Незадолго до полуночи ко мне явился Мануил. Трясясь от страха, он сказал:
– Базилика горит.
Мы поднялись на крышу дворца, где собралась уже большая толпа зевак. В турецком лагере все еще пылали высокие костры, но посреди темного города возносился к небу гигантский купол храма Святой Софии, разливая вокруг дивный неземной свет. Это был не огонь, а скорее яркое голубоватое сияние. Латиняне, глядя на светящийся купол, шептались между собой и говорили, что это – дурной знак.
Удивительное сияние полыхало над храмом, то ослабевая, то усиливаясь вновь. Я пошел в город, к собору. И был не одинок. Вокруг меня в темноте шумело и волновалось людское море. Все спешили в одном направлении. Я слушал всхлипывания женщин и пение монахов. У храма голубоватое сияние было столь ослепительным, что никто не отваживался приблизиться… Люди падали на колени на влажные плиты и начинали молиться. Бог послал нам знамение. Неземное приняло земной образ. Увидев это собственными глазами, я не могу больше сомневаться в том, что эра Христа закончилась и наступило время зверя.
Купол сиял и горел целый час. Потом свечение стало вдруг быстро ослабевать, минуту померцало и исчезло. Небо было так плотно затянуто тучами, что ночь вокруг нас сделалась внезапно черной, как уголь. Турецкие костры погасли, их зарево уже не освещало город. Ночь была душной, насыщенной запахами земли и гниющих листьев – и человек чувствовал себя так, словно двигался во мраке среди разверзшихся могил.
В темноте в руку мне скользнула тонкая, горячая ладонь. Может, это был лишь самообман, но мне казалось, что я узнаю ее из тысячи. Я не смел ни сжать эти пальцы, ни заговорить. Вдруг это был только заблудившийся ребенок, который нашел опору в моей руке? Или какая-нибудь женщина, выведенная из равновесия темнотой и страхом, захотела ощутить близость мужчины?.. Но я узнал эту руку. Теплая и беззащитная – она словно безмолвно молила о примирении перед смертью.
Женщина тоже ничего не сказала. Во мраке мы слышали лишь дыхание друг друга. Наши руки соприкасались. На наших запястьях болезненно бились жилки – одна возле другой – как немые свидетели единения двух людей. Это было прекрасно. Это было лучше всего на свете. Так мы понимали друг друга. Слова лишь разрывали нити, связывавшие нас.
Так просто, так ясно, так робко и беззащитно. Горячая ладонь в темноте, а вокруг – тяжелый запах гниющих листьев. Над могилами, на пороге смерти мы в знак примирения протянули друг другу руки. А потом женщина исчезла…
И даже если это все было только иллюзией и миражом, боль в моем сердце утихла. Когда я, как лунатик, искал обратную дорогу во Влахерны, горечь уж не переполняла до краев мою душу. Я был свободен, взор мой прояснился. Я стал свидетелем чуда и сжимал руку человека в своей ладони.
Ночное чудо у храма Святой Софии привело город в такое волнение, что рано утром люди, возглавляемые монахами и монахинями, кинулись на Влахернский холм, забрали из церкви чудотворную икону Божьей Матери и отнесли ее на городскую стену, чтобы святая заступница защищала Константинополь. Богородица, чей узкий лик, обрамленный золотом и драгоценными камнями, был несказанно печален, скорбно взирала на чад своих, Многие видели, как губы ее дрогнули, а из глаз покатились слезы. Несколько человек хотело прикоснуться к образу, и в давке он упал на землю. В тот же миг капли дождя величиной с голубиные яйца, начали падать из низких туч. Дождь мгновенно превратился в ливень, резко потемнело, и по улицам побежали потоки воды. Чудотворная икона, намокнув, налилась свинцовой тяжестью. Лишь самым крепким монахам удалось общими усилиями поднять ее с земли и укрыть в безопасном месте, в монастыре Хора.
Мы думали, что внезапный дождь намочит порох турок. Пустые надежды. Даже во время ливня то и дело гремели орудийные залпы, а когда он кончился и над землей заклубились влажные испарения, турки открыли сокрушительный огонь – словно хотели наверстать упущенное время.
Турки все еще постятся. В этот же день, стоя позже на стене, я видел, как турецкие полководцы собрались на холме у шатра султана. Военный совет продолжался всю вторую половину дня. Потом султанские чауши в зеленых одеждах вскочили на коней и галопом помчались развозить по разным частям лагеря приказы Мехмеда. Вскоре в неприятельском стане поднялся радостный рев. Он разрастался и усиливался. Ликующие вопли людей и оглушительный шум бескрайнего моря. Нетрудно догадаться, что султан назначил день и час последнего штурма.
