— Нет, не так, и вы сами это знаете! — Нора заплакала. — Она погубит его, разорит. А дела полковника де Морфэ и без того уже сильно пошатнулись.
— Разве? — равнодушно проронила Салли.
— О, вы жестокая, жестокая… — всхлипнула Нора.
Вероятно, она права, подумала Салли.
— Он как-то сразу стал мне совсем чужим, — нехотя объяснила она. — У меня даже нет к нему сострадания.
Нора ушла, забрав с собой маленький чемоданчик, в который Салли положила несколько носовых платков, две сорочки и три пары носков.
— Остальное я пришлю завтра в контору, — сказала Салли. Мысленно она тут же дала себе слово выстирать и выгладить все грязное белье полковника де Морфэ и отутюжить его брюки так же тщательно, как всегда.
Вечером он пришел к ней и после бурной, мучительной сцены ушел, не поколебав ее решения. Салли смотрела ему вслед, когда он брел к воротам, сгорбившись, нащупывая палкой тропинку, по которой проходил всегда с таким самоуверенным, с таким жизнерадостным видом, и на какую-то долю секунды ее охватило желание побежать за ним, вернуть его. Но за живой изгородью из свинцовки стояла Нора — она ждала его. Салли видела, как она подала ему руку и он тяжело оперся на нее; ее тоненькая девичья фигурка казалась такой хрупкой рядом с ним.
— Не думается ли вам, мэм, что вы подожгли свой дом, чтобы насолить соседу? — спросил ее Динни, чувствуя, что не может больше притворяться и делать вид, будто ничего не произошло.
— Я не знаю. Я бы хотела, чтобы это было так, Динни! — Салли плакала навзрыд. — Теперь, когда он ушел, это оказалось куда тяжелее для меня, чем я думала. Но иначе нельзя. Фриско поступил так непорядочно, он так глубоко оскорбил меня, что я уже никогда не смогу относиться к нему по-прежнему. Если бы он сошелся с Норой, это было бы не так чудовищно. Но разрушить все, что было между нами, ради какой-то косоглазой неряхи — нет, я просто не в силах этого перенести.
— Да, бывают вещи, которые не укладываются в голове, — пробормотал Динни. — Впрочем, я думаю, что Нора права: если уж миссис Руни в кого-нибудь вцепилась, — пиши пропало.
Глаза Билла загорались, и смущенная, застенчивая улыбка прогоняла выражение усталости и задумчивости с его лица, когда, вернувшись домой после работы, он находил в кухне квадратный бледно-голубой конверт. Билл совал его в карман и проходил к себе, насвистывая смешную песенку, похожую на птичье чириканье.
Он никогда не говорил о сестрах Гэджин, и Эйли воздерживалась от расспросов, хотя им с Дафной до смерти хотелось узнать, «договорились» ли Пэт с Биллом или это было лишь мимолетное увлечение, подходившее сейчас к концу.
— Билл, видно, не считает нужным говорить о Пэт, потому что их любовь все равно ни к чему не приведет, — размышляла вслух Дафна. — Он думает, что это чувство встанет между ним и тем, что он считает целью своей жизни.
— Боюсь, что это так, — сказала Эйли. — Он может быть счастлив только «на линии огня», как говорил твой отец — только сражаясь за интересы рабочих. А разве Пэт захочет вести такую жизнь?.. Но хорошо, что у Билла есть хотя бы эта маленькая радость, — задумчиво добавила она. — Он так много работает, и о чем, о чем только не приходится ему думать: забастовка на Юанми, партийная работа, организация помощи безработным да еще это осложнение международной обстановки.
— Ну, мама, вы с Биллом прямо из какого-то особого теста сделаны! — От Дафны не укрылось, с каким волнением и беспокойством говорила мать о делах Билла, столь близких и ее сердцу. — Охота вам тревожиться из-за того, что происходит в Европе! Почему и ты и Билл считаете своим священным долгом раскрывать людям глаза на «опасность, которой чревата международная обстановка» — так, кажется, выражается Билл? У вас и без того забот полон рот. Чего стоит хотя бы организация помощи безработным! Да еще рабочим Юанми!
— Право, не знаю, почему мы такие, — ответила Эйли. — Очевидно, так уж мы созданы. Может быть, со стороны и смешно смотреть на наши попытки помешать распространению фашизма и разжиганию войны в Европе. Что, в самом деле, можем мы сделать, чтобы все это не перекинулось оттуда к нам? Не так уж много. И тем не менее мы обязаны сделать все от нас зависящее — да, именно мы, — потому что нам лучше, чем другим, известно, что ставится на карту. Фашизм посягает на права человека!.. И мы должны помочь людям понять это, чтобы они объединились против несправедливости и гнета как в нашей стране, так и повсюду.
