Ознакомительная версия.
— Нам все известно, Бек Хаджи, все. Урусутов в Волоке Ламском не много. Совсем мало урусутов, не наберется даже тумена.
— Их можно растоптать копытами наших коней, даже не вынимая из ножен сабель! — воскликнул ногайский xaн Койричак.
Бек Хаджи усмехнулся и промолвил не без ехидства:
— И это все, что вам известно о серпуховском коназе и его воинстве? Не много, однако!
— Я окажу тебе высокую честь, шуракалец! — прошипел Коджамедин и вдруг снова перешел на крик: — Ты первым поведешь на Волок своих нукеров! Они храбры и полны сил, они ведь не сражадись за Мушкаф! Они сокрушат урусутов коназа серпуховского!
Чем больше кричал разъяренный оглан, тем спокойнее становился Бек Хаджи, тем увереннее и смелее отвечал оглану:
— Меня всегда считали беспечным и веселым человеком, но более беспечных людей, чем вы, я еще не встречал. Вы пренебрегли законами яссы великого Чингисхана, вы даже не выставили вокруг своего стана дозорных. Если бы урусуты этой ночью оказались тут, они бы вырезали вас всех до последнего нукера, вырезали бы, как баранов. Вам все известно, но знаете ли вы, что урусутские разведчики без помехи подкрались к вашему лагерю? Мои нукеры поймали двоих, а сколько их было?.. Хотите, я прикажу привести их сюда, чтобы допросить?
Но все сказанное ничуть не насторожило пьяных татарских военачальников, скорее наоборот:
— Ты забываешься, шуракалец! — вскочил на ноги Коджамедин.
— Как ты посмел, Бек Хаджи, так разговаривать с братом великого Тохтамыш-хана! — поднялся с ковра Койричак, угрожающе положив руку на эфес кинжала.
Хаджи Черкес, который был менее пьян, вмиг оказался между ними и срывающимся голосом прохрипел:
— Опомнитесь, ханы! Аллах покарает нас, если мы станем убивать друг друга и не сокрушим неверных!
В шатре установилось гнетущее молчание, сквозь войлочные стены стал слышен гомон пробуждающегося ордынского лагеря. Коджамедин подошел к Беку Хаджи и угрюмо произнес:
— Хорошо, доблестный Бек Хаджи, ты не пойдешь первым на Волок Ламский. Ты и твои нукеры будут в обозе охранять ясырь. Я все сказал!
Разъяренный шуракалец, не проронив ни слова, стремительно вышел из шатра. Вскочив на коня, он в сопровождении телохранителей поскакал к своим нукерам. Возле небольшой походной юрты, которую уже успели поставить, Бек Хаджи спрыгнул на землю и быстро вошел внутрь. В нос ему ударил едкий запах дыма. При свете воткнутого в землю факела два невольника, стоя на коленях, изо всех сил дули на сырые дрова, стараясь разжечь костер. Хан для острастки хлестнул их плеткой по спинам, замахнулся опять, но огонь наконец разгорелся, и рабы, торопливо пятясь, поспешили убраться.
Бек Хаджи присел на корточки возле костра, задумчивый, мрачный. Припоминал разговор с огланом Коджамедином и чувствовал, как неистовая лють туманит голову… «В обозе решил держать меня и моих храбрецов! Что ж, об этом он еще горько пожалеет!..»
— Эй, Хасан! — громко позвал он начального над стражей и, когда тот появился на пороге, велел привести схваченных урусутских дозорных.
В юрту ввели Никиту и Алешку; руки у них были связаны, верхняя одежда снята. Босые, в длинных белых рубахах стояли парни перед ханом, который не спускал с них испытующего взгляда. Потом подошел поближе, грозно выкрикнул:
— Вас послал коназ Серпуховский?!
Пленники не отвечали.
— О хан, ты забыл, что они тебя не понимают! — воскликнул мынбасы Солиман, вошедший в юрту. — Я прикажу привести урусутского поводыря, что служил нам в Тарусе, он знает по-татарски, у него такое чудное имя — Корень.
Вскоре тот явился; бросив испуганный взгляд на хана, потом на Никиту и Алешку, приготовился переводить, но молодые воины, опустив головы, молчали.
— Говорите, подлые гяуры! У меня нет времени ждать! — заорал Бек Хаджи и, схватив плетку с вшитыми кусочками свинца, яростно стал хлестать парней. — Говорите, щенки, кто вас послал? Коназ Серпуховский? Сколько у него воинов?..
На лицах пленников вздулись багровые полосы, рубахи превратились в окровавленные лохмотья. Никитка, сцепив зубы, с ненавистью смотрел на шуракальца. Алешка при каждом ударе вскрикивал, но оба по-прежнему молчали.
Наконец Бек Хаджи утомился и опустил плетку, в голове у него мелькнуло: «В мужестве им, однако, не откажешь! Это уже не щенки, это настоящие волки! Потому урусуты и разгромили Мамая, что у них даже юнцы такие!..» Что-то похожее на страх неожиданно закралось в душу хана. Чтобы успокоиться, он стал снова хлестать парней своей страшной плеткой.
