Несмотря на проявлявшуюся склонность к полноте, которая чем дальше, тем более делалась ощутительной, гетман являлся олицетворением польских понятий о мужской красоте. Он был довольно высокого роста, представительной наружности, с благородными чертами лица, с черными, блестевшими огнем, полными жизни глазами; он принимал участие во всех рыцарских турнирах, не утомляясь мог десятки часов ездить верхом, стрелял в совершенстве, иногда целые дни проводил в засаде, подстерегая медведя и других диких верей; в салоне же он умел занимать избранное общество, ценившее светский лоск французского тона, оставаясь тем простым польским шляхтичем, который лучше всего чувствовал себя в своем простом кафтане.
Не удивительно, что Мария Казимира временами питала к нему отвращение; она не могла примириться с его образом жизни и убегала от человека, рывшегося в садовых грядках собственными руками, лично наблюдавшего за постройками и кроме всего этого попусту, по ее мнению, тратившего деньги. Влюбленный в нее Собесский с одной стороны казался ей недостаточно светским человеком, с другой стороны она была недовольна, что он не поддавался ее внушениям — видеть единственную цель жизни в обогащении и в удовлетворении ее ненасытного честолюбия.
Находясь в лагере возле Глинян, Собесский забывал обо всем, кроме приближающейся расправы с турками, силы которых измерялись сотнями тысяч, однако в то же время думал о свидании с Марысенькой, которая не особенно торопилась возвратиться к соскучившемуся по ней мужу.
Однажды рано утром Собесский получил известие о том, что король едет в армию.
Сердечный его друг, русский воевода, Станислав Яблоновский, рыцарская личность, подобная Собесскому, вошел в палатку в то время, когда гетман стоял у столика в задумчивости, держа в руках распечатанное письмо.
Собесский молча протянул письмо вошедшему Яблоновскому, который, пробежав его глазами, пожал только плечами от удивления, бросив бумагу на стол.
— Это фантазия больного человека, — произнес он равнодушно, и вряд ли он ее исполнит. Мне пишут из Варшавы, что король был, да и теперь он болен, и хотя он и не бодрится, но ни Браун, ни другие врачи не думают, чтобы он долго прожил. Его поездка сюда окончится тем, что он доедет до Уездова и возвратится обратно.
— К тому же, — со смехом добавил Собесский; — мне пишут, что королева, в вознаграждение за прежнее продолжительное равнодушие, хочет его сопровождать, чтобы ухаживать за больным мужем.
Они взглянули друг на друга.
— Запоздавшая нежность, в искренность которой трудно верить, — произнес русский воевода.
— Король, вероятно, на днях тронется в путь, — сказал гетман, — так как послал квартирмейстров вперед. Но мы не можем взять его с собою в поход на Каменец или Хотин; он был бы нам в тягость, мешая нашим действиям. Присутствие короля, не стоявшего никогда во главе войска, отнюдь не поднимет дух и пыл солдата, и фантазия этого неопытного человека, пожелавшего разыграть роль верховного вождя, может помешать нам свободно действовать. Я предпочитаю быть самостоятельным и руководиться в своих поступках требованиями обстоятельств, а не подчиняться распоряжениям неспособного короля.
— Так-то так, — возразил русский воевода, — но из всех полученных мною известий я заключаю, что это закончится одной неудачной попыткой. Несчастный и неспособный быть действительно полезным, король хочет по крайней мере, чтобы видели его желание пожертвовать собой, и за это нельзя его упрекать.
— Я его от души жалею, — начал Собесский, — но он сам виноват, так как позволил шляхте взвалить на свои плечи непосильную тяжесть. Ему следовало отказаться от королевской короны.
— Но кто мог бы устоять против такой чести? — молвил Яблоновский. — К тому же родные никогда бы не простили ему отречения от престола. Возможно, что он не соразмерил своих сил, а люди видели в нем только сына Иеремия…
— Который вовсе не похож на своего отца, — подхватил гетман: — Иеремий! Но тот по крайней мере был солдатом, счастливым вождем, каких мало, а Михаила в Вене воспитали, как придворного и парик вышиб из него польский дух. При этом оба вздохнули, а гетман машинально взял письмо в руки и, пробежав его несколько раз глазами, пожал плечами, проговорив:
— Мы должны будем поступить сообразно полученным нами известиям и обождать приезда короля, хотя я лично предпочел бы этого не делать, чтобы немедленно предупредить грозу, надвигающуюся со стороны Турции и не дать турецким войскам перейти нашу границу, задержав их вторжение к нам на переправах и перевалах.
