Она вернулась в Эгга в мрачном настроении. Она пошла к священнику Энунду и рассказала ему о своей поездке. При этом она сказала — и это было правдой, — что Хелена кажется более счастливой, чем была после смерти Грьетгарда.
Отвечая ей, Энунд как будто говорил сам с собой, глядя в пространство:
— Это я крестил Хелену. И я назвал ее в честь святой Хелены, нашедшей крест Христа. Наша Хелена тоже нашла свой крест. И мне хотелось бы только, чтобы это был истинный крест.
В эту осень Сигрид ездила вместе с Кальвом на тинг в Мэрин, и эта поездка ее очень обрадовала.
Когда она раньше бывала на тингах с Кальвом, для нее было естественным видеть, его хёвдингом всего Внутреннего Трондхейма; теперь же дело обстояло иначе.
Ее удивило, что он занял свое место с таким видом, будто и не покидал его; что люди, даже не знавшие его до этого, безропотно подчинялись его власти, принимая его решения без всяких возражений.
И сам Кальв воспринимал это как должное.
И только теперь Сигрид поняла, как трудно приходилось Кальву в изгнании, оторванному от этих мест и этих людей, которых он считал своими, от всего того, что составляло смысл его жизни. Она поняла, что он еще сильнее, чем она привязан к Трондхейму, к его обычаям и законам.
Но она начала также понимать, в чем состояла его самая большая ошибка: в том, что он хотел поставить себя выше всего этого. «В ведро нельзя налить больше, чем оно вмещает», — сказал Энунд. И Кальв был того же мнения, вполне довольствуясь положением лендмана из Эгга.
И все-таки Сигрид чувствовала себя чужой во Внутреннем Трондхейме. Даже в Мэрине, к которому она должна была быть привязана всеми нитями своей жизни, она чувствовала себя гостьей, посетившей место, о котором слышала в каком-то предании.
Она сказала об этом Кальву, когда они ехали верхом из Мэрина в Кроксвог после окончания тинга.
Был серый, туманный день, они едва различали дорогу. И они осторожно спускались с холма, говоря о тинге и о вынесенных там решениях, а когда выехали на равнину, холм позади них скрылся в тумане. Лишь голоса и смех впереди, в тумане, напоминали им о том, что они не одни в этом сером мире.
И в памяти Сигрид яснее, чем прежде, всплыли Оркнеи с их плотным туманом и плеском волн.
— В конце концов ты снова почувствуешь себя здесь дома, — сказал Кальв уверенно. — Стоит только Тронду вернуться домой, и ты не будешь думать, что твои дети так далеко…
— Да, но ты-то уж точно здесь на своем месте, — сказала Сигрид и рассказала ему, как радовалась, видя его на тинге.
Но Кальв ничего не ответил, и оба надолго замолчали.
— На тинге я вспомнил, как был последний раз в Мэрине с королем Олавом, — наконец произнес он. — Тогда я в последний раз чувствовал к нему полное доверие.
— Ты все еще думаешь об этом? — спросила Сигрид. Хотя они были в последние годы откровенны с Кальвом, он не называл имя конунга Олава после своего возвращения в Трондхейм. — По крайней мере сейчас ты чувствуешь, что примирился с ним?
— Я не знаю, — ответил он. И когда он посмотрел на нее, на переносице у него пролегла складка. — В тот раз король поступил плохо, и впоследствии он предал меня. Но все-таки сама его смерть и то, что произошло потом, заставили меня считать, что изменником являюсь я сам. Я убеждаю себя сам, что не совершал ничего дурного, что он первый изменил мне. Я сделал только то, что полагалось сделать хёвдингу: верить тем, кто верил мне, отвечать враждебностью на измену.
— И теперь тебе воздалось по заслугам, Кальв. Каждый человек во Внутреннем Трондхейме уважает тебя; я сама слышала, как люди говорили, что Эйнар Тамбарскьелве опозорил себя, посеяв вражду между тобой и конунгом Магнусом.
— Теперь им легко об этом говорить, — сухо заметил он. — Они, наверное, забыли, что у многих из них было совсем другое настроение перед тем, как я вынужден был покинуть страну.
— Они увидели последствия мстительности Магнуса. И все эти годы им не хватало на тинге тебя; я поняла, что с законом и правом здесь было не все в порядке.
— Да, — ответил Кальв и замолчал. — Мне не приходится жаловаться ни на недостаток знания законов, ни на недостаток здравого смысла, — сказал он. — И все же я не могу стряхнуть с себя постыдного чувства вины. Мне кажется, вина моя настолько велика, что я не смогу ничем искупить ее.
В эту осень и зиму в Эгга было весело.
