В ушах у меня стоит грохот пушек, и пол дрожит у меня под ногами.
Но сильнее, чем боль ожогов, терзает меня сердечная мука.
Впервые – после землетрясения в Венгрии. Потом – под Варной. Тогда он сказал: «Мы встретимся снова у ворот святого Романа». Сегодня ночью я ждал его. Но он не пришел.
Меня пришел навестить немец Грант, чтобы показать свою опаленную бороду и сгоревшие ресницы. Турки уже научились вести подземную войну и защищать свои подкопы. На людей Гранта, которые подводили контрмину поблизости от Калигарийских ворот, обрушились сегодня потоки жидкого огня. Отряд, поспешивший на помощь, был остановлен стеной рогатин и ядовитым дымом.
Сам Грант вынужден был спуститься под землю, чтобы придать мужества своим людям. Им удалось уничтожить турецкий коридор, но они понесли тяжелые потери. Подземные битвы вызывают в городе суеверный ужас.
Глаза Гранта опухли и покраснели от бессонной ночи и паров серы. Он сказал:
– Я нашел труд самого Пифагора, но буквы пляшут у меня перед глазами. Скачут, как блохи… Я уже не могу читать.
Лицо немца исказилось от бессильной ярости, он грозил кулаками и кричал:
– Что это за слепота, которая поражала даже самых мудрых греческих математиков?! Они могли перевернуть землю, как обещал Архимед, но когда мне уже казалось, что я обрету сейчас новое знание, я выяснил только, что душой наделены и деревья – а, может, и камни. Даже Пифагор. Он мог бы строить машины, которые покорили бы силы природы. Но счел это ненужным. Обратился к душе, ушел в свой внутренний мир, обрел прибежище в Боге.
Я проговорил:
– Так почему ты не веришь греческим мудрецам, если уж не желаешь принять доводы Библии и отцов церкви?
– Да я уже и сам не знаю, – прошептал Грант и протер кулаками глаза. – Может, я уже не в своем уме. Из-за ночных бдений, постоянного напряжения и горячечных поисков научных истин я, кажется, переутомился и заболел. Мои мысли мечутся и разлетаются, как птицы в небе, и я уже не способен направить их в нужную сторону. Ведь должен же иметь какой-то смысл этот страшный путь, который ведет в глубины человеческой души и обрывается в темноте. Пифагор мог создать вселенную из цифр. Так неужели во мраке человеческой души, несмотря ни на что, таилось больше истин, чем нес свет природы и науки?
Я проговорил:
– Дух Божий вознесся над землей, Дух Божий, словно сияющее пламя, низвергся на нас, смертных. Уж в этом-то ты не можешь сомневаться.
Немец разразился жутким смехом, колотя себя кулаками по лбу и крича:
– Божественный огонь распрекрасно уничтожает человеческое тело. Во вспышках орудийных залпов сверкает человеческий разум. Я верю в свободу науки и человека. И ни во что другое.
– Ты примкнул не к тому лагерю, – еще раз повторил я. – Тебе надо бы служить султану, а не последнему Риму.
– Нет, – упрямо ответил Грант. – Я служу Европе и свободе человеческого разума. А вовсе не власти.
Поблизости от Калигарийских ворот обнаружено два подкопа. Один уничтожен лишь после жаркой схватки. Другой обвалился сам: там были не удачно поставлены подпорки. Грант считает, что большинство опытных рудокопов уже погибло и теперь султану приходится использовать необученных людей.
Перед самой полуночью по темному небу пролетел светящийся диск. Никто не может объяснить этого явления. Император сказал:
– Начинают исполняться пророчества. Тысячелетней империи скоро придет конец. Созданная первым Константином, она погибнет с Константином последним. Я родился под несчастливой звездой.
Рухнула наша последняя надежда. Константин прав. После своих постов, бдений и молитв он более остро, чем все остальные, чувствует последние слабые удары сердца своей империи.
Бригантина, посланная на поиски венецианского флота, вернулась сегодня утром, не исполнив своей миссии. Благодаря невероятной удаче, а также искусству и отваге мореходов судну удалось проскользнуть обратно мимо турецких сторожевых кораблей.
Двенадцать человек отплыло из Константинополя. Двенадцать человек вернулось. Шестеро из них – венецианцы, шестеро – греки. Двадцать дней кружили они по Эгейскому морю, каждую минуту ожидая нападения турецких сторожевых судов, – но не обнаружили даже намека на христианские корабли.
