— В том-то и дело, что она заявляет, будто знает.
Шецкий нервно вертел в пальцах сигарету.
— Скажите, Ян, откуда Каролина знает Вайцеля? Она вам не рассказывала? — неожиданный вопрос Одиссея оглушил Шецкого.
— Вайцель? Впервые слышу эту фамилию.
— Там ждут нас, заходите. Поговорим об этом позже. А ты, друже, погоди минуту, — Одиссей взял Тараса за локоть и, когда за Шецким закрылась дверь, спросил: — Ну, что скажешь?
— Да, тут не все чисто. Постараюсь выведать у Каролины тайну Шецкого. А заодно выведаю, что она знает о Вайцеле.
— Да, осведомленность этой Каролины — вещь обоюдоострая. Она может нам многое испортить, а может и принести пользу.
Немного помолчав, Одиссей с досадой упрекнул себя:
— Кажется, я допустил оплошность. Если Шецкий действительно иуда, то Каролина исчезнет… Ее уберут! Нельзя медлить, Тарас. Куй железо, пока горячо. Сейчас ты можешь найти Каролину?
— Попытаюсь. Да, найду.
— Тогда иди, друже.
Среди собравшихся в домике находился и Франко.
Он сидел на топчане около завешенного одеялом окна и, не слушая тихого разговора товарищей, при свете каганца карандашом редактировал листовку. Закончив, Франко протянул листовку Ярославу Калиновскому и сказал:
— Стало короче и понятнее для рабочих.
— Спасибо вам. — И спросил у Одиссея: — Прочитать?
— Да, читай, — ответил тот. — Может быть, у товарищей будут поправки. Послушайте, товарищи! Ярослав, пожалуйста, начинайте.
Калиновский взволнованно прочел:
«Галицкие труженики!
Снова предприниматели наступают на ваши права. Они удлинили рабочий день и сократили заработную плату.
Пролетарии! Разверните свои богатырские плечи! Вздохните легкими своего класса! Пусти хозяева-эксплуататоры содрогнутся, почувствовав вашу силу. Не просить, а требовать надо общего выборного права.
Пролетарии! Не поддавайтесь сладким фразам миротворцев.
Горе, горе миротворцам,
Тем, кто к топору не рвется,
Не ответствует мечом!
Помните: лишь бороться — значит жить!
Рабочие люди, плотнее сомкнитесь вокруг своих забастовочных комитетов и требуйте от предпринимателей:
Восьмичасового рабочего дня! Повышения платы! На работу принимать только через Посредничество!
Требуйте, и вы победите!»
Последние слова Ярослав произнес торжественно.
— Какие поправки или добавления будут, товарищи? — спросил Одиссей.
— Написано хорошо.
— Каждому понятно, — отозвался Гнат Мартынчук.
— Конечно, надо скорее напечатать, — горячо поддержал Стахур.
— Мы распространим быстро, — заверил Шецкий.
— Так и решили, товарищи, — сказал Одиссей. — Ярослав, я надеюсь на вас. Листовку завтра же надо отпечатать и распространить. Ну, друже Гнат, рассказывай, как у тебя дела. Люди послушают.
— У нас так: на строительстве костела триста рабочих предъявили ультиматум подрядчику. Если через три дня не согласятся выполнить требования рабочих — шабаш! Бросают работу. У строителей все хорошо, почти обо всем договорились. Да вот беда с пекарями, портными, сапожниками, почтальонами. Проклятые пэпээсовцы воду мутят!
— Посмотрим, чья возьмет! Пан Стахур, организуй академиков и помогите Гнату Мартынчуку растолковать обманутым рабочим смысл фальшивых обещаний миротворцев из партии польских социалистов. Покажите на жизненных примерах, что у них, кроме трескучих революционных фраз, хвастовства и шовинизма, ничего нет за душой.
— Товарищ Гай, разрешите и мне! — не утерпел Ярослав.
— Вам, друг мой, сейчас доверена листовка. Надо отпечатать не менее трех тысяч экземпляров на украинском и польском. Я на вас очень надеюсь. Сами подберите надежных людей. Пусть они установят связь с польскими рабочими. Призывайте польских рабочих к классовой солидарности. Вместе черта поборем!
Дверь скрипнула и приоткрылась, привлекая всеобщее внимание. В комнату просунулась голова молодого парня.
— Там сын Мартынчука пришел.
— Впусти.
— Ну, заходи! — сурово проговорил парень, впуская Ромку в комнату.
Ромка нерешительно остановился у двери. Настороженным взглядом обвел людей, сидящих на полу, на кирпичах, на единственном здесь топчане и, увидев среди них своего отца, вдруг смутился.
Мартынчук, заметив замешательство сына, подбадривающе кивнул ему головой.
