это «всё» было чужим и пугало, и каждый новый город для беженца был как первая страница никогда не читанной книги.
Далеко за плечами путников остались крепкие, населенные потомками мятежных яицких казаков хутора Оренбуржья и гудевшие некогда под копытами чингисхановых лошадей казахские степи. Казацкие хутора, рассыпанные вдоль стремительной полноводной реки, у Магомеда доверия не вызывали, и он предпочитал объезжать их без задержки: яицкие казаки, происходившие от одного корня с Емелькой Пугачевым, до полусмерти напугавшим царицу Екатерину, – в свое время захватили вольные уделы Ногайского ханства. Ну, не эти, так их предки, но это дела не меняло… Дорога вела путников по степям и такырам, через кишлаки и оазисы, и однажды перед вечером, миновав украшенные васильковым глазурованным кирпичом Западные ворота Старого города, Михаил с Магомедом оказались на одной из главных улиц Хивы. Усталые лошади шли под ними медленным шагом, потряхивая головами. Над городом клубился принесенный ветром песок, сквозь эту золотистую мглу знаменитый на весь Хорезм оранжево-синий минарет Хивы, посверкивая глазурью, пронзал низкое запыленное небо и исчезал где-то в заоблачной сфере – роскошное зрелище, побуждающее к размышлениям о Вечности.
Подъехав к караван-сараю, всадники спешились и, заведя лошадей во двор, передали поводья конюху, вышедшему встретить приезжих. Старинный караван-сарай глинобитной кладки состоял из обширной конюшни, где лошади привычно соседствовали с верблюдами, и жилого помещения, разделенного на тесные каморки с низкими деревянными топчанами, покрытыми одеялами из овечьей шерсти. Не задавая лишних вопросов, хозяин отвел постояльцам каморку, а прислужник принес глиняный кувшин с питьевой водой. Местные люди худо-бедно объяснялись по-русски с тягучим азиатским выговором. Имперская Россия давно наложила лапу на туркестанские края и установила там свои порядки. Но революционная волна докатилась и досюда, и теперь трудно было определить, кто здесь начальники и есть ли они вообще.
Через пару лет большевики возьмутся за дело и быстро установят новый порядок, доходчиво объяснив местным, кто есть кто, а непонятливым снимут голову с плеч.
Наутро, после душной ночи выйдя на волю за ворота караван-сарая, Михаил застыл, не веря своим ушам: вся улица сладко звенела, как натянутая струна. В ответ на изумленный взгляд князя, Магомед только плечами пожал: он не мог вообразить, что над их головами, касаясь струн неведомых музыкальных инструментов, порхают белокрылые ангелы. Да и Михаил не узрел в очистившихся за ночь от пыли лазоревых небесах никаких ангелов.
Загадка решилась просто: вдоль улицы, вперемежку с торговыми лавками и харчевнями, размещались в тесных закутках мастерские медников; они постукивали своими молоточками по тонким листам раскатанной меди, и звон переливался меж домами. Поэтому улица так и называлась – Медная.
Чайхана на Медной была заполнена людьми не больше чем на треть. В помещении с мелкими оконцами, утопленными в толстые саманные стены, было не слишком светло, но и не сумрачно. Чисто выметенный земляной пол разделял невысоко приподнятые вдоль стен деревянные настилы, на которых посетители, поджав под себя ноги, располагались вокруг низких квадратных столиков. В торце продолговатого зала, у большущего, в человеческий рост, десятиведерного самовара сидел на табуретке краснощекий чайханщик с кухонным полотенцем в руках. Сбоку от него стоял на полу жестяной бак с водой, туда чайханщик сливал спитой чай из круглых красных чайничков и споласкивал там пиалушки. Сбоку от самовара к стене была подвешена сплетенная из ивовых прутьев птичья клетка, а в ней, вертясь на жердочке, охорашивалась перед прикрепленным к прутьям осколком зеркальца и распевала во все горло лимонно-желтая канарейка. Посетители, отвлекаясь от чая, одобрительно прислушивались к пенью птички.
