– Не слышала, да уж фамилия-то…
– Верно. Не обижайся. Уж лучше говоруна Милюкова… Кажется, именно он и пылит?
В этот ли, в другой ли какой раз, обсуждая новый состав министерства при существующих еще министрах, он в сердцах сказал Милюкову:
– Вы хотите кабинет большинства? То есть кадетское министерство? То есть вы, Павел Николаевич, к примеру, министр внутренних дел?.. Погодите, не перебивайте. Представьте, есть и такая должность, которую я пока имею честь занимать. И еще представьте: вы вместо меня. Но ведь «нутряному министру» подчиняются и полиция, и жандармерия, многое другое. Тюрьмы, например. Виселицы. Каторга. Ссылка. Каково удовольствие?
Ольга расхохоталась бы, увидя, в какое негодование пришел «чистейший» профессор. А между тем самое обычное перечисление министерских обязанностей. Раз существует государство – должны существовать и полиция, иначе кто же будет тюрьмы наполнять? Народ там быстро помирает – постоянно гони полицейской метлой новых сидельцев! Нельзя, чтоб Петропавловка, Шлиссельбург, Кресты иль Бутырки оставались без народонаселения. Никак нельзя. Противоестественно.
Конечно, в шутливо-домашних разговорах с Ольгой он до такого сарказма не доходил, но в спорах с министерскими претендентами почему бы и нет?
Николай II, как и в прошлый раз, все решил на волю Божию…
«На тебя, дурак!» – это о себе самом подумал Столыпин. Дело к тому шло. Пыль дорожная, курьерская, поднимаясь от Царского Села, все плотнее окружала Аптекарский остров.
Спускаясь в очередной раз со второго этажа дачи, один из самых «вхожих» в Село людей министр иностранных дел Извольский сказал:
– Петр Аркадьевич, завтра у меня аудиенция у государя. Я больше не буду ходить кругом да около… Я знаю, кто может спасти Россию. – Он выразительно посмотрел на хозяина дачи. – Осуждайте, не осуждайте меня, но положение российской смуты обязывает открыть государю глаза…
– Я пытался, не выходит. Вы ближе, попробуйте.
– Ну, не ближе барона Фредерикса, но что делать?
– С Богом!
Петр Аркадьевич еще не успел подняться к себе, чтобы переодеться, как Ольга из нижних анфилад выскочила.
– А ты шустра, моя дорогая. Подслушиваешь?
– Прислушиваюсь, мой дорогой. Приглядываюсь. Чего это Извольский таким озабоченным вышел?
– К причастию собирается. Дело серьезное.
– Да ну тебя! Все равно завтра станет известно.
– Вполне возможно, Оля…
Она поняла, что ему не до разговоров. С некоторой обидой, но отстала внизу лестницы.
Поднявшись к себе, Столыпин мысленно помолился за Извольского: это один из тех людей, на которых можно было положиться.
Петр Аркадьевич знал содержание «Записки», с которой Извольский поехал к Николаю II. Суть была совершенно антиправительственная, следовательно, задевала и министра внутренних дел. Не ради шкурных интересов он посчитал своим долгом предостеречь слишком ретивого министра иностранных дел… в правительстве Горемыкина. Как член кабинета против себя же и выступал. Невольно и против своего же единомышленника, Столыпина. Тот предостерег:
– Или пан, или пропал.
– Или – пан! Ведь и вы, Петр Аркадьевич, такой же.
Тогда и последовало напутствие:
– С Богом!
Не только Извольскому, но и самой «Записке», к которой ведь и Столыпин руку приложил…
«Отношения между Думой и правительством, которое представлено Советом министров, совершенно ненормальны и создают действительную угрозу установлению порядка в империи.
Всякие сношения между Думой и правительством прерваны, и между ними легла пропасть, созданная взаимным недоверием и враждебностью.
Ясно, что такое положение вещей устраняет всякую возможность какой бы то ни было творческой работы. Эта разобщенность проистекает прежде всего из состава министерства, который совершенно не отвечает требованиям современного политического положения. Личный состав министерства выбран из среды бюрократии, и это вызывает к нему глубокое недоверие со стороны широких общественных кругов.
