Собаки остервенело рвались с поводков, скаля свои клыки. Каждая из них перегрызла горло не одному пленнику.
Франек вздрогнул, подумав об этом.
— Видишь, что с собаками, — сказал офицер подозрительно. — Ты грубоват, приятель. Собаки что-то учуяли…
— Я же сказал, что работаю в Освенциме, — ответил со злостью Франек. — Неужели непонятно, что я весь пропитался лагерной вонью. Поэтому они и лают. Эти стервы всегда лают! Я их знаю!
— Ну-ка, покажи документы, — сказал офицер не очень решительно.
Он посмотрел пропуск, который ему протянул франек. Офицеру доводилось слышать рассказы о поляках, которые служат в тайной полиции. Надо быть осторожней. За ошибку можно угодить в Россию, а там сейчас не очень сладко.
— Я должен выполнить свой долг. — Эта фраза звучала уже как извинение.
Франек угадывал мысли немца. Какое счастье, что он взял нужный тон! Если немцы ворвутся в дом с собаками, это может плохо кончиться и для тех, кто сидит под корзинами, и для него с семьей.
— Неужели все эти парни с собаками должны войти в дом? — грубо спросил он.
Офицер что-то сказал солдатам, вместе с ним в дом вошел только один. Офицер был вооружен только револьвером, а солдат в полной форме, с винтовкой с примкнутым штыком. Они прошли в столовую, не обратив внимания на женщин, занимавшихся своими делами. Осматривая дом, немцы заглядывали в шкафы и под кровати, затем забрались на чердак. Франек благодарил бога, что прошлой ночью успел закопать в саду арестантскую одежду беглецов. А Генек еще возражал.
Он хотел сохранить свой костюм на память и мечтал, одевшись в него, напасть вместе с партизанами на немцев. Но Франек не поддался уговорам.
— Вы не заглянули в подвал, — сказал он холодно, когда немцы вернулись в столовую. Он видел, что офицер посмотрел на дверь, ведущую в подвал, и надеялся, что немцы не пойдут туда, раз он сам подсказывает им.
— Да! Конечно! — ответил офицер, к большому огорчению Франека, у которого тошнота подступила к горлу, когда он увидел, что немцы спускаются вниз, и представил себе, как две пары пытливых глаз оглядывают большую кучу свеклы.
— Надо бы разворошить свеклу, — заметил офицер, Отличное укрытие.
Франек рассмеялся и страшно удивился тому, что все вышло естественно. Он подумал, что чувствуют сейчас товарищи, сидящие под свеклой.
— Если они забрались туда, то давно уже задохнулись, — безразличным тоном сказал он. А у самого сжалось сердце, когда он увидел, что солдат изо всех сил всадил штык в свеклу, но сумел пробить только одну и удивленно показал штык с насаженной свеклой офицеру.
— Не будь ослом! — рявкнул тот и пошел из подвала.
Франек с трудом подавил вздох облегчения.
— Хорошо! — сказал офицер уже в коридор; — Если услышишь об этих бандитах…
— Сюда они не придут. Этот дом известен среди поляков, как дом друзей немцев. Они, наверное, уже давно в лесу.
Франек проводил немцев. Увидев его, собаки опять стали яростно рваться с поводков.
— Надеюсь, что ваши не заявятся сюда еще раз, сказал Франек. — Вы знаете поляков. Они мне прохода не дадут за то, что мои собственные друзья так обращаются со мной…
— Нет, не придут! Мы работаем аккуратно и не настолько глупы, чтобы обыскивать один дом несколько раз. Ты, конечно, прав. Эти крысы забрались уже далеко в лес. Ты где работаешь в Освенциме?
— Побывал везде — помогал строить новый крематорий, был надсмотрщиком в команде, сносящей деревни, и в карьере.
— И слушаются вас эти мерзавцы?
— Если не слушаются, мы даем им в морду, — ответил Франек.
— Отлично, — остался доволен офицер. — Если бы все поляки были такими, как ты, можно было бы и не уничтожать их.
Щелкнув каблуками, он распрощался с Франеком.
Франек проводил их взглядом, выругался с облегчением, запер дверь и спустился вместе с женой и дочерью в подвал.
Они разбросали свеклу. Показались потные, красные лица друзей.
Стефан и Сабина, взявшись за руки, смотрели друг на друга.
— Я так испугалась за тебя, — нарушила она тишину.
Франек кашлянул, молодые люди разошлись в разные стороны. Пожатие рук было единственным проявлением любви, которое они могли себе позволить.
— Вы слышали, что говорил шкоп? — спросил Франек.
— У меня сердце так билось в груди, что я боялся, как бы не запрыгала свекла, — засмеялся Януш.
— Я держал револьвер наготове, — сурово промолвил Генек, — больше живым они меня не возьмут.
