— До чего же все сложно у вас получается, — сухо сказала Салли.
Эйли подошла к Салли и принялась помогать ей ощипывать утку, точно не могла допустить, чтобы кто-то при ней работал, а она не принимала в этом участия.
— Вовсе нет! — И Эйли с удивлением посмотрела на Салли. — Мы с Надей товарищи. Она знает, что я люблю Тома, а я знаю, что он очень ценит ее. Но это не имеет значения, потому что все мы работаем для единой цели. И меня ничуть не удивляет, что все, кто знаком с Надей, обожают ее. Папа, например, говорит, что душа у нее точно яркое пламя, а ведь у них разные мнения по многим политическим вопросам.
— В самом деле? — небрежно заметила Салли. — Какая жалость!
Но Эйли не могла допустить, чтобы к этому так легко отнеслись.
— Видите ли, мой папа — старый член ИРМ, он отрицает необходимость политической борьбы, — сказала она серьезно. — А Надя говорит, что рабочие должны иметь свои политические и профессиональные организации — только тогда они сумеют взять власть в свои руки.
— Вот уж чего не понимаю, так не понимаю! — Салли смахнула муху, усевшуюся на ее вспотевший лоб, точно отмахиваясь от обсуждения всей этой темы. — У меня никогда не хватало времени ни на что, кроме хлопот по дому да забот о постояльцах и о муже с детьми. Может, когда-нибудь и я займусь экономикой и политикой, как вы с миссис Оуэн. Сейчас же я ни о чем другом и думать не могу, кроме того, что Том с Моррисом в тюрьме. Лал в армии, и остается только гадать, что будет с Диком и Дэном.
Голубые глаза Эйли потемнели, и она с сочувствием посмотрела на Салли.
— Я знаю, вам очень тяжело пришлось последнее время, — сказала она. — Но Том скоро вернется, и тогда все уже не будет казаться вам таким мрачным.
Том… Для этой девушки Том — это все, подумала Салли и улыбнулась: до чего же Эйли уверена, что Том способен разрешить любые трудности. Но Салли не могла не признать, что Эйли великодушно отнеслась к ее явному нежеланию разговаривать на темы, в которых эта девушка разбирается куда лучше ее. Она взяла себя в руки, и улыбка, осветившая ее лицо, очень обрадовала Эйли.
— Да, конечно, — согласилась Салли. — Мне, право, не на что сейчас жаловаться. Война — да еще эта жарища действует мне на нервы. Вы когда-нибудь видели утку с таким множеством перьев?
— Я ощиплю ее, — с готовностью сказала Эйли. — А вы садитесь и отдохните немного.
Салли села и стала наблюдать, как тонкие загорелые пальцы девушки ловко выщипывали пух и жесткие перья хвоста, и скоро утка, уже совсем очищенная, лежала на столе.
— Теперь я буду ее потрошить, — заявила Эйли.
— Нет, нет, это препротивное занятие, — запротестовала Салли.
Но Эйли уже схватила газету и нож. Опустившись на колени возле лохани с водой, она быстро взрезала утку, вынула внутренности, вымыла ее и с победоносным видом принесла Салли.
— Вот! — радостно сказала она. — Ну, чем я не повар?
Пока Эйли возилась с уткой, Салли убрала перья и приготовила чай. Они сели за стол; говорили они о ресторане, где работала Эйли, о ее семье, о Томе — главным образом о Томе: что он сказал и как поступил в том или другом случае (преимущественно на работе или в своей политической деятельности — в Комитете борьбы за права рабочих, где Эйли выполняла роль секретаря).
— Приходите к нам, милочка, буду рада вас видеть, — сказала Салли, когда Эйли внезапно поднялась с места, сказав, что торопится на митинг.
— Непременно приду! — пообещала Эйли и умчалась с таким счастливым видом, будто эта встреча с Салли была для нее величайшей радостью.
Салли пожалела, что не сделала всего, чтобы их встреча прошла возможно приятнее; надо же было позволить девушке заняться этой уткой — вот теперь голубое платье Эйли все испачкано! И все-таки Эйли была, по-видимому, довольна этой встречей, хотя бы уже потому, что ей удалось поговорить о Томе и что его мать хорошо отнеслась к ней.
— Славная девушка эта Эйли! — сказал Динни, обсуждая ее приход с Салли. — Могла бы быть куда хуже.
— Я тоже так думаю, — согласилась Салли. — А какая она хорошенькая, Динни. У нее такие ясные голубые глаза и пышные волосы, и она без всяких причуд — хоть и думает, что знает все на свете.
— И правильно думает! — сказал Динни с легкой усмешкой, которая показывала, что он шутит. — Ее отец говорит, что она перечитала все книги, какие только он приносит домой, и в любом споре может дать ему несколько очков вперед.
— Не к лицу молодой девушке увлекаться политикой и всякими там высокими материями, — возмущенно заметила Салли.