Михаил с Магомедом расположились у входа, за соседним с ними столиком чаевничала довольно-таки шумная компания людей, одетых по-европейски и говоривших по-русски. Ногаец, умело сидевший со скрещенными ногами, не проявлял к соседям, как и к пению птички, излишнего интереса. А Михаил, отложив трость с топориком вместо набалдашника, опустился на кошму и выпрямил хромую ногу. Не успел он приискать положение поудобней, как услужливый чайханщик подоспел с подносом и ловко расставил на столике перед гостями красный круглый чайник с двумя пиалами, разложил теплые золотистые лепешки, рассыпал урюк и изюм.
Согнув указательный палец, своим орлиным когтем Магомед неодобрительно ковырял серый войлок ковра.
– Что ты там нашел? – разламывая лепешку на куски, спросил Михаил.
– Войлок плохой, – сказал Магомед. – Никуда не годится… У нас в ауле такой бы выбросили, чтоб не позориться.
– А почему? – спросил Михаил. – Шерсть не подходит? – Он запомнил, как благодарны были монахи Магомеду за войлоки, как кстати пришлось его войлочное производство в скиту.
– Шерсть подходит, – проковыряв дырку, ответил Магомед. – Валять они не умеют. А я умею, поэтому говорю.
– И правда, твои коврики куда красивей получались, – сказал Михаил и улыбнулся своему товарищу. – Может, мы когда-нибудь откроем войлочную фабрику и прославимся на весь мир. Как думаешь?
Время, минувшее после пермского спасения от смерти, сильно изменило облик великого князя; с первого взгляда даже и Наташа вряд ли признала бы в нем мужа. Михаил оброс круглой окладистой бородой, правое плечо держал ниже левого – последствие пулевого ранения в грудь, немного горбился и заметно хромал, опираясь на трость. Потертый серый чапан, заправленные в носки шаровары и выцветшая бухарская тюбетейка на бритой голове делали его похожим на одного из вольных бродяг, какие во множестве с давних времен странствовали по пескам и оазисам Средней Азии.
Устроившись поудобней, Михаил прислушался к оживленному, разогретому, как видно, не только чаем разговору за соседним столиком. Речь там шла о каком-то атамане Храмове, о рыночной цене на лошадей и о том, как на поезде добраться из Ургенча до Монголии. Компания была настроена мирно, литровая бутыль самогона переходила из рук в руки в сопровождении копченой рыбки, завернутой в газету. Заметив интерес Михаила, один из мужиков за тем столом кивнул ему дружелюбно:
– Наш, что ли? Русский?
– Точно, – подтвердил Михаил и улыбнулся в бороду. – Мое почтение!
– Тогда держи, земляк! – мужик протянул великому князю бутыль. – Хлебни! И рыбку бери закусить, рыбка с Урал-реки, слаще не бывает! – Он оторвал от газеты кусок, положил на обрывок, как на тарелку, кусочек рыбы. – Бери, бери!
Михаил отхлебнул и вернул бутылку.
– А вы местные? – поинтересовался Михаил.
– Не! – махнул рукою мужик. – Мы сами казаки, от красных ушли. В Монголию идем.
Магомед молчал, а Михаил глядел на казаков вопросительно.
– В Монголии великий князь Михаил Александрович войско собирает, – дал разъяснение мужик, – с большевиками воевать. Ну и мы с ним.
Магомед чуть заметно шевельнулся и снова застыл.
– Дай вам Бог, ребята! – сказал Михаил и казаков крестным знамением благословил.
Мужики расплатились, поднялись из-за стола и вышли. А Михаил, очистив обрывок газеты от рыбьих ошметков, поднес его поближе к глазам. Магомед, ожив наконец, повернул голову и взглянул на князя озабоченно.
– В Монголию они идут, – пробормотал Магомед, – к Михаилу Александровичу… Не узнали они тебя, Бек, никто даже представить не
