Евгений доставляет это письмо, и Жозефина тут же берется за перо:
«Тысяча благодарностей за то, что не забываешь меня. Сын привез мне твое письмо, Я читала его со всем сердечным пылом и все-таки читала долго, потому что плакала над каждым словом, но слезы эти были сладостны. Я полностью обрела свое сердце таким, каким оно было и каким всегда останется: есть чувства, которые составляют мою жизнь и угаснут лишь вместе с нею. Я была бы в отчаянии, если бы мое письмо от 19-го не понравилось тебе; я уж не помню точно, в каких выражениях его составила, но знаю, каким мучительным чувством оно продиктовано — горечью оттого, что ты не даешь знать о себе.
Я написала тебе при отъезде из Мальмезона, и сколько раз с тех пор мне хотелось написать тебе еще! Но я понимала, что у тебя есть причины к молчанию, и боялась докучать тебе письмом. Твое явилось для меня бальзамом. Будь счастлив! Счастлив, насколько ты заслуживаешь! Говорю тебе это от всего сердца. Ты и мне уделил частицу своего счастья, частицу, которую я глубоко прочувствовала: для меня нет ничего дороже знака внимания с твоей стороны.
Прощай, друг мой, благодарю тебя так же горячо, как всегда буду любить».
Все это может показаться чуточку утрированным. Но она знает «Бонапарта» и умеет с ним обходиться. На что она только не согласна, лишь бы выбраться из Наваррского замка! К тому же ей нужны деньги. Ей хочется также, чтобы император женил двух ее кузенов Таше. Евгению поручено изложить повелителю эти ее пожелания. Должен он поговорить и о ее планах на будущее.
«Евгений передал мне, что ты собираешься на воды, — отвечал Наполеон из Брюсселя, где находится с Марией Луизой. — Ни в чем себя не ограничивай. Не слушай, что болтают в Париже: те, кто сплетничает, — бездельники и не знают истинного положения вещей. Мои чувства к тебе не изменились, и я хочу, чтобы ты была счастлива и довольна».
Наполеон согласен женить старшего из Таше — Луи[139], который писал Жозефине в декабре 1806 с Мартиники, на княгине де ла Леен, племяннице принц-примаса. Что касается младшего, Анри, то императору только этого «маленького озорника» не хватало! «Он сорвал с себя в Мадриде французскую кокарду», даже не предупредив его, Наполеона, повинуясь «любовному увлечению» и забыв о своем долге перед государем. «Пусть делает, что хочет, женится, на ком хочет», — Наполеону это безразлично. Император «весьма» одобряет намерения Жозефины «произвести известные траты в Наваррском замке», но не дает ни гроша сверх того, что предусмотрено. Он только разрешает выдать ей аванс: 600 000 франков на Наваррский замок и 100 000 на Мальмезон.
* * *
1 мая 1810 Жозефина отправляется в Лувье для посещения местной мануфактуры. В «почетный эскорт» с нею отряжены шесть фузилеров национальной гвардии во главе с капралом. Где ныне прошлогодний блеск?[140]
15 мая она возвращается наконец в Мальмезон. К приезду ее парк уже в цвету: клумбы покрыты ковром махровых гиацинтов и драгоценных тюльпанов. Пурпурнолистая магнолия не слишком пострадала зимой. С особенным удовольствием Жозефина обходит свои теплицы и вольеры, где один попугай целыми днями твердит: «Бонапарт! Бонапарт!», а другой, как рассказывают, прекрасно говорит по-испански и оживляется при звуках гитары.
Бывшая императрица вправе гордиться своим созданием: ее попечениями Мальмезон с самого консульства непрерывно украшается. «Это чарующее место», — заявляет г-жа де Ремюза. С 1806 Жозефина сумела привлечь к себе на службу знаменитого Берто[141], архитектора и мастера садово-паркового искусства, которого кое-кто считает вторым Ленотром[142]. Он оживил и освежил парк, добавив в него «воздуху», усеяв его каскадиками, водопадами, прудами. Рукава речек опоясали островки, сплошь усеянные цветами. Со стороны Храма Любви между водоемами и лужайками «вклинились» огромные купы рододендронов. На канале, — рассказывает очевидец, побывавший в Мальмезоне в 1810, — «плавают красивые лодки, резвятся черные лебеди с красным клювом и множество водяных птиц». Перед замком кишит толпа «пажей, камергеров, ливрейных лакеев, басков», одетых в зеленое с золотом скороходов бывшей императрицы, которые суетятся вокруг’ колясок «без верха, но с огромным зонтом посредине». Что до лошадей и жокеев, то они, по-видимому, просто «великолепны».