— Это все-таки лучше, чем быть пустой вертушкой! — Динни хитро, с легкой иронией посмотрел на нее. — С каких это пор вы стали думать, что девушке не к чему учиться и вовсе не обязательно иметь хорошую голову, миссис?
— Не знаю. Должно быть, с тех пор, как началась война, — отрезала Салли, негодуя на Динни за то, что он задал ей такой вопрос. — Эта война совсем меня сбила с толку, Динни, и все ужасно запутала. Ведь Лал будет в ней участвовать, значит — и я тоже, и теперь я просто не переношу, когда люди корчат из себя всезнаек и заявляют с умным видом, что война — это кровавый фарс. Я, например, считаю, что мы не могли ее избежать.
— И все-таки вы не хотите, чтобы Дэн и Дик пошли драться.
— Нет, — жалобно призналась Салли.
В эти дни, предшествовавшие свадьбе Дика, с фронта приходили невеселые вести. Английские войска в Северной Франции терпели поражение за поражением, и первые австралийские части уже отплыли для участия в боях. Салли пребывала в состоянии неописуемого страха — ей все казалось, что Лала пошлют на фронт прежде, чем она сможет поехать на побережье попрощаться с ним. Она дала себе слово, что сразу же после свадьбы Дика отправится во Фримантл на свидание с Моррисом и Томом и таким образом несколько дней сможет провести с Лалом.
Несмотря на предсвадебную суматоху, спешку и тревогу за Лала, Салли часто думала об Эйли и о миссис Оуэн: они внесли в ее жизнь нечто новое, благодаря им она смогла по-иному взглянуть на своего сына Тома и лучше понять его. Но она совсем забыла о Маритане и о том, что Калгурла разыскивает ее, и, наверно, не вспомнила бы об этом, если бы Калгурла в один прекрасный день не появилась у нее во дворе. И сразу забытые чувства и ощущения нахлынули на Салли: у нее перехватило дыхание от предчувствия чего-то рокового, страшного, таившегося в исчезновении Маританы, так внезапно бросившей на произвол судьбы своих детей.
Налитые кровью глаза Калгурлы полны были затаенной ненависти, сумрачное, смуглое лицо искажено болью и гневом.
— Нашла Мири, — прерывающимся голосом пробормотала она. — Нашла кости и платье — там, внизу, в шахте, по дороге в Гунгарри.
Маритана не выходила у Салли из головы, пока она одевалась на свадебное торжество. Со двора доносились причитания Калгурлы, а в ушах Салли еще звучали обрывки разговоров о происшествии, которое обсуждалось весь этот день.
В утреннем выпуске «Горняка» было подробно описано, как Калгурла привела полицию к заброшенному руднику по дороге в Гунгарри. Оказывается, она обшарила все старые шахты на много миль вокруг, подозревая, что ее дочь, таинственно исчезнувшая три месяца назад, стала жертвой злого умысла. И вот, когда в колючем кустарнике возле заброшенных разработок рудника Санта Лючия она увидела стоптанный башмак и лоскут зеленого платья, она тотчас сообщила об этом полиции. В шахту спустился один опытный рудокоп, который и обнаружил тело женщины под грудой сброшенной сверху рыхлой земли. Тело совсем разложилось и было неузнаваемо, но зеленое платье все еще держалось на нем, уцелели и пестрые бусы. Хотя лица, можно сказать, уже не было, Калгурла и кое-кто из женщин-кочевниц опознали труп: по их утверждению, это было тело кочевницы, известной под именем Маритана. Сержант Догерти, которому поручено это дело, ведет дальнейшее расследование.
Город гудел; все только и говорили об этом. Многие считали, что смерть Маританы так или иначе связана с незаконной торговлей золотом; она, несомненно, знала причастных к этому лиц и, должно быть, знала слишком много. Чего только не говорили о причинах ее исчезновения. Вспоминали и о ее выходке в первый день суда над Моррисом. Это-то, по общему мнению, и было причиной того, что с ней расправились некие отъявленные головорезы, поставляющие золото крупным скупщикам.
Салли знала, как большинство жителей приисков относится к краже золота. Она знала, какие подспудные силы приходят в движение и вступают в борьбу, когда требуется найти козла отпущения.
Рудокопы, которым время от времени удавалось вынести из шахты кусочек-другой золота, отнюдь не считали это преступлением. Они говорили, что это капля в море по сравнению с тем, что загребают лица, занимающие командные посты; да и кроме того — надо же хоть чем-то отплатить горным компаниям за их бесчеловечную эксплуатацию рабочего человека, в котором они видят лишь орудие для получения все больших и больших прибылей. Каждому рудокопу было известно, что компании пускаются на любые беззакония и уловки, лишь бы украсть у рабочего, всецело зависящего от них, его время, труд и его гражданские права. Это было самым настоящим воровством в большом масштабе и, как правило, сходило хозяевам с рук.