Это та самая бюрократия, которая повинна во всех бедах, постигших Россию, – в беспорядке и разрушении, царящих дома, точно так же, как в неудачах японской войны, и нельзя отрицать, что эти упреки – правильны они или нет – будут всегда направляться против всякого бюрократического министерства.
Настоящий кабинет не только не стремится рассеять это неизбежное недоброжелательство, но увеличивает его целым рядом ошибок.
Более того, всякое министерство, составленное исключительно из представителей бюрократии, неизбежно обречено на отсутствие доверия со стороны представительных учреждений, без которого невозможно приобрести необходимый авторитет в их глазах.
Не личные качества того или иного руководителя ведомства, не его опыт или добрые намерения способны обеспечить ему необходимый авторитет в политической жизни. Очень часто случается, что одного добросовестного исполнения бюрократических обязанностей оказывается недостаточно для успешного разрешения новых проблем в сложной и весьма разнообразной обстановке. А так как симпатии народа остаются с Думой, вся враждебность направляется против министерства, и это не может не вызывать роковых последствий для управления государством и для спокойствия страны.
Дума, занявшая враждебную позицию по отношению к исполнительной власти, игнорируется этой властью и, встречая с ее стороны к себе такое отношение, вынуждена оставаться в оппозиции, не уделяя внимания практической плодотворной работе. Дума такого состава перестает представлять из себя мирный законодательный орган и все более превращается в горнило революционных страстей.
Настоящий состав Думы, будучи плохо подготовленным – нужно признать это – к законодательной работе, ввиду недостаточной подготовленности большинства ее членов, не может быть, однако, охарактеризован как исключительно революционный. Совершенно верно, что он включает крайние элементы, но они не играют руководящей роли. Большинство Думы состоит из сторонников мирной законодательной работы, враждебных революции. Только ненормальное положение и необходимость применять свои поступки к этому положению склоняют Думу к протестам и недовольству по адресу правительства. Законы, внесенные Думой, заранее осуждены на отклонение.
Поставленная в такое положение, Дума теряет мало-помалу доверие к правительственной власти и привыкает рассматривать правительство как враждебную силу. Несомненно, что Дума из-за неудачной избирательной системы не дает полного представительства всех слоев русского населения, напротив, имеются значительные и влиятельные круги общества, которые совершенно лишены представительства. Крестьяне далеки от того, чтобы отражать истинное настроение земледельческого класса. В Думе господствуют так называемые городская интеллигенция и полуинтеллигентные представители земледельческих кругов. По мнению невежественных крестьянских масс, Дума настолько всемогуща, что может передать землю всему населению и избавить его от безработицы и голода.
Одно это обстоятельство делает не только нежелательным, но и весьма опасным разрыв между правительством и Думой. Единственный путь, способный помешать этому, состоит в восстановлении нормальных отношений между обоими учреждениями, что невозможно без замещения нынешнего кабинета новыми министрами.
Необходимо призвать к власти людей, способных добиться понимания Думы.
Новое министерство одно только способно спасти авторитет правительства и вполне восстановить к нему доверие и уважение народа».Тут и прозвучало имя Столыпина. Николай II словно ожидал, чтоб это исходило не от него, а от кого-нибудь из доверенных людей.
Столыпин не зря прибыл в Петербург с Волги. Там еще живы были в народной памяти погромы Стеньки Разина и Емельки Пугачева. Что бы ни говорили на улицах об этих народных вожаках, какие бы песни ни пели.
Исход был одинаков. Объяви ты себя хоть персидским шахом, хоть российским императором, как Пугачев, хоть правителем Москвы, как «революць-онер» Бауман, – грабеж и разруха пойдут по твоим следам. Даже если ты к грабежу и непричастен.
Заступив в должность министра внутренних дел и не надеясь на помощь Горемыкина, Столыпин решил прийти в Думу и ответить на запросы депутатов. Он был новичок в таких делах, но ведь он был Столыпин.
– На заявленный мне запрос от 12 мая я не мог раньше ответить Государственной Думе, так как считал необходимым отправить в некоторые города, где были беспорядки, особых уполномоченных лиц для проверки.
Может, и самонадеянность, но он еще с ковенских и гродненских времен веровал в действенность своего слова. И что же?..
Вполне характерный ропот:
