не имеет никакого отношения. Но Самсонова также понимала: она, замужняя женщина, у нее хорошо оплачиваемый муж, о котором в университете начальство наверняка знает по докладной первого отдела, иначе не имела бы она такого уважительного к себе отношения.
Вечером, когда солнце окрасило в розовый цвет все небо, она сидела на скамейке под разлапистой ивой у реки и думала о Волгине. Студенты затеяли игру в волейбол, и одна из девушек пронзительно кричала — когда бежала подхватывать мяч. Волгин одиноко прохаживался вдоль речки. Самсонова, заметив его высокую фигуру, отметила, что он предпочитает уединение. Вечером она пригласила всех руководителей «пятерок» к себе и предупредила, что завтра в восемь завтрак, в девять — начало работы. Когда совещание окончилось, спросила у Волгина:
— Вам нравится здесь?
— Деревня и деревня, — отвечал спокойным голосом он. — Коровы, гуси, куры.
— А женщины? — поинтересовалась она.
— То есть те, которые бабы, они везде одинаковые.
— Не скажи, — неожиданно для себя с игривостью проговорила Самсонова. — Женщины везде разные.
— Не знаю, — уронил он.
— Вы откуда сами-то?
— Из Сибири.
— Я просто интересуюсь. Понимаешь, ребята из глубинки более приспособлены к жизни, хотя условия жизни в столице лучше, а поскольку бытие определяет сознание, а человека формирует социальная среда, то, выходит, кругом одна провинция, даже в правительстве, и я не могу объяснить это.
— А что объяснять. У сельских ребят есть желание жить лучше, меньше развращены роскошью, что тут понимать…
— Интересно, — удивленно сказала она. — Я не думала…
— Что думать, так ясно, иначе быть не может, воля определяет все.
— Выходит, чувства ничего не решают?
— Нет, они тоже часть воли, и чувства — это как бы ветер над землей, а ветер — тот же воздух для жизни.
— Как все просто, — засмеялась она и, подняв глаза, встретилась с широко распахнутым взглядом юноши. — Идите, а то вон уже оглядываются, о чем мы так долго беседуем.
— Да пусть, — сказал он, но все же направился к речке, прошел скошенное поле; за рекой открывалось широкое зеленое пространство с красивыми округлыми рощицами, освещенными заходящим солнцем. Он подумал о красоте, к которой питал пристрастие, о том, что ему со студентами действительно скучно и что когда заходящее солнце освещает поля и рощи, особенно явственно ощущается красота здешних подмосковных мест.
«А ведь она необыкновенно красива; лицо ее так мило, как эта земля под заходящим солнцем, — подумал неожиданно он о Самсоновой и засмеялся своей мысли, соображая, как бы поизящнее выразить при случае ей эту мысль. — У нее очень белое лицо и очень черные волосы. Черноволосые женщины всегда самые таинственные. В них — энергия любовной страсти, оборотная сторона которой — ненависть! А тонкие белые пальцы рук — словно затаенный код любви, будто музыка одухотворенной страсти». — Все в ней его притягивало. Она — сама птица любви.
Было еще только семь часов утра, когда она проснулась; в соседней комнате, где спали студентки, из-под двери тянулся легкий холодок раннего утра. Самсонова сделала зарядку и пошла чистить зубы. Ей очень хотелось до подъема ребят приготовиться, одеться, привести в порядок волосы. Она часто вставала рано, лишь для того, чтобы навести красоту. Но когда она вышла к умывальнику, то увидела — вдоль реки маячила знакомая фигура Волгина, время от времени взмахивающего руками, словно он собирался взлететь.
Она вернулась в свою комнату и принялась в окно наблюдать за Волгиным. «Он какой-то очень взрослый и серьезный, — подумалось ей. — Совсем не похож на обычных наших студентов-щелкоперов». При воспоминании о нем в груди забилась трепещущая жилочка, и она поняла: он ей нравился!
«Нет, — сказала она себе, — чушь какая-то, я не могу влюбляться, я не девчонка сопливая. Он сказал, что воля — главнее. Я же очень сильная и сила воли у меня есть».
Она направилась будить девочек, которые, в свою очередь, должны будут разбудить ребят, а затем все вместе отправиться на завтрак в столовую.
В девять приступили к работе. В предыдущие поездки Самсонова, используя свое право руководителя, не работала и ходила от одной бригады к другой, присматривалась, делая замечания студентам. В этот раз, сама не зная почему, принялась вместе со студентами собирать еще вчера вывороченную из земли картошку.
После работы Самсонова отправилась на реку, присела на берегу и заплакала. Она вспомнила свое первое знакомство с лейтенантиком Николаем Свинцовым в парке культуры имени Горького. Лучше бы в тот день они с подругой не пошли гулять в Нескучный. Как только они поженились, начались его командировки за границу. Вначале он сопровождал советские делегации в капиталистические страны, затем начал там оставаться — все чаще, а потом не появлялся иногда по полгода. Она имела только одну возможность узнать что-нибудь о нем — позвонить по данному ей Николаем телефону, чтобы на том конце провода ответили спокойно, бесстрастно:
— Товарищ Свинцов находится в служебной командировке.
Образ жизни Людмилы Октавиановны диктовал принцип поведения: все для работы! Работа — тот самый щит, с которым она пройдет по жизни. Но ей хотелось обычного женского счастья, когда можно положить на плечо друга голову и сказать: мне хорошо с тобой. Она вступила в партию, защитила кандидатскую.
Лишь однажды приехавший из длительной командировки муж, узнав, о ее вступлении в партию, предложил поспособствовать ей для поездки в длительную командировку за рубеж, на что она ответила решительным отказом:
— Пошел ты со своими командировками!
Это вырвалось само собой, и раскрывало ее истинное отношение к нему.
Она почувствовала себя так, словно душа жила отдельно от нее. «Если бы жизнь продолжалась вечно, то можно было бы все принимать, каким оно есть», — думала с горечью она и, обернувшись, заметила стоявшего позади нее Волгина. Ей показалось, что он чем-то взволнован.
— Что случилось, Володя? — спросила она.
— Ничего особенного, смотрю на вас.
— А мне показалось, что ты какой-то растерянный. Все нормально?
— Конечно. А что может случиться? — удивился он, не сводя с нее глаз. Он видел лишь ее глаза, и даже не глаза, а синий свет в них.
— Садись, Володя, — предложила она, внимательно глядя на парня. — Тебе тут не грустно? Скажи, почему ты именно на филфак поступил?
Он замялся.
— Я хотел поступить на журналистику, чтобы выразить себя: человек рождается, чтобы выразить себя. Вот и все мои честолюбивые мысли.
Солнце висело круглым раскаленным красным шаром низко над землей, и при таком освещении юноша был особенно красив.
— Вот как. Но ведь выразить себя можно по-разному. Гитлер вон войну начал — себя выразил, а Герострат храм сжег