Увидев, что Мехмед собрал Великий Диван, я отправился к воротам святого Романа и разыскал Джустиниани, который руководил у стены бесконечными работами по ремонту укреплений.
– Во Влахернах все в порядке, – сказал я. – Скоро начнется штурм. Позволь мне сражаться рядом с тобой у ворот святого Романа. Девять лет назад под Варной кое-кто назначил мне тут встречу… Я не хотел бы опоздать на нее.
Джустиниани дружески взял меня под руку, поднял забрало и посмотрел на меня с улыбкой в налитых кровью бычьих глазах. Он словно тихонько посмеивался над чем-то неведомым мне.
– Многие сегодня просились сюда, – проговорил генуэзец. – Мне льстит, что это место кажется всем столь почетным.
Даже султан Мехмед изволил обратить на меня свое внимание, – продолжал Джустиниани, кивнув на бревно, выступавшее из земляного вала. На конце этого бревна, касаясь пятками пожухлой травы, висел труп одного из турецких торговцев с растрепанной бородой; на нем все еще был потертый бараний кожушок. – Султан велел сообщить мне, что восхищен моим мужеством и военным искусством. Он не предлагает мне стать предателем, если это оскорбляет мою честь. Но если я уведу со стены на корабли своих людей, он обещает сделать меня богатым человеком и поставить во главе своих янычар. Он даже разрешит мне сохранить мою веру, поскольку в его войске служат и христиане. Если я согласен, то должен спустить флаг. Вместо этого я приказал повесить султанского посланца. Вот мой ответ – и надеюсь, Мехмед его видит, хоть моим людям и некогда строить сейчас высоких виселиц.
Генуэзец стер пот и пыль и добавил:
– Такие предложения, как это, немного обнадеживают. Судьбу города будут решать наши мечи. Император пришлет сюда элиту своей гвардии и лучших греческих воинов. Мы докажем султану, что живая железная стена куда крепче каменных бастионов.
Но я не доверяю никому и ничему, – продолжал Джустиниани, окинув меня неласковым взглядом. – Особенно подозрительно, что именно ты хочешь сейчас вернуться сюда. Этот купчишка прохрипел на последнем издыхании, что у султана есть много способов избавиться от меня. И потому мне не хотелось бы, чтобы у меня за спиной стоял человек, сбежавший из лагеря Мехмеда, хоть мы с тобой и добрые друзья, Жан Анж.
Радостные вопли, грянувшие в турецком лагере, обрушились на нас подобно штормовой волне.
– Если султан Мехмед принял решение, он осуществит его любыми средствами, – вздохнул я. – Раз ты встал у него на пути, он, не колеблясь ни секунды, подошлет к тебе убийцу, и тот при первом же удобном случае сделает свое дело.
– Значит, ты понимаешь, почему мне не хочется видеть возле себя слишком много чужаков, – ласково проговорил Джустиниани. – Но есть люди, которым добросердечный человек просто не в состоянии отказать. Кроме того, мой долг протостратора – приглядывать за тобой, чтобы в последний момент ты не сделал какой-нибудь глупости. Так что будь у меня на глазах, когда начнется штурм, иначе – поплатишься головой.
В тот же миг мы увидели Луку Нотара, который мчался к нам галопом на вороном скакуне, во главе отряда городской стражи. У калитки в стене Нотар спешился, чтобы пробраться на участок Джустиниани. Генуэзец сложил ладони рупором и крикнул своим людям, чтобы они не подпускали Нотара к земляному валу. Лицо Луки потемнело от гнева. Он рявкнул:
– Я имею право ходить где пожелаю, чтобы выполнять распоряжения императора. Среди греческих поденщиков на стене находятся беглые преступники и контрабандисты.
Джустиниани спустился по обломкам стены и спрыгнул на землю перед Нотаром. Доспехи генуэзца зазвенели.
– Ты не будешь шпионить на моем участке! – заорал он. – Тут я – хозяин! Отдай мне лучше две мои бомбарды. Сейчас они нужны мне, как воздух!
Нотар язвительно засмеялся:
– Ты считаешь, что греки должны защищать порт голыми руками? Именно теперь эти пушки необходимы, чтобы не подпустить к городу турецкий флот.
Джустиниани заскрипел зубами так, что хрустнули челюсти, и прорычал:
– Не понимаю, почему я еще не проткнул тебя мечом, проклятый предатель.
Лицо Нотара посерело. Оглядевшись по сторонам, он схватился за меч… Но у грека хватило ума не бросаться на человека комплекции Джустиниани. Нотар отступил на пару шагов и, убедившись, что прикрыт с тыла своими людьми, попытался улыбнуться. Потом он ответил спокойным тоном:
