепраки, расшитые золотом, огромные огненно-красные чалмы, разноцветные шальвары, значки, бунчуки — все это двигалось, волновалось: горячие, маленькие лошадки спагов не стояли на месте.
— Чистая ярмонка!
— Ишь сколько их, чертей, поднабравши!..
— Осиное гнездо! — говорили русские солдаты.
Румянцов приказал главной батарее генерала Мелессино ударить скорострельным огнем по лагерю и спагам.
Тихое, ясное утро прорезали пушечные выстрелы.
В лагере сразу же поднялась суматоха. А спаги лавиной кинулись вперед. Они мчались, и им не было видно конца.
К грому пушек присоединился страшный топот тысяч лошадиных копыт и неистовый рев всадников.
Русские каре приостановились, ожидая удара.
Они стояли неподвижно, словно окаменев, стояли безмолвно, как грозная стена. Турки с каждым мгновением становились все ближе. В каре раздалась команда:
— Тревога! Каре… товсь!
Барабаны подхватили этот боевой клич.
Тысячи турецких всадников облепили все русские дивизии, но главная масса спагов бросилась на левое, слабое каре Брюса.
Русские встретили налетевший шквал дружным ружейным и пушечным огнем. Он раскатывался по степи веселой дробью. Столбы пыли, волны порохового дыма скрыли все.
Румянцов не мог видеть, выдержит ли Брюс.
Свита тревожно переговаривалась, вытягивая головы. Цербер поставил уши, казалось, он тоже слушает: а что там, на левом фланге?
Только всегда гордое лицо Румянцова было спокойно.
И вдруг турецкие крики и ружейные выстрелы стали уже доноситься откуда-то с тыла, из-за Траянова вала.
— По лощине докатились в тыл! — высказал общую мысль генерал Олиц.
Ни один мускул не дрогнул на лице командующего армией, словно он ждал, что так и должно быть.
— Резерв и пехоту с пушками! Правофланговым каре — вполоборота. Ударить сбоку! Закрыть туркам выход из лощины! — приказал он.