— Мы больше не можем злоупотреблять вашим гостеприимством, — сказал Януш. — Если бы они нашли нас, то вам тоже плохо пришлось бы.
— Сейчас более безопасного места вам не найти, возразил Франек. — Шкопы сюда уже не придут. Вы пробудете здесь по крайней мере недели две, пока все стихнет, к тому времени у вас отрастут волосы. Я нашел фотографа, он сделает карточку Тадеушу. Надо и ему сделать документ…
— Если бы вас здесь не было, я бы сдался, — сказал Тадеуш. — Мой побег — проявление трусости!
Он смотрел на Стефана и Сабину и страдал от тоски по Ядвиге.
— Мне кажется, что я бросил ее на произвол судьбы.
— Да замолчи ты, — оборвал его Генек.
— Давайте поедим. Я умираю от голода. Пропали все запасы Франека с черного рынка, если мы пробудем здесь две недели.
Через три недели они простились с Франеком и его женой как с родителями, а со Стефаном и Сабиной — как с братом и сестрой.
Они направились в Катовице, считая, что в большом городе безопасней. Оттуда каждый пойдет своим путем. Живя у Франека, Януш сделал несколько фальшивых документов.
Ужасы Освенцима и Бжезинки остались позади.
Сабина и Стефан, держась за руки, смотрели вслед уходившим друзьям. Когда они скрылись из виду, Стефан многозначительно сжал руку Сабины. Теперь настал и его час.
Глава 2. СВОБОДА СТЕФАНА ЯВОРСКОГО
Прекрасная летняя ночь полна призрачных обещаний. Стефан шел по лесу к своему бывшему дому. Лунный свет играл в густых ветвях елей и ласкал их влажные стволы. Все дышало покоем. Покой царил и в душе Стефана, несмотря на то, что ему предстояло совершить. Он не спешил и наслаждался запахом смолы и хвои.
В нем не было злобы. Им двигали не злоба и не жажда мести, а непреодолимое желание доказать, что он внутренне переродился. Своим поступком он засвидетельствует, что окончательно избавился от ярма тупого самоуничижения и позорной трусости.
По пустынным улицам спящей деревни Стефан подошел к своему дому. Он долго смотрел на темные окна, но не почувствовал никакого волнения. Спокойно скользил его взгляд по такому знакомому, но уже ставшему чужим дому. Он вошел через калитку в сад, многозначительно улыбнулся при виде «фольксвагена». Сколько времени прошло с тех пор, когда он, словно вор, крался в свой собственный дом? Тогда он был жалким, трусливым, ничтожным Стефаном, который, как побитая собака, уступил свою постель жирному шкопу для грязных забав со своей красавицей женой. Теперь сюда пришел новый Стефан. Атмосфера этого дома была ему совершенно чужой. Его домом стала теперь ферма Франека, с привычными коровами, с простой крестьянской пищей, которую готовила жена Франека. Там была чистая Сабина с погрубевшими от работы и все же мягкими руками, с невинным блеском многообещающих глаз, с нетронутой свежестью зовущего рта. Нет, сейчас нельзя думать о Сабине! Она здесь ни при чем. Предстоящее дело касается его одного. Если бы не было Сабины, он все равно осуществил бы свой давний замысел!
Стефан поднимался по лестнице. Скрипнули четвертая, а затем и одиннадцатая ступеньки. Его шаги были слышны в темноте. Но он и не собирался красться как вор. Пусть просыпаются те двое, наверху, пусть немец хватается за револьвер! Его уже ничто не остановит. Внутренняя сила придала Стефану и физические силы. Он был уверен, что револьвер не поможет Брамбергу, который должен умереть сегодня от его руки.
Он постоял немного на площадке — не из-за нервозности, не из-за напряжения или колебания. Прислушиваясь к спокойному биению своего сердца, он хотел еще раз обдумать то, что собрался сделать. Он был уверен, что поступает хорошо.
Стефан открыл дверь и зажег свет. Его взгляд упал на женское белье, лежавшее на стуле, и эсэсовскую форму, валявшуюся на полу, а также на револьвер, висевший на ремне. Но он не взял оружие немца, а посмотрел на свои руки и улыбнулся. Он расправится с. ними голыми руками. Прислонившись к двери, он спокойно ждал, когда яркий свет разбудит спящих.
Первой проснулась Ванда. Она молча уставилась на него, натягивая одеяло, и без того закрывавшее ее по самое горло. Казалось, она лишилась дара речи и со злобой толкала под одеялом немца в бок.
— Доброй ночи, Ванда, — медленно произнес Стефан, улыбаясь ей почти дружелюбно.
Ванда дрожала как в ознобе. Проснулся Брамберг. Он моргал от яркого света и ругался, что его так не вовремя разбудили. Вдруг он увидел приземистую решительную фигуру Стефана в дверях, и проклятия застыли у него на губах. Пустой взгляд был направлен туда, куда смотрела и Ванда.