В предыдущем году Жозефина сумела получить от управляющего Шенбруннским парком Боза 800 черенков экзотических растений. Известно ли это Марии Луизе?
Изгнанница может гордиться собой и проходя по галереям, передним и гостиным своей резиденции. Мальмезон стал настоящим музеем. Потребуется работа семидесяти девяти человек в течение более двух месяцев, чтобы составить опись всего, что собрано здесь не только благодаря вкусу владелицы, но и из подражания моде, из любопытства, а то и в угоду какому-нибудь временному увлечению, в частности прискорбному «трубадурскому» стилю. Ее коллекция картин, книг, минералов, ее драгоценности вкупе со стоимостью самого Мальмезона, Буапрео и Бюзанваля составляют в «живых деньгах» более семи с половиной миллионов. Четыре года спустя Гортензии и Евгению придется продать часть этого имущества для покрытия пассива — двух с половиной миллионов долгов, не считая уже назначенных рент и обещаний приданого, розданных не в меру щедрой креолкой.
Частенько она любуется и позволяет любоваться другим ее камнями, минералогическими кабинетами, коллекцией античных вещей, драгоценными вазами и прежде всего картинами. У нее сто десять полотен великих мастеров, в том числе Альбано, Корреджо, Рафаэля, Леонардо да Винчи, Веронезе, Дюрера, Рембрандта, Тенирса, ван Дейка, Гольбейна, Рейсдала, Мурильо. Кстати, по смерти Жозефины этот ансамбль был оценен всего в 27 850 франков. Говоря точнее — недооценен.
* * *
Император с Марией Луизой в Бельгии, поэтому визитеры, преимущественно обитатели предместья Сен-Жермен, стекаются в Мальмезон целыми толпами. За завтраком редко бывает меньше дюжины приглашенных, за обедом — вдвое больше. К тому же здесь едят уже не бегом, как раньше. Яствами наслаждаются, смакуют бисквиты с мороженым — изобретение шеф-повара итальянца Руччези. По вечерам за трапезой четыре метрдотеля, кравчие, камер-лакеи, баскский скороход, скороход негр и один лакей на каждого приглашенного разыгрывают вокруг гостей балет, как в Тюильри. После обеда слушают концерт, где поет знаменитый Гара[143]. Жозефина показывает друзьям письмо от Наполеона: «Очень хочу тебя видеть, надеюсь быть в Сен-Клу 30 этого месяца. Чувствую себя превосходно. Мне недостает одного — уверенности, что ты довольна и здорова. Сообщи мне имя, под каким будешь фигурировать в дороге. Не думай даже сомневаться в искренности моих чувств к тебе: они просуществуют столько же, сколько я сам. Усомнившись в них, ты была бы несправедлива».
Навестит ее император только 13 июня. «Вчера у меня был счастливый день, — напишет Жозефина Гортензии. — Его приезд осчастливил меня, хотя и пробудил во мне прежнее горе… Это такое волнение, которое хочется испытывать почаще. Все время он не отходил от меня, у меня же хватило духу сдержать слезы, готовые хлынуть каждую минуту, но, когда он уехал, я почувствовала себя очень несчастной. Он, как обычно, был со мной добр и любезен и, надеюсь, прочел в моем сердце всю ту нежность и преданность, какими я проникнута к нему».
Император расцеловал внука Жозефины, младшего сына Людовика и Гортензии, гостившего у экс-императрицы. Они поговорили о королеве. Три месяца, проведенные в нидерландском некрополе, были ужасны для дочери Жозефины. «Одиночество в чужой стране леденило меня ужасом, — рассказывает несчастная. — Смерть, при мысли о которой я когда-то улыбалась и которую звала, теперь предстала передо мной в самом страшном своем облике. „Зачем я приехала сюда? — твердила я. — Как! Погибнуть вдали от родных, там, где ни одна дружеская рука не усладит мой последний миг, где я не смогу нежно проститься с теми, кого люблю? Зачем меня отпустили и как я могла решиться уехать?“ Я жила лишь одной мыслью — бежать из этой страны и вновь обрести свободу». Людовик не разговаривает с ней, ограничиваясь «Добрым утром» по утрам и «Доброй ночи» перед тем, как удалиться в свои покои. Поэтому 1 июня Гортензия навсегда покинула Амстердам и ускользнула на Пломбьерские воды. На этот раз Наполеон понял, что Людовик — тиран, и наконец дал согласие на раздельное жительство супругов. Через три недели он — и с каким бешенством! — узнает об отречении и бегстве брата.
— Мог ли я ожидать такого оскорбления от человека, которому заменил отца? — кричит он. — Я воспитывал его на свое грошовое жалованье артиллерийского лейтенанта, я делил с ним хлеб и единственный матрас на постели. Куда он уехал?