Когда моряки поняли, что ищут напрасно, они держали совет. Некоторые говорили:
– Мы исполнили свой долг. Больше ничего не можем сделать. Не исключено, что Константинополь уже пал. Зачем нам возвращаться в пекло войны? Гибель города неизбежна.
Другие отвечали:
– Нас послал император. И мы обязаны отчитаться перед ним, хоть плавание наше и было бесплодным. Впрочем – давайте голосовать.
Они посмотрели друг другу в глаза, расхохотались и единогласно решили, что бригантина возвращается в Константинополь.
Во Влахернах я встретил двоих из этих людей. Они все еще широко улыбались, рассказывая о своем напрасном путешествии, а венецианцы подливали им вино и хлопали их по плечам. Но глаза моряков, в которых отражались пережитые в море опасности, не лгали.
– Как вы нашли в себе мужество вернуться на верную смерть? – спросил я.
Они обратили ко мне удивленные, обветренные лица и ответили хором:
– Мы ведь – венецианские моряки.
Может быть, этого и достаточно. Венеция, владычица морей, жадна, жестока и расчетлива. Но она так воспитывает своих солдат, что они живут и умирают за честь и славу родного города.
Но шестеро из этих двенадцати было греками. Они доказали, что и грек может быть верным до последнего вздоха – верным делу, которое уже безнадежно проиграно…
После полудня к воротам святого Романа приблизилась великолепная процессия. Турки размахивали флагами, трубили в рожки и громко требовали впустить в город султанского посла для переговоров с императором Константином. В это время турецкие пушки прекратили обстрел, а турецкие солдаты отступили в свой лагерь.
Джустиниани подозревал во всем этом какую-то военную хитрость и не хотел, чтобы посланник султана увидел, как сильно повреждена внешняя стена и как ненадежны временные укрепления. Однако император Константин поднялся на стену и узнал в посланнике своего личного друга, синопского эмира Исмаила Гамзу. Его род уже много поколений поддерживал теплые отношения с василевсами Константинополя. Но незадолго до смерти старый Мурад сумел заключить мир и с Гамзой, женив Мехмеда на его дочери. Но Константин все равно благосклонно приветствовал эмира и приказал пропустить его в город. Через дверцу в стене Гамзу ввели в Константинополь.
Едва узнав о прибытии посла, Минотто немедленно созвал совет двенадцати, велел снять часть венецианцев со стен и двинулся во главе двухсот закованных в броню воинов к нынешней резиденции императора. Джустиниани, в свою очередь, приказал выдать своим людям побольше еды и остатки вина, ходил от одного солдата к другому и говорил, грозя им кулаком:
– Смейтесь, смейтесь громче, не то я вам всем шеи сверну!
Когда Исмаил Гамза, поглаживая бороду, внимательно поглядывал по сторонам, он видел лишь хохочущих великанов в стальных доспехах; воины ели мясо, беззаботно швыряя полуобглоданные кости на землю. Император Константин протянул эмиру руку для поцелуя и посетовал, что они встречаются в столь печальных обстоятельствах.
Синопский эмир провозгласил громко и выразительно – так, чтобы его услышали и солдаты:
– Пусть день этот станет благословенным днем, ибо султан Мехмед прислал меня, чтобы предложить тебе мир на самых почетных условиях.
Генуэзцы Джустиниани разразились на это еще более громким хохотом, хотя многие из них едва держались на ногах и не плакали от изнеможения. Джустиниани, зажав между большим и указательным пальцами стилет, расхаживал за спинами солдат и украдкой покалывал в задницу каждого, кто смеялся недостаточно звонко.
Исмаил Гамза попросил императора о беседе с глазу на глаз. Василевс Константин без страха ввел его в свои апартаменты и заперся с ним в маленькой комнатке, не обратив внимания на предостережения советников. Тем временем венецианский посланник приказал своим людям окружить башню, вошел в нее во главе совета двенадцати и потребовал, чтобы императора уведомили о том, что венецианцы не потерпят никаких тайных переговоров с турками.
Василевс ответил, что не собирается принимать никаких решений за спиной своих союзников, созвал своих собственных советников и сообщил им о мирных предложениях султана. Исмаил Гамза заявил серьезным тоном:
– Для твоего собственного блага и блага твоего народа я прошу тебя принять условия султана – лучшие из всех возможных. Константинополь – в критическом положении. Защитников города мало, и они голодают. Народ доведен до отчаяния. Это – твой последний шанс. Если ты не покоришься сейчас, султан убьет всех мужчин, продаст женщин и детей в рабство и отдаст город на разграбление.