Кальв поселил в доме несколько исландцев; они прибыли в Трондхейм осенью на торговом судне. Среди них было два брата, Бьярни и Торд Халлбьёрнссоны; Бьярни был скальдом по прозвищу Скальд Золотых Ресниц. Он был большим шутником, и на Рождество в доме не смолкали споры и смех.
Но Бьярни был острым на язык, поэтому не было ничего удивительного в том, что он легко наживал себе врагов. И у него произошла большая перебранка с другим исландцем, которого звали Торгрим Халласон. Торгрим сражался в войске короля в битве при Стиклестаде; он был одним из тех, кто отправился со святым Олавом в изгнание, и он очень гордился этим. И он не скрывал, что Кальва считает изменником.
Кальв особенно не спорил с ним, хотя Сигрид понимала, как тяжело ему все это выслушивать. Но Бьярни Скальд Золотых Ресниц дал явно понять Торгриму, что тот ведет себя невежливо. Он сказал, что, либо тот должен оставить свое мнение при себе, либо ему следует покинуть дом Кальва.
Перед Пасхой Бьярни пришел к Кальву и спросил его, не позволит ли он ему произнести драпу, сложенную в его честь. Кальв охотно согласился, и все собрались в большом зале, чтобы послушать Бьярни.
Драпа эта рассказывала о жизни Кальва, о всех битвах, в которых он участвовал, о всех совершенных им подвигах.
Песнь получилась хорошей; и, слушая ее, Сигрид подумала, что песнь эту долго будут помнить после того, как Кальв ляжет в сырую землю. Но ей не понравилось то, что скальд придавал такое большое значение роли Кальва в стиклестадском сражении; она боялась, что конунгу Харальду, который тоже сражался в войске короля, не понравится эта драпа, если она дойдет до его ушей. Но всем было ясно, что Бьярни решил заткнуть рот Торгриму.
Кальв не имел никаких возражений против этой песни; и он отблагодарил скальда очень щедро: подарил ему золотую цепочку, привезенную из ирландского похода.
Но Торгрим был не из тех, кто медлит с ответом; едва Бьярни закончил, как он вскочил с места.
— Мало ты почитаешь конунга Норвегии и святого Олава, превознося человека, виновного в смерти святого! — воскликнул он. — А ты, Кальв Арнисон, охотно слушаешь песнь о своей собственной подлости!
— Помолчал бы ты лучше, Торгрим, — с издевкой произнес Бьярни. — Над тобой ведь смеются. В праздники тебя кормят в Исландии с ложечки теплым молоком. Так что меня не удивило бы, если в Стиклестаде ты показал бондам только свой зад!
Не говоря ни слова, Торгрим встал и вышел из зала. Но вскоре он опять пришел и направился прямо к скамье, на которой, рядом с Кальвом, сидел Бьярни. И прежде чем кто-то догадался о его намерениях, он нанес скальду смертельный удар.
Торд, брат Бьярни, вскочил и выхватил меч, но по приказу Кальва несколько дружинников встали между ними. Торгрим был схвачен, а труп унесли.
После этого в зале стало удивительно тихо. Никто больше не говорил о песне Бьярни Золотоголосого, все рано разошлись спать.
На следующий день Кальв созвал домашний суд; он объявил Торгрима вне закона за убийство Бьярни.
Не успел еще Кальв произнести слова приговора, как Торд Халлбьёрнссон подбежал к Торгриму и проткнул его мечом. Но он еще не вытащил свой меч из трупа, как Колгрим, друг Торгрима, выскочил вперед и ударил Торда мечом в спину; и тот повалился лицом прямо на труп.
На том все и закончилось.
Сигрид была напугана происшедшим; ей оставалось только гадать, как конунг Харальд воспримет все это. Кальва все это тоже не радовало; и даже после того, как Торд умер от нанесенной ему раны, Кальв не стал снова назначать домашний тинг, чтобы вынести приговор Колгриму. Приближался весенний тинг, и он подумал, что, возможно, будет лучше передать это дело туда.
Но слухи о смерти исландцев распространялись по Трондхейму, словно круги по воде.
Вскоре после смерти Торгрима Харальд неожиданно явился в Эгга со своей дружиной.
Сигрид подумала, что не зря о конунге говорили, что он любит появляться неожиданно, чтобы посмотреть, какой ему окажут прием. Тем не менее она опасалась, что на этот раз у него другие намерения; наверняка его привели в Эгга события последнего времени.
Она старалась как можно лучше подготовиться к приезду короля, но все это время ее не покидал страх. И, несмотря на занятость, она нашла время, чтобы пойти в церковь и попросить у Бога помощи.
Сигрид впервые встретилась с Харальдом. Он был необычайно высоким, широкоплечим и сильным, с самоуверенной, немного язвительной улыбкой. Он часто смеялся, но смех его нередко звучал издевательски.
