беспокойное, вспыльчивое, в глазах что-то дикое, движения имел резкие, речь короткую и колкую. Видно в нём было, что, раздражённый, он мог дойти до безумия и ярости. Гордость надувала его губы. В маленьком княжестве он хотел казаться великим паном.
Яшко не без некоторой боязни начал к нему приближаться, так, как подходят у страшному зверю, оглядываясь, чтобы иметь некоторое отступление. Поскольку он слышал, что за то, как окончится разговор с князем Конрадом, никто поручиться не мог, а рыцарь, не рыцарь, свой или чужой – у него это совсем ничего не значило.
Яшко не знал, зачем его позвали, могла это быть награда или желание зачислить его в службу, чего теперь, когда тут огляделся, не очень желал, а отказаться от милости князя Конрада было страшно.
Князь, прохаживаясь, когда заметил Яшка, также внимательно к нему присмотрелся.
Яшко издалека поклонился.
– Я слышал, вы едете из Кракова? – спросил он.
– Так точно, милостивый пане, – ответил Якса.
– Что тебе там не по вкусу было?
Якса смолчал.
– Человек по свету ищет обычно счастья, а часто найдёт шишку… – отпарировал Яшко. – Со сложенными руками сидеть рацарскому человеку скучно, а у нас нечего делать. Наш пан очень спокойного нрава.
Конрад быстро на него поглядел.
Яшко, не давая времени на ответ, поспешил добавить:
– У меня есть родственники у князей Владислава и Святополка, там меч всегда пригодится и думаю направиться туда.
Князь Конрад нахмурлся.
– Вы вели себя по-рыцарски и по дороге не бездельничали, – сказал он живо. – Гм? Вот вы, краковяне, видите, как меня тут обложили. Лешек сидит спокойно, а я тут на рубеже должен обороняться, не имея времени вздохнуть. Были язычники уже в Плоцке, подожгли костёл и башню, ограбили город… набрали у меня девок и юношей. Такая у меня тут жизнь. Правда, хорошая?
Яшко наклонил голову.
– Хоть вашей милости с этим неудобно, – сказал он, – но что бы делал наш пан, если был посажен здесь? Рыцарю как раз подобает сидеть там, где с битвой нетрудно. Правда, что и Лешек хорошо бился под Завихостом, мужества ему хватало, но сердца к этим делам не лежит.
Поглядев на Конрада, Яшко быстро опустил глаза, такой дивный, испытующий и злобный встретил его взгляд.
– Если бы я сидел в Кракове, – воскликнул он, смеясь, – я знал бы, что там делать. Есть и там что предпринять!
Он выставил кулак, поднимая его вверх.
– Там у вас князь не князь, должно быть, слуга епископа и рыцарства… – воскликнул он грозно. – Иво, как его предшественники, подобрал такого, что его слушает. Вот бы я там был, епископ сидел бы в костёле, а рыцарству приказал бы идти куда-нибудь.
У Яшки сделалось тепло возле сердца, потому что также почувствовал себя с этими рыцарями, но, сделав любезную мину, сказал:
– Всё же главу слушать нужно, и должен один управлять и приказывать.
– А у вас от того плохо, – добавил Конрад, – что приказывают все и никто не слушает. Один епископ там пан и его клехи… Я с ксендзем в костёле живу согласно, но чтобы тот нос совал, куда не следует, – этого не дам!
Это признание вырвалось у князя будто невольно, затем прикусил язык и замолчал.
– Хотите ехать к младшему Владиславу и Святополку? – спросил он.
– Да, милостивый пане…
– Значит, они не в согласии с вашим паном?
На этот вопрос Яшка не отвечал, молчание за него говорило. Конрад его понял.
– Я в их споры вмешиваться не думаю, – прибавил он после паузы, – в моём доме достаточно беды. Но с помощью рыцарей, которые мужественны и имеют добрую броню, и приведут мне лучших своих людей со всей Германии, всё-таки справлюсь. Сидеть буду с ними, как за стеной.
Яшко головой подтвердил.
Князь задумался немного и повторил конкретно:
– Я в те споры Святополка с Лешеком не буду вмешиваться. Святополк мне на Поморье нужнее.
Якса понял – то, что слышал, он мог повторить, а улыбкой и движением рук рьяно поддакивал. Разговор, может, протянулся бы ещё и стал бы ещё более откровенным, если бы князь, который стоял на валах, что-то не заметил в отдалении. Тут же он весь повернулся к кортежу, который как раз въезжал в ворота.
На небольшом коне, косматом, сильном, покрытым сукном, показался седой мужчина с достаточно длинными волосами и бородой, с лицом, покрасневшим от усталости и поспешности.
По одежде можно было угадать человека духовного звания, хоть не совсем настоящего, потому что и крест имел на груди, и на пальце тот огромный тяжёлый перстень, какой носили епископы. С плеч у него спускался плащ, подшитый куницами, красно-фиолетового цвета. С ним ехало двое ксендзев, одетых в чёрное, один белый монах и кортеж, совсем не похожий на тогдашние.
Он состоял из крепких людей небольшого роста, имеющих довольно дикий вид, в заострённых шапках, с деревянными брусками, вставленными за пояс, с обнажённой грудью, ногами, оплетёнными кожей, с палками на спине, топорами у сёдел.
С обеих сторон старца, словно на страже, на маленьких крепких конях, так же одетых, но богаче, с более высоким колпаками на головах, следовали также два старых, бородатых и гордо смотрящих мужчины. Только сзади тянулось несколько всадников, вооружённых лучше. Один из ксендзев вёз в руках большую книгу с замочками, другой имел перед собой шёлковый мешок, отмеченный красным крестом.
Князь, увидев прибывших, поспешил сам на приём. Но не видно в нём было той покорности и раболепия, какие Лешек показывал духовенству. Конрад везде и всегда чувствовал себя паном… Прежде чем он подошёл, епископу уже помогли слезть с коня, ксендз Чапла вышел с другой стороны, чтобы оказать ему приём.
Был это епископ и миссионер Пруссии Кристиан, тот ревностный капеллан, которому эта земля, может, была обязана первыми прорастающими зёрнами христианства. Его предшественники могли только умереть за веру, он тратил силы на то, чтобы она тут жила и процветала.
Но речь для него не шла ни о чём больше, только об одной славе Божьей, не было даже речи, чтобы приобрести заслугу, готов был удалиться, уступить, помогать, лишь бы «сыновей Ваала», как он назвал пруссаков в своей книге, которую о них написал (Liber filiorum Belial), притянуть в лоно церкви.
Это по его совету, после того как братья Добжинские были унчтожены, Конрад позвал крестоносцев, а, узнав, какой их тут постиг жребий при вступлении, набожный и полный пыла епископ прибыл, чтобы выразить своё горе – и стараться поднять мужество рыцарей.
Едва сошедши с коня, очень неспокойный, епископ начал спрашивать не о князе, но