— Принес? — спросил Одиссей.
Мальчик еще раз оглянулся.
— Давай, здесь все свои.
Ромка достал из-за пазухи сверток и протянул Одиссею. Тот, разорвав бумажную обертку, выложил на стол пачку газет и небольшой конверт. Торопливо вскрыв его, извлек газетную вырезку и несколько писем.
— Протест против отправки киевских студентов в солдаты, напечатанный в «Искре», в России получил широкий отклик. «Искра» прислала нам несколько откликов и вырезку. — Одиссей передал корреспонденцию Калиновскому.
— Я ничего не знал о письме, — удивился Шецкий. — Дайте же прочесть.
— Прошу.
Шецкий склонился к лампе и жадно читал, пока Одиссей раздавал присутствующим свежий номер «Искры».
— Послушайте, как здорово написано! — воскликнул Шецкий и прочел вслух:
— «…Мы, отделенные от вас солдатским кордоном, не можем прийти в ваши ряды и принять участие в той сечи, в которой Вы падаете под ударами вражьих рук. Мы, к сожалению, осуждены в бездействии ожидать здесь известий с поля битвы. Но мы более чем убеждены, что борьба эта скоро кончится для вас полной победой, а потому от всей души поздравляем вас и восклицаем: счастливой борьбы, товарищи!»
— Верно, счастливой борьбы, товарищи! — сказал Иван Франко, оторвавшись от чтения «Искры». — Мы с надднепровскими украинцами — дети одной матери. И борьба наша — нераздельная.
Кто-то постучал в окно. Залаяла собака. Все насторожились. Условный сигнал повторился. Одиссей осторожно приподнял угол одеяла и увидел за окном Тараса, который подал сигнал тревоги.
— Товарищи, надо немедленно расходиться.
Через минуту в комнате остались только он, Стахур, Мартынчук, Ярослав и Ромка.
— Нам лучше не идти вместе. Завтра я зайду к вам домой, — сказал Стахур Ярославу и быстро вышел.
Одиссей высыпал из пепельницы окурки, завернул в кусок газеты и отдал Ромке:
— Положи в карман, а на улице, подальше от дома выбросишь.
— Об опасности предупредил Тарас? — спросил Стахур.
— Да.
Вслед за Иваном Франко, который вышел проводить людей, поспешил Стахур. Франко взволнованно обратился к нему:
— Вы прочитали, что делается в России? Рабочие сражаются на баррикадах. Сегодня же напишу открытое письмо нашей молодежи, чтобы и она подумала о значении этих событий для нас.
— По-моему, не о рабочих и, конечно, не о России надо писать, друже Иван. Вы сами сын крестьянина, скажите, кто главный на земле? Кто? — горячо вопрошал Стахур. — Крестьянин! Он всех людей хлебом кормит, он — хозяин жизни. К нему и обратите свое пламенное слово!
— Хозяин жизни? Хозяева жизни — все труженики.
— Если Иван Франко не на словах, а на деле любит свой многострадальный украинский народ, любит землю Данила Галицкого, обильно политую кровью лучших сынов Украины, то каждым словом он должен бить в набат, поднимать народ на священную борьбу. Довольно страданий! Хватит нам стонать под польским ярмом. Всюду поляки! Все для них! Нет, здесь наша Галичина! Земля наших предков… Хватит чужевластья!
Франко, мрачно слушавший Стахура, вдруг оборвал его:
— А на смену чужим панам придут свои паны? «Многострадальный народ»! Вы что, всех украинцев меряете одной меркой? По-вашему, угнетенный труженик и богач равноправны? Я считал вас социалистом…
Стахур горячо выдохнул:
— Прежде всего я украинец! Украинец! Я всей душой люблю пашу пеньку Украину!
— Украину можно любить по-разному!
Послышался цокот копыт.
— Полиция? — забеспокоился Франко. — Уходите скорее через сад.
Франко вошел в дом, запер дверь и бросился к Одиссею.
— Полиция!
— Постарайтесь казаться спокойным.
Всадники остановились у калитки. Капитан с двумя полицейскими спешились и бросились во двор, где столкнулись со Стахуром.
— Стой! Ни с места!
— Орел, сто шесть, — тихо произнес Стахур.
— Пропустите! — приказал капитан полицейским.
— Опоздали! Спешите, а то никого не застанете.
Полицейские бросились к домику и заколотили в дверь.
— Кто там? — спросил Франко.
— Именем закона!
Франко зажег свечу и открыл дверь.
— Прошу прощения, паи Франко, — узнал писателя капитан полиции. — Мне приказано обыскать дом. Здесь скрывается государственный преступник.
— Дом недостроен, в нем никто не живет, — попытался выиграть время Франко.
