— И для этого обязательно нужна революция? — тревожно спросила Салли.
— Но ведь революция — это значит перемена, коренная перемена всего жизненного уклада, — спокойно сказала Надя. — На каждом этапе истории при установлении нового социального строя находились силы, которые этому противились. Я лично не верю, чтобы реформы, которых мы добиваемся при капиталистической системе, могли как-то серьезно изменить существующие порядки и облегчить положение рабочего класса, страдающего от стольких несправедливостей и лишений. Только после того, как наша экономическая система претерпит коренное изменение и превратится из капиталистической в социалистическую, мужчины и женщины станут полноправными человеческими существами и смогут жить в мире друг с другом и со всеми народами. Можно ли этого добиться без жестокой борьбы?
— Должно быть, нет, — признала Салли. — Но что-то мне не верится, чтобы такие идеальные порядки могли когда-либо наступить.
Глаза Нади загорелись.
— Историческая роль рабочего класса в том и состоит, чтобы произвести эту перемену, — сказала она.
Ее вера в осуществимость этой огромной, требующей поистине нечеловеческих усилий задачи поразила Салли.
— А война? — укоризненно начала она. — Разве она не развеяла надежды социалистов, не отбросила их назад на целое столетие? Рабочие Франции, Германии, России, Австрии и Австралии убивают друг друга. Во имя чего? Во имя защиты существующего в их странах образа правления, ради капиталистической системы.
— Не знаю, право. — Надя нахмурилась, помрачнела. — Сначала у меня было ощущение, словно война — это конец света. Я была в отчаянии. Казалось, все наши старания сплотить рабочих, воспитать в них чувство интернациональной солидарности пошли прахом. Но теперь, — и лицо Нади прояснилось, словно озаренное внутренним светом, — теперь я уверена, что по крайней мере в России будет сделана попытка свергнуть царизм и установить новый общественный порядок. Мы с отцом немало поработали для этого после русско-японской войны. Его убили, и друзья помогли мне бежать… Меня сочли «опасной революционеркой», меня — восемнадцатилетнюю девушку. Трудно поверить, правда? А теперь я, как сломанная ветка, — никому не нужна: ни революционному движению, ни вообще кому бы то ни было.
— О, господи, — взволнованно сказала Салли. — Право, не понимаю, ну что вы так рветесь к этому?
— Какой иначе смысл в жизни, — страстно воскликнула Надя, — если не можешь больше служить величайшей цели на земле, не можешь отдавать свои силы освобождению человечества от несправедливости и рабства?
Резкий кашель оборвал ее слова, и она тяжело откинулась на спинку стула.
— Разве можно так волноваться! — сказала Салли, подавая ей стакан воды. — Зря я позволила вам столько говорить.
Но Надя уже улыбалась.
— Ничего, — сказала она осипшим голосом. — Я хотела спросить вас, вы знаете Эйли О'Рейли?
— Я знала ее, когда она была еще совсем крошкой, — сказала Салли. — Том привел ее к нам вместе с ее любимым козленком, которого он спас от страшной смерти на вертеле.
— Она хорошая девушка и любит Тома, — сказала Надя. — Ей очень хочется зайти к вам, я знаю.
— Я буду рада ее видеть, — отозвалась Салли, внутренне укоряя себя за то, что так мало интересовалась друзьями Тома.
— Я ей передам, — пообещала Надя. — Мы немало работали вместе, и я надеюсь, что эта девочка окажется хорошим товарищем Тому и когда-нибудь они будут счастливы.
— Какая вы мужественная, моя дорогая! — невольно вырвалось у Салли.
— Я? Нет! — задумчиво произнесла Надя. — Просто я люблю их обоих. Вот и все.
Вид у нее был довольный — словно, придя к Салли, она выполнила некую миссию. Быть может, подумала Салли, Надя хотела рассеять все сомнения относительно того, что за отношения были у них с Томом, — ведь сплетники могут по-разному истолковать их дружбу. И она это сделала. Их чувство друг к Другу, должно быть, глубоко и сильно, но они никогда не позволят этому чувству повлиять на их личную жизнь: Надя слишком самоотверженна и бескорыстно предана делу рабочего класса. И все же Салли казалось, что Надя вопреки всему живет неосуществимой мечтой.
— Вам не очень плохо, вы дойдете одна домой? — с беспокойством спросила Салли, когда Надя собралась уходить. — Может, мне проводить вас?
— Нет, нет! — Надя быстро направилась к двери, словно не могла больше выдержать жалости и смутной враждебности во взгляде Салли. — Мне теперь лучше — после того, как я отдохнула и побеседовала с вами.
И она ушла, улыбнувшись мимолетной улыбкой и тихо сказав: «Прощайте».
Эйли появилась вечером в следующую субботу, свежая и хорошенькая, в голубом платье под цвет глаз и съехавшей от ветра набок соломенной шляпке, из-под которой выбивались пышные темные волосы. Она приехала из Боулдера на велосипеде и по дороге растеряла все свои шпильки.
— Надя сказала мне, что я могу зайти к вам, миссис Гауг, — застенчиво принялась она объяснять, — а мне так этого хотелось, потому что…
— Ну, конечно, друзьям Тома хочется знать, как ему живется, — пришла ей на помощь Салли: девушка сразу ей понравилась своей простотой и непосредственностью. — Входите, я покажу вам его письмо. Я получила только одно, и он не мог в нем много написать, но я уверена, что он был бы доволен, если б знал, что вы его прочли.
Эйли смущенно пробормотала: «Благодарю вас», стащила с головы шляпу и сделала безуспешную попытку пригладить волосы. Салли провела ее на заднее крыльцо, где она ощипывала большую белую утку к завтрашнему обеду. Дав Эйли письмо Тома, она продолжала заниматься своим делом. Это селезень — старый-престарый, объяснила Салли гостье в оправдание своего недостаточного к ней внимания. И, конечно, будет жесткий, как подошва, если его как следует не потушить. Да и мух кругом слишком много, так что нельзя оставлять птицу наполовину ощипанной.
— Какой он чудесный, наш Том, правда? — воскликнула Эйли, прочитав письмо Тома и глядя на него, как на священную реликвию.
Салли была поражена, ее даже несколько позабавило это преклонение перед Томом. Она никогда не думала, что ее славный, добрый, флегматичный Том способен вызвать у девушки подобное чувство. Даже Эми, которая так влюблена в своего Дика, и то никогда не говорит о нем таким прерывающимся голосом, с такой гордостью и восхищением.
Вот так же говорила о Томе и Надя… Что же в нем такого, отчего друзья так преданы ему? Обе эти женщины любят его, каждая по-своему, и в то же время в их чувстве есть что-то родственное, как и в отношении Тома к ним. Быть может, это потому, что они видят в нем человека, способного постоять за их идеал? «Благородного молодого борца за дело рабочего класса», говоря словами Динни?
Для Салли Том был просто хорошим сыном. Она вспоминала, как решительно и мужественно он вел себя, когда пришли арестовать Морриса, как принял на свои плечи весь позор и всю тяжесть проступка, в котором вовсе не был повинен. Она понимала, что он поступил так главным образом ради нее — чтобы избавить ее от лишнего горя и страданий. В трудные минуты она всегда могла положиться на Тома. Салли принимала его помощь как нечто само собой разумеющееся, никогда не задумываясь над тем, что эта помощь свидетельствует о благородстве его натуры, о его неисчерпаемой способности к самопожертвованию. А Надя и Эйли как раз и ценили Тома за эти качества, в которых она, его мать, до сих пор не сумела разобраться. Теперь Салли ставила это себе в большую вину.
Она была благодарна Эйли за то, что девушка любила Тома с такой пылкой преданностью, даже не пытаясь скрыть свои чувства.
— Да, Том у нас замечательный малый, — сказала Салли. — Я рада, Эйли, что и вы так думаете.
Эйли вспыхнула. Совсем как маленькая девочка, подумала Салли, глядя на горячий румянец, заливший ее загорелое личико.
— Нет, нет… — начала Эйли, пытаясь рассеять возможное недоразумение. — Не думайте, пожалуйста, будто между мной и Томом существуют или существовали какие-то нежные отношения, как считают многие. Том вовсе не питает нежных чувств ни ко мне, ни к кому другому. Рабочее движение — вот все, что его интересует. И за это-то я и люблю его, как и Надя.
— До чего же все сложно у вас получается, — сухо сказала Салли.
Эйли подошла к Салли и принялась помогать ей ощипывать утку, точно не могла допустить, чтобы кто-то при ней работал, а она не принимала в этом участия.
— Вовсе нет! — И Эйли с удивлением посмотрела на Салли. — Мы с Надей товарищи. Она знает, что я люблю Тома, а я знаю, что он очень ценит ее. Но это не имеет значения, потому что все мы работаем для единой цели. И меня ничуть не удивляет, что все, кто знаком с Надей, обожают ее. Папа, например, говорит, что душа у нее точно яркое пламя, а ведь у них разные мнения по многим политическим вопросам.