— Ну, это выше моего разумения! — нетерпеливо воскликнула Дафна.
— Каждый из нас делает свое маленькое дело, но только так и решаются большие задачи, — мягко возразила Эйли. — Ведь ты же помогаешь Биллу собирать средства для бастующих рудокопов Юанми, правда?
Забастовка на Юанми встретила горячую поддержку среди населения приисков. Поводом к ней послужил обвал, во время которого один рудокоп был убит, а другой получил серьезное увечье; оба работали на участке, считавшемся опасным. Билл взял у Динни его машину и отправился на Юанми; там представитель союза горняков Дик Флинн рассказал ему, что произошло.
— Хозяева сами лезли на рожон, Билл, — начал он, — этого давно следовало ожидать. Боб Рид — парень, что пострадал в штреке номер два, — попросил у сменного мастера защитную каску как раз в то утро, когда случилась катастрофа. «Чего ты о каске беспокоишься, — сказал ему мастер. — Лучше думай, какой ты счастливый, что у тебя есть работа». Тед Моррисон, из пятого забоя, рассказывал, что на днях подходит к нему мастер подземных работ и говорит: «Вы, ребята, глядите в оба, а то как бы камнем не пришибло». — «А ну вас к черту, — говорит Тед, — я ведь не акробат. Нет чтобы поставить крепления получше». — «Жди, как же! — сказал ему старик Бэнди. — Ты ведь знаешь — мы отсюда никого не увольняем. Переводим тех, кто не хочет работать, во второй забой. Вот и все». Это убийство, самое настоящее убийство, Билл. Нельзя было посылать Мика Уолла и Боба Рида в этот забой.
— Они насиделись без работы и готовы были взяться за что угодно — так мне говорили ребята, — заметил Билл.
— Да, в этом, пожалуй, и вся штука, — согласился Дик Флинн. — Мик и Бобби были деятельными участниками забастовки на Славном. Когда работы возобновились, никакой дискриминации, конечно, не было, боже упаси. Просто некоторое время спустя начальство стало под любым предлогом избавляться от наиболее активных членов профсоюза. На всех рудниках от Норсмана до Вилуны появились черные списки. Вот ребята и маялись — целых полгода гранили мостовую, пока их наконец взяли сюда.
— А они знали, что работают на опасном участке?
— Конечно, знали. Как раз за три дня до обвала мы послали телеграмму государственному и профсоюзному инспекторам, просили их приехать, чтобы обследовать грунт во втором и пятом забоях.
— Что же вы телеграфировали?
— «Условия работы в шахте представляют серьезную угрозу для жизни. Требуем немедленного обследования». Много пользы принесло нам это обследование! Инспекторы порекомендовали не делать забои выше десяти футов из-за ненадежности грунта. А высота второго забоя, когда случилась катастрофа, была двадцать пять футов.
— Инспекторы порекомендовали… Они могли бы приказать! — возмутился Билл.
— Настоящая ловушка, этот забой, — вот что это такое. В обвалившейся кровле были большие трещины. Огромные глыбы провисали между подпорками. Словом, когда убило нашего товарища, мы созвали митинг. Все, кто был в этой смене, побросали работу и поднялись на поверхность, и на общем собрании, вечером в Рабочем клубе, было решено не спускаться под землю до тех пор, пока не будут выполнены рекомендации государственного и профсоюзного инспекторов, чтобы забой номер два был забит пустой породой и высота его не превышала десяти футов, а также чтобы в нем были установлены необходимые крепления.
— А управляющий, насколько мне известно, ответил вам, что «компания не в состоянии взять на себя такие крупные расходы: ведь чтобы выполнить требования, выдвигаемые профсоюзом, нужны огромные средства», — сказал Билл.
— Я видел это письмо и другое, где говорилось, что «компания не намерена вести никаких переговоров до тех пор, пока на руднике не возобновятся работы». Мне показывал эти письма Пэдди Тааф.
Мистер Патрик Тааф, председатель горной секции АРС,[10] был старый рудокоп, пользовавшийся среди горняков большой популярностью.
Течение забастовки, начавшейся в последние дни апреля, серьезно осложнилось в связи с пунктом о штрафах, включенным в новый коллективный договор, вступавший в силу с первого мая. В коллективном договоре предусматривалось введение на рудниках сорокачасовой рабочей недели; кроме того, там был пункт о штрафах, где говорилось, что в случае незаконного прекращения работы с рудокопов будет взиматься штраф. Естественно, что рабочие стремились закончить забастовку и урегулировать свои отношения с начальством до того, как новый коллективный договор вступит в силу. А компания нарочно затягивала переговоры.