— С другой стороны, — добавил Собесский, — Пац запоздал своим приездом и, может быть, мы дождемся его, чтобы вместе с ним обсудить и составить план будущей кампании.
— Пац давно уже должен был быть здесь, — произнес Яблоновский.
— А я посылаю к нему одного гонца за другим и прошу его поторопиться, — сказал гетман, — но он отделывается ничего не объясняющими отговорками и не едет.
Яблоновский нахмурился.
— Нам незачем себя обманывать, — сказал он, — так как я вижу ясно, как на ладони, что никакое соглашение не предохранит нас от зависти и соперничества. Пац рассчитывает на то, что Собесский первым бросится на свежие турецкие силы и будет отброшен, а он воспользуется этим, нападет на уставших язычников и одержит блестящую победу.
— Его расчеты обычно правильные — на сей раз лишены основания, ибо Собесский не увлечется излишней смелостью и не даст на себя неожиданно напасть, потому что он должен быть победителем и вместе с русским воеводой, Яблоновским, даже без помощи литовских войск, справиться с Турцией. Хотя у султана многочисленное войско, растянувшееся на громадном протяжении, но боевыми качествами оно не отличается и при отпоре и натиске бросается в бегство, так что наш один полк стоит их десяти. Поэтому я не боюсь их численности, лишь бы нам удалось только занять хорошие позиции и не дать себя выбить из них.
После непродолжительного молчания гетман возобновил разговор о приезде короля, и они начали высчитывать к какому времени Михаил сможет прибыть.
— Я надеюсь еще на то, что с помощью старого Брауна и моего Янача нам удастся доказать ему невозможность такого опасного путешествия в такую ненастную осеннюю погоду.
Затем они оба вышли из шатра, перед которым находилось гетманское знамя и бунчуки, охраняемые стражей. Небольшое возвышение, на котором расположился гетман, позволяло простым глазом видеть войска, раскинутые кругом на большом протяжении и ожидавшие его распоряжения, чтобы выступить в поход.
С самого раннего утра жизнь кипела в этом муравейнике, откуда доносились звуки труб, барабанов, отголоски разговоров, споры, бряцанье саблями, ржанье привязанных лошадей. День был ясный, земля была покрыта инеем, кругом палаток дымились костры.
Окинув взором эту картину, Собесский с грустной улыбкой простился с Яблоновским и, возвратившись в свой шатер, в одном из отделений которого три писаря ожидали его приказаний, чтобы ответить на многочисленные донесения, письма и просьбы, немедленно принялся за работу.
Кем-то подслушанное известие о предполагавшемся прибытии короля передавалось из одной палатки в другую и производило неодинаковое впечатление.
Одни удивлялись, другие не верили, а третьи надсмехались, так как никто не питал к королю особенно сильных чувств и мало кто о нем думал и придавал значение его деятельности.
— Король? — говорили старшие ротмистры. — Но что же он тут будет делать?
— Все ограничится тем, что он сделает нам смотр и мы, разодетые, в полной парадной форме, крикнув виват, возвратимся обратно в палатки, — говорили другие.
— Если бы он хоть привез с собой, неуплаченное за столько месяцев, жалованье, то мы бы ему кричали vivat от всего сердца, но об этом и думать нечего.
Многие говорили:
— Пятая спица в колеснице!
— Никогда в жизни не командовал войском и никогда не был на войне. Кем он может быть для нас?
В то время, когда таким образом в лагере готовились к принятию короля, последний медленно приближался к Глинянам.
Путешествие продолжалось с большими перерывами из-за осенней слякоти, задерживавшей кортеж иногда несколько дней, да к тому же, доктор Браун назначал маленькие переезды и продолжительный отдых.
Жена Келпша, ехавшая из Варшавы во Львов, присоединилась вместе с мужем к королевской свите и решила до последней возможности не оставлять Михаила.
Измученный одиночеством, король согласился на это, хотя, первое время он очень беспокоился и боялся, чтобы присутствие ее не вызвало сплетен. Но Елена умела так ловко затеряться и быть незаметной в этом громадном количестве слуг и челяди, что никто не обращал на нее внимания.
Король, постоянно погруженный в свои мрачные мысли, слыша ее голос, напоминавший ему счастливые дни юности, становился добрее и спокойнее.
