к старику, шептала давно забытые слова и навевала дивные сны давних лет.
Пусть было б так. Радуешься, когда после зимнего савана затеплится, зазеленеет земля; отчего было не радоваться и новому весеннему цветку?
И не знал хаджи, какие еще новые слова благодарения принести Пророку за день весны на склоне лет.
И летело время, свивая вчера и сегодня в одну пелену.
Только раз, вернувшись из сада, не узнал старик прежней Раймэ. Такие глубокие следы страданий запечатлелись на ее прекрасном лице, такое безысходное горе читалось в ее взоре.
«Раймэ, что с тобой?» – подумал он, но не сказал, потому что замкнулись ее уста.
И подул ночью горный ветер, и донес до спящего Курд-Тадэ речь безумия и отчаяния.
– Милый, желанный, свет души моей. Вернись. Забудь злую чаровницу. Вернись к своей любимой, как ты ее называл. Вернись и навсегда. Скоро старый смежит очи, и я буду твоей, твоей женой, твоей маленькой, лучистой Раймэ.
Проснулся Курд-Тадэ и не нашел близ себя юного тела, а на пороге сеней в безысходной тоске стенала, сжимая колени, молодая женщина.
Чуть-чуть начинало светать. Скоро муэдзин пропоет с минарета третью ночную молитву. Хаджи, не замеченный никем, вышел из усадьбы и пошел к Папастепэ.
На средине юры некогда ютился греческий храм, и от развалин храма вилась по скале на самый катык узкая тропинка.
Никто не видел, как карабкался по ней старый Курд-Тадэ, как припал он к земле на вершине горы, как крупная слеза скатилась впервые из глаз святого.
Не знал хаджи лжи. А ложь, казалось, теперь стояла рядом с ним, обвивала его, отделяла, как густой туман, душу его от вершины горы, к которой он припал.
И услышал он голос Духа. И ответил хаджи на этот голос голосом своей совести:
– Пусть молодое вернется к молодому, и пусть у молодости будет то, что она боится потерять.
Если угодна была моя жизнь Аллаху, пусть Великий благословит мое моление.
И в моленье, не знающем себя, душа святого стала медленно отделяться от земли и уноситься вдаль, в небесную высь.
И запел в третий раз муэдзин.
И голос с неба сказался далеким эхом:
– Да будет так.
С тех пор на гору к могиле святого ходят отузские женщины и девушки, когда хотят вернуть прежнюю любовь.
Пояснения
Крымские татары чтут могилы праведных людей – азизов. Признание азизом совершается обыкновенно после того, как несколько почтенных лиц засвидетельствуют, что видели на могиле зеленоватый свет и что над поклонявшимися могиле совершались чудеса. Если имя святого не сохранилось в народе, то азиз именуется по местности, где он погребен; так, Святая могила на Папастепэ принадлежит неизвестному азизу. Но в детстве я слышал имя хаджи Курд-Тадэ, которое приурочивалось к Святой могиле, почему я и привожу это имя в легенде. Звание хаджи присваивается лицам, посетившим Мекку. Посещение этого священного города установлено ст. 192 главы 2 и ст. 91 главы 3 Корана. По возвращении хаджи из Мекки его встречает вся деревня с великим преклонением и провозглашением хаджи, освященным Св. Духом. Минарет – каменная или деревянная башенка, с внутренней лестницей и балконом, откуда муэдзин совершает свой призыв. Муэдзин – дьякон. В час молитвы он, после омовения, поднимается на минарет (могут и другие лица) и, обходя кругом балкончик, возглашает нараспев: «Великий Боже, исповедаю, что нет Бога, кроме Аллаха и Магомет его пророк». Затем, оборачиваясь на восток, он называет иноверцев дурным народом, а на юг шлет призыв: «О, достойный народ, приходи к поклонению, приходи к спасению!» Намаз – молитва. По учению Магомета, намаз следует совершать пять раз в день, а именно: при заходе солнца, два часа спустя, перед рассветом, в полдень и в три часа пополудни.
Ялы-богазская легенда
– Расскажи, Асан, почему люди назвали этот дом Чертовым.
Асан сдвинул на затылок свою барашковую шапку – было жарко – и усмехнулся.
– Расскажу – не поверишь. Зачем рассказывать!
Мы сидели под плетнем у известного всем в долине домика в ущелье Ялы-Богаз. Ущелье, точно талия красавицы, делит долину на две. На север – отузская деревня с поселками, старые помещичьи усадьбы, татарские сады. На юг – виноградники, сбегающие по склонам к морю, и среди них беленькие домики нарождающегося курорта.
Зная Асана, я промолчал.
– Если хочешь, расскажу. Только ты не смейся.
Шайтан где поселится, скоро оттуда не уйдет. Жил здесь грек-дангалак, клады копал. Нашел – не нашел, умер. Жил армянин богатый, людей не любил, деньги любил, умер. Потом чабаны собирались ночью, виноград крали, телят резали, вместе кушали, друг друга зарезали. Так наши старики говорили. Потом никто не жил. Один чабан Мамут, когда на горе пас барашек, прятал в дом свою хурду-мурду. Еще хуже вышло.
И Асан рассказал случай, имевший, как говорят, место в действительности.
– Видишь развалины на горе, под скалой? Там была прежде греческая келисе. Давно была. Теперь стенка осталась, раньше крыша держалась, свод был.
Один раз случилась гроза. Дождь большой пошел, вода с гор побежала, камни понесла. Мамут загнал барашек за стенку, сам спрятался под свод. Стоит, поет. Веселый был человек. Горя не знал. А дождь больше и больше.
– Анасыны, – говорит. Надоело ему. Нечего было делать, в руках таяк, которым за ноги барашек ловят. Давай стучать по стене. Везде так, в одном месте не так. Еще постучал. «Может, клад найду», – думает. Хочет выломать камень из стены. Вдруг слышит:
– Эй, Мамут, не тронь лучше! Плохо будет.
Посмотрел – никого нет.
Начал камень выбивать.
– Не тронь, – слышит опять, – будешь богатым, червонцем подавишься.
Сплюнул Мамут.
– Анасыны, бабасыны; врешь, Шайтан, богатым всегда хорошо.
Навалился как следует и сдвинул камень с места. Видит печь, а в ней кувшин с червонцами. Ахнул Мамут. Столько золота! На всю деревню хватит. Задрожал от радости, спешит спрятать клад, чтобы другие не увидели.
Только камень назад не пошел. Высыпал все червонцы в чекмень, завернул в узел, под куст до вечера положил.
Дождь прошел, выгнал стадо пасти, а сам на куст смотрит. Куст горит – не горит, дымится.
– Вай, Алла!
Солнце еще высоко, в деревню нескоро; стал думать, какой богатый человек теперь будет. Принесет червонцы домой, отдаст жене:
– На! Сам падишах больше не даст, а я, чабан, все тебе подарю.
Положим, не подарю, только так скажу. Смеется сам.
– Куплю себе дом в Ялы-Богазе, дом на дороге, открою кофейню, стадо свое заведу, чабаны свои будут. Ни одна овца не пропадет. Украдет чабан – сейчас поймаю. Первый богач
