него в машине прослушка?
Записывают сейчас их разговор?
Что она должна ответить?
Сам Витор все же «оттуда»? Знал, что ее вызовут в ПИДЕ. Оказался около здания ровно когда ее отпустили. Теперь проверяет, поддастся ли она на провокацию оппозиционеров, если они захотят через нее выйти в прямой эфир.
— Это невозможно! Даже если я сойду с ума, что маловероятно, и решу совершить акт публичного самосожжения и говорить в эфире то, что не заверено цензором, я не успею дочитать текст до конца. Меня вырубят из эфира. Всю смену дня уволят. Что там «уволят» — посадят… Сказать я не успею ничего, а люди пострадают.
— К тому времени, как ты закончишь эфир, уже никого не уволят. Тем более не посадят. Власть уже будет в других руках. В наших.
Эва хочет выйти из машины, но дверь не открывается.
— Открой!
— Что?
— Открой дверь! Сейчас же. В ПИДЕ на тебя не донесу, скажи и на том спасибо.
— Эва!
— Гадала — человек ты или стукач. А ты провокатор.
— Эва, послушай…
— И слушать не собираюсь! Немедленно открой!
Витор выходит из машины, обходит ее и открывает дверь с ее стороны.
Она хлопает дверью. Уходит.
Поднялась в квартиру, отпустила мать, которая в кои веки не стала читать ей нотацию, так торопилась на автобус. Из-за занавески в окно посмотрела, что мать дошла до остановки ровно когда нужный ей автобус появился из-за угла, успела в него сесть.
Мать успела, уехала, а Витор еще сидит в своей машине, не уезжает. Закуривает. Вечный ее поклонник около рекламной тумбы начинает суетиться, бежит к телефону-автомату на углу. Поклонник тоже ревнует к Витору? И кому же он звонит?!
Витор трогает с места. Поклонник, бросив трубку, бежит к проезжей части, вскинув руку, останавливает такси, машет рукой вслед машины Витора — за ним. И стремительно уезжает.
А она так и стоит у окна. Минуту. Две. Десять… Пока не замечает, что место у рекламной тумбы занял другой… поклонник. Где-то она его уже видела.
Поклонник?
Предупредить Витора о слежке оказывается сложнее, чем казалось. Даже если у них заговор, в котором она не должна участвовать, предупредить о слежке все равно нужно. Не хочет же она, чтобы всех этих наивных капитанов арестовали.
Оставленные Витором телефонные номера не отвечают — до работы он еще не доехал, домашнего номера не оставлял. Не хочет, чтобы она домой ему звонила? Интересно, он женат? Никогда не спрашивала. Скорее всего, женат. Военные женятся рано. Дети, наверное, по возрасту как ее дочки или старше.
Нужно поехать в телецентр, найти контакты Генштаба, позвонить. Телезвезде не откажут, скажут, где искать капитана Сантуша. Только дочек завезти маме в Алфаму. Может, у нее после слов Витора уже паранойя, но оставлять девочек одних в пустой квартире с таким «поклонником» под окнами опасно.
Быстро, быстрее, затолкать дочек, их сумки, их кукол в свой недавно купленный с рук «Бьюик»… Поправить зеркало заднего вида… и заметить, что второй поклонник быстро садится в припаркованную за рекламной тумбой машину и трогает следом за ней…
И ни на одном из поворотов в другую сторону не сворачивает. Так и провожает до дома матери и потом до телестанции.
Номер телефона, по которому соединяют с капитаном Витором Сантушем, она все-таки находит.
Через пятнадцать минут он ждет ее около телестанции. Выслушивает ее рассказ про слежку, кивает.
— Почему ты так уверен, что я стану вам помогать?
— Потому что ты дочь своего отца.
Ужас жаром обдает ее с ног до головы.
— Салазара?!!
Монтейру
Португалия. Лиссабон. Март 1974 года
— Здравствуй…те.
— Как дела?
Напротив него сидит незнакомый провинциальный увалень с кривоватыми верхними зубами и раздражением от плохой бритвы на правой щеке.
В декабре ему сообщили, что сын от второго брака приехал в столицу искать его. За пятнадцать лет Монтейру ни разу не видел ни второй жены, ни сына и про них не вспоминал. Несколько раз ему передавали, что жена пыталась его найти, но ей отправляли ответ, что он находится в заключении. ПИДЕ берегло тайны своего лучшего агента.
Если бы в год, когда Монтейру, как особо опасного преступника, перевезли с Гоа в Лиссабон, его осудили, то даже максимальный срок закончился бы именно в это лето. И сын приехал его искать.
— Лучше с сыном встретиться! — Замначальника ПИДЕ Кардозу категоричен. — Самому все погасить. Чтобы не пошла волна, что люди пропадают у нас в застенках. В колониях и так сейчас неспокойно.
— Знаю. Сам недавно вернулся из Мозамбика.
— И не стоит подливать масло в огонь. Поговоришь с сыном, дашь денег, отправишь обратно.
Денег дал. Разговор не получился.
— Что делаешь?
— Работаю клерком в Сити. В Лондоне… Мы с мамой вернулись туда… После твоего… вашего… ареста денег не было. Мама хотела вернуться в Лондон, я не хотел. Не знал, что там делать. Но пришлось вернуться.
Рыжеватый — в британскую мать, кожа с коричневым налетом — в гоанскую бабку. А где же его португальская кровь? Кровь великих мореплавателей и завоевателей?! Где кровь того предка с портрета в родительском доме?! Портрет этот где теперь?
— Да, висел у дедушки и бабушки дома. Около скрипучего шкафа. Где портрет сейчас, не знаю. Бабушка в прошлом году умерла. Дедушка за пять лет до этого… Мы не смогли на похороны полететь. Да и наследство нам не положено — документы о браке на фамилию Раймунд, а они Монтейру.
Весть о смерти родителей не задела. Что ему до того? Зова крови ни к старшим, ни к младшему не почувствовал.
Но тогда-то он и вспомнил про забеременевшую от него стенографистку Салазара.
Обычно он не помнил из своего прошлого ничего. Как отрезало. Выходил за порог, и все оставалось за той дверью, возвращаться в которую не собирался. Поэтому и дверь всегда открывалась с одной стороны — на выход. Обратного хода не было. Не хватало только копаться в воспоминаниях — как пальцами червей ворошить. Была такая забава у старших в детстве, заставить малышей копаться в червях, ощущение мерзости, когда пальцами заставляют в кишащих извивающихся скользких червях копаться.
Высчитал, сколько сейчас должно быть ребенку, — на год старше Лоры. Вглядывался на улице в молодых женщин и мужчин, прикидывая, сколько им сейчас.
Хотел забыть — что ему какая-то стенографистка, может, ее отправили на подпольный аборт и никакого его ребенка не существует. А если и существует, что ему от этого? Вот приехал точно его родной сын, и