— Все молчите, гяуры! — Лицо хана снова исказилось, глаза, казалось, выскочат из орбит. — Тимур, Махмуд, Ахмет! — громко выкрикнул он. — Переломить хребты этим упрямцам! Тут, в юрте! Сейчас!
Полог юрты качнулся, вбежала захваченная в Тарусе урусутка Настя, ставшая за эти дни любимой наложницей Бека Хаджи. Волосы у нее были распущены, карие с желтым ободком глаза расширены. Такой она показалась хану еще более желанной, самой прекрасной из всех женщин в мире. У него, жестокосердного к мукам и страданиям других, при виде ее радостно зачастило сердце. Забыв про пленников, бросился к ней…
— О, моя нежная газель! Зачем ты пришла сюда?! Раздетая… Босая… — искренне ужасался Бек Хаджи.
Но Настя, казалось, не слышала его. Подойдя к пленникам, закричала:
— Господи! Что ты сделал с этими несчастными, Бек Хаджи?! А еще говоришь, что безумно меня любишь. Разве может любить сердце, в котором столько зла?!
— Они лазутчики коназа Серпуховского! — грозно воскликнул шуракалец — его радостное возбуждение куда и делось. — Они молчат, не хотят говорить, смеются надо мной! — еще больше повысил он голос. — Я велел их казнить!
— Нет, ты не сделаешь сего! — дрожа от волнения и страха, произнесла Настя. — А ежели казнишь, то я никогда тебя не полюблю! Убей и меня! — Увидев, что хан заколебался, упала перед ним на колени, взмолилась:
— Прошу тебя, Бек Хаджи, не казни сих юнцов!
Тот помолчал, потом, сдвинув к переносице тонкие брови, махнул рукой:
— Хорошо, пусть будет по-твоему, я помилую их. — И приказал державшим парней нукерам: — Отправьте урусутов в обоз к остальным пленникам!
На рассвете дозорные во главе с Федором выехали из лагеря станичников и углубились в редкий, поросший чахлым кустарником лес. Лошади неслышно ступали по мокрой траве и опавшим листьям. Разведчики проехали несколько верст, никого не встретив. Когда в просвете между деревьями стали видны постройки Волока Ламского, Федор остановил дозорных и приказал надеть мешки на морды лошадей.
Наконец всадники выехали на опушку леса. Перед ними простиралось скошенное поле. С одной стороны оно примыкало к приземистым избам посада, с другой — переходило в дорогу, которая скрывалась за поворотом в лесу. В нескольких десятках саженей от разведчиков поперек поля тянулся широкий ров. Он был так искусно завален дерном поверх срубленных веток деревьев, что дозорные, хотя и находились в нескольких саженях, сначала его даже не заметили.
Федор показал на ров стоявшему рядом Васильку.
— Не инак для орды выкопали?! — разглядев, обрадованно удивился тот.
— А для кого ж!
— А почему, дядечка Федор, никого окружь не видать? — настороженно спросил Сенька; последнее время дозорные часто брали его с собой в разведку.
— Чему дивиться? Горожане в домах попрятались, а воинство, должно, в засаде укрылось.
— Где же они? — оглядываясь во все стороны, завертелся в седле отрок. — Чай, ведь не иголка, что в стог упала и пропала.
— Истинно будто вымерло все, а ратников собралось, сказывали, много! — недоумевал и Василько.
— Мыслю, за тем рвом в лесу расположились с обеих сторон! — предположил Федор.
— Хитро укрылись, ничего не скажешь, — подал голос Клепа; рыжего лесовика трудно было узнать: он сбросил наконец свое рубище, надел кафтан, на ногах сапоги, на голове шлем.
— Надо и нам схорониться! — вдруг встревожился Василько и пояснил: — Не от татар, а от своих! В такой час, ежели узрят нас, как бы беды не вышло. Посчитают за ордынских лазутчиков, чего доброго, в яму кинут, а то и вовсе убьют. Поди потом доказывай, что не так!..
Такая же мысль пришла и Федору. Он уже намерился отдать наказ дозорным отвести коней в лес, а самим спрятаться, как вдруг послышался отдаленный топот конницы. Все замерли, прислушиваясь, кто-то заполошно воскликнул:
— Орда идет!..
Топот становился все громче, над дорогой, лесом и полем все сильнее звучал яростный боевой клич ордынцев: «Аллах! Урагх!..»
Десятитысячная орда астраханского хана Хаджи Черкеса первой покинула татарский стан. Хмельной от бузы и кумыса, тот так и не выслал вперед своих багатуров-разведчиков. Волоколамская дорога глухо гудела под копытами многотысячной конницы. Завидев избы посада, потемневшие от времени деревянные стены и башни Волоцкого детинца, серебрящиеся купола церквей, всадники понеслись галопом. Дорога расширилась, вышла в поле. Астраханцы, горяча коней, лавиной понеслись к городу. И вдруг мчавшиеся на полном скаку нукеры стали проваливаться в ров!..
Ознакомительная версия.
