— Меня арестуют! — воскликнул он. — Мне не уйти от этого унижения.
— Вот сюда, сэр Джеймс, сюда, — донесся из-за двери хриплый голос сэра Лотиана Хьюма.
— Незачем указывать мне дорогу в дом, где я распил немало бутылок доброго кларета, — ответил ему кто-то басом, и на пороге появился рослый плечистый сквайр Овингтон; на нем были штаны из оленьей кожи, высокие сапоги с отворотами, в руке он держал хлыст. Вместе с ним вошел сэр Лотиан Хьюм, а из-за его плеча выглядывали два сельских констебля.
— Лорд Эйвон, — сказал сквайр, — как мировой судья графства Суссекс я должен вам объявить, что против вас выдвинуто обвинение в преднамеренном убийстве вашего брата капитана Баррингтона, совершенном в тысяча семьсот восемьдесят шестом году.
— Я готов предстать перед судом.
— Я сказал вам это как судья. Но как человек и сквайр Рафм Грейнджа я рад вас видеть, Нэд, и вот вам моя рука; никогда я не поверю, что добрый тори, человек, который мог обскакать любого наездника, способен на такое злодейство.
— Вы не ошиблись во мне, Джеймс, — сказал лорд Эйвон, крепко пожимая большую загорелую руку сельского сквайра. — Я не виновен и готов это доказать.
— Черт побери, рад это слышать, Нэд! Иными словами, лорд Эйвон, любые представленные вами доказательства будут рассмотрены пэрами по законам нашей страны.
— А до тех пор, — прибавил сэр Лотиан Хьюм, — прочная дверь и крепкий замóк будут лучшей гарантией того, что лорд Эйвон окажется на месте, когда это потребуется.
Обветренное лицо сквайра побагровело, и он обернулся к приезжему лондонцу.
— Вы судья графства, сэр?
— Не имею чести им быть, сэр Джеймс.
— Так как же вы осмеливаетесь давать советы человеку, который чуть не двадцать лет исполняет эту должность? Когда у меня возникают сомнения, я могу посовещаться с законником, больше я ни в чьей помощи не нуждаюсь.
— Вы слишком много себе позволяете, сэр Джеймс. Я не привык к подобным резкостям.
— А я не привык, сэр, позволять кому бы то ни было вмешиваться в мои служебные дела. Я говорю вам это как судья, сэр Лотиан, но всегда готов постоять за свои слова как джентльмен, так что я к вашим услугам, сэр.
Сэр Лотиан поклонился.
— Разрешите вам заметить, сэр, что в этом деле у меня есть личный и притом весьма важный для меня интерес. И у меня есть серьезные основания полагать, что здесь налицо заговор, который задевает мои интересы как наследника титулов и владений лорда Эйвона. Пока все это не будет надлежащим образом расследовано, лорд Эйвон должен быть помещен под надежный надзор, и я призываю вас как судью воспользоваться своими полномочиями.
— Будь оно неладно, Нэд! — воскликнул сквайр. — Мне необходим мой законник Джонсон. Я хочу обойтись с вами как можно мягче, Нэд, и не знаю, что говорит по этому поводу закон; а тут, вы сами слышали, меня призывают посадить вас под замок.
— Разрешите мне вмешаться, сэр, — сказал дядя. — Пока человек находится под личным надзором судьи, он считается под охраной закона, так что, если лорд Эйвон окажется под крышей Рамф Грейнджа, это условие будет соблюдено.
— Что может быть лучше! — обрадовался сквайр. — Пока все не разъяснится, вы будете моим гостем, Нэд. Иными словами, лорд Эйвон, как представитель закона я беру на себя ответственность за то, что вы будете под надежным надзором до той минуты, пока вас не вызовут в суд.
— Вы верный друг, Джеймс.
— Ну-ну, я поступаю как велит закон. Надеюсь, у вас нет никаких возражений, сэр Лотиан Хьюм?
Сэр Лотиан передернул плечами и ответил судье мрачным взглядом. Потом повернулся к моему дяде.
— Нам с вами еще предстоит уладить одно небольшое дело, — сказал он. — Не будете ли вы добры назвать мне имя кого-либо из ваших друзей? Меня будет представлять мистер Коркоран, он сейчас находится в моем ландо, и мы могли бы встретиться завтра поутру, если не возражаете.
— С удовольствием, — ответил дядя. — Полагаю, твой отец не откажет мне в этой услуге, племянник… Ваш друг может обратиться к лейтенанту Стоуну в Монаховом дубе, и чем скорее, тем лучше.
На том и закончились эти не совсем обычные переговоры. Что же до меня, я кинулся к своему другу детства и пытался объяснить ему, как я рад счастливой перемене в его судьбе, а он в ответ уверял меня, что никакие перемены не ослабят его любви ко мне. Дядя тронул меня за плечо, и мы совсем было собрались распрощаться, но тут к нему почтительно приблизился Амброз — на его лице уже не осталось и следа недавних страстей, это снова была невозмутимая маска.
— Прошу прощения, сэр Чарльз, — заговорил он, — но ваш галстух приводит меня в отчаяние.
— Да, вы правы, Амброз, — отвечал дядя. — Лоример старается изо всех сил, но я так и не смог найти вам достойного преемника.
— Все зависит от лорда Эйвона. Если я ему не нужен…
— Вы свободны, Амброз, вы свободны! — поспешил заверить его лорд Эйвон. — Вы превосходный слуга, но ваше присутствие стало для меня тягостно.
— Благодарю вас, Нэд, — сказал дядя, — C'est le meilleur valet possible[38]. Но в следующий раз не покидайте меня так внезапно, Амброз.
— Разрешите объяснить вам причину, сэр. Я решил предупредить вас о своем уходе, когда мы приедем в Брайтон, но на самом выезде из Монахова дуба нам повстречался фаэтон, а в нем сидела леди, которая, как я знал, находилась в весьма близких отношениях с лордом Эйвоном, хоть я и не был уверен, что она его законная супруга. Увидав ее, я окончательно уверился, что он прячется в замке, выскочил из вашей коляски и побежал ее догонять: я хотел ей все рассказать и объяснить, что мне необходимо повидаться с лордом Эйвоном.
— Что ж, я вас прощаю, Амброз, — сказал дядя. — И буду вам весьма признателен, если вы приведете в порядок мой галстух.
Карета сэра Овингтона дожидалась у дверей, и семья лорда Эйвона, столь трагически разъединенная и столь странным образом вновь соединившаяся, отбыла в ней в гостеприимный дом сквайра. Когда они уехали, дядя усадил нас с Амброзом в свою коляску и повез в Монахов дуб.
— Прежде всего надо повидать твоего отца, племянник, — сказал он. — Сэр Лотиан со своим секундантом несколько опередили нас. А я буду чрезвычайно огорчен, если в нашем с ним деле произойдет какая-нибудь заминка.
Я же думал о том, что у нашего противника слава опытного, беспощадного дуэлянта, и, видно, чувства мои отразились на лице, так как дядя вдруг рассмеялся.
— Что это ты, племянник, — сказал он, — у тебя такой вид, будто ты уже идешь за моим гробом! Это не первая моя дуэль и, готов спорить, не последняя. Когда я дерусь неподалеку от Лондона, я прежде набиваю руку в тире Мэнтона, но будь спокоен, сумею продырявить его жилет и тут. Однако, признаюсь, я несколько accablé[39] всем, что на нас свалилось. Подумать только, ведь мой дорогой старый друг не только жив, но еще и невиновен! И у него такой завидный сын и наследник, продолжатель рода Эйвонов! Такого удара Хьюм не выдержит; ростовщики не слишком его допекали в расчете на это наследство… А вы, Амброз, вы-то каковы!
Из всех поразительных неожиданностей, которыми богат был сегодняшний день, эта последняя, кажется, произвела на дядю особенно сильное впечатление, и он возвращался к ней снова и снова. В человеке, которого он считал чуть ли не машиной для глаженья манишек и приготовления шоколада, вдруг взыграли такие роковые страсти — это ли не чудо! Если бы его серебряный бритвенный стакан вдруг ожил и принялся куролесить, он и то, кажется, меньше бы удивился.
До нашего домика оставалось еще ярдов сто, и тут я увидел, что по садовой дорожке шествует высокий, облаченный в зеленый сюртук мистер Коркоран. Отец дожидался нас на пороге, на лице у него было написано плохо скрытое удовольствие.
— Счастлив быть вам полезен в любом качестве, сэр Чарльз, — сказал он. — Мы уговорились на завтра в семь утра на Дичлингском пустыре.
— Я бы предпочел, чтобы подобные свидания назначались на более поздний час, — сказал дядя. — Придется либо вставать ни свет ни заря, либо пренебречь туалетом.
— Они остановились в нашей гостинице, прямо через дорогу, так что если вам желательно позднее…
— Нет-нет, я уж постараюсь… Амброз, все принадлежности утреннего туалета должны быть готовы к пяти.
— Не хотите ли воспользоваться моими пистолетами? — предложил отец. — Они были в деле четырнадцать раз, и на расстоянии до тридцати ярдов лучшего оружия не приходится желать.
— Благодарю вас, мои дуэльные пистолеты у меня в коляске. Проверьте, смазаны ли курки, Амброз, я люблю, когда они спускаются легко… А, Мэри, я привез тебе назад твоего сынка, — на мой взгляд, рассеянная городская жизнь не оказала на него развращающего влияния.
Стоит ли рассказывать, как моя дорогая матушка плакала от радости, как ласкала меня; ведь те, у кого есть мать, и сами это знают, а тем, у кого ее нет, все равно не понять, каким теплым и уютным может быть родное гнездо. Как жаждал я попасть в Лондон, как не терпелось мне увидать городские чудеса, и, однако, повидав куда больше, чем рисовалось мне в самых смелых мечтах, я не увидел ничего, что было бы мне так же мило, так же изливало бы покой на мою душу, как наша скромная гостиная с терракотовыми стенами и все безделицы, столь незначительные сами по себе и столь дорогие по воспоминаниям: рыбка с Молуккских островов, рог нарвала из северных далей, картина «Эскадра лорда Хотэма в погоне за «Çа ira»»! А как приятно сидеть у камина перед сверкающей, начищенной до блеска каминной решеткой, и видеть по правую руку веселое, обожженное солнцем лицо отца, попыхивающего трубкой, а по левую — матушку, в чьих пальцах, как всегда, неутомимо снуют вязальные спицы! Я смотрел на своих родителей и удивлялся: неужели было время, когда я стремился уехать от них, и неужели настанет час, когда я снова их покину!
