глаза лупить тогда?!
Тут появился подьячий Патриаршего приказа Никодим. Хотя подьячий и невелика птаха, а галдёж, что ни шаг Никодимов, — всё тише. Да и вовсе смолк. Никодим козлиную бородёнку через кулак цедит и глаза не пучит, а дело знает. Как пить дать растолмачит, в чём повинны мужик Сильвестр да девка Катерина из Успенского.
Но подьячий Никодим не из тех, кому нужно на Соборной площади криком исходить для простолюдинов. Прошёл он к тем, кто из Китай-города честь оказал, раскланялся многажды вбоки и всан. И на выведы стал отвечать. Чего уж там, колдовская справа всем в усладу любопытна. Никодим о ней говорит красно. В кои-то веки случились колдовские дела при светлейшем царе Фёдоре.
И страшно стало московскому люду, когда услышал от Никодима, что девка Катерина вынимала царёв след. Да говорил Никодим ещё, будто девка Катерина есть неведомых до сей поры кровей и, только свечу горящую к ней поднести, так и вспыхнет вся, а не сгорит. Будто она вся огнедышащая, дерзкая и мужикам неподвластная. Но последнее тут же кой-кто из знатных женолюбов чужбинки опровергнуть успел: дескать, нет такой девки, которая бы устояла перед соблазном греховным. Да это к слову горожане обронили. А главное — всё про царский след. Ну взяла она царский след, как в Благовещенский собор царь шёл. А зачем? Кто стоит за девкой Катериной? «Сечь бы её розгами!» — крикнули Никодиму. А он перекрестился и ответил, что пытались сечь. Да как положили на скамью, а палач от вида её тут же и слепнуть зачал. И другой — тоже. Да будто сам Семён Никитович Годунов взялся за неё, ан и у него сорвалось. Тело-то у неё, ни дать ни взять, мраморное случилось. «Да, камень секи не секи, а слёзы не высечешь, токмо искры...»
Дальше ещё страстей прибавилось. Будто к подворью Кириллова монастыря, куда в подвал Катерину заточили, примчал сам пылающий огнём сатана, чтобы девку Катерину умыкнуть. Слава Богу, пристав Федот признал в нём утеклеца Сильвестра, которого из Смоленска сопровождал. «Кресты-то как положили вокруг, присмирел сатана, в подвал увели».
Своим рассказом о Сильвестре Никодим совсем покорил толпу. Да и как не покорить, ежели за каждым словом чудеса ждали горожан. Будто Сильвестр может часами смотреть на июльское солнце и предсказывает будущее и что кому на роду — по звёздам, да котом может обернуться, а ещё помогает мужу и жене детей зачинать, когда меж ними болезнь какая. Это была правда. Бесплодие он многим врачевал тайно. Слышал Никодим, что самому князю Петру Голицыну помог детородным стать.
Имя этого человека остановило дьяков Судного приказа от решительных пытаний Сильвестра. Только патриарх мог позволить применить к ведуну пристрастие. Да всё-таки стращали Сильвестра дыбой, чтобы сказал, зачем Катерина вынимала царский след. И вызнали: всё вершилось волею князя. Но князь — птица высокого полёта, и не подьячим эту птицу с крыла сбивать. Тогда же Никодим, чин соблюдая, отправился к старшему подьячему Мефодию. Оба долго бороды ворошили: Никодим свою реденькую, Мефодий — пышную, русую, так и сяк прикидывали, какой оборот дело примет с ведунами, ежели про князя скажут. Только где им было всё по местам расставить, потому как сами-то они не вершили судных дел, а лишь слухи подбирали, доносы строчили. Даже князя Голицына не видели, который будто бы к патриарху приходил выгораживать Сильвестра. Тут большого простора сказке не дашь. И закругляет Никодим свою речь. И вытекает из неё то, что Катерина и Сильвестр будут наказаны принародно.
И московский люд, собравшийся тёплым апрельским днём близ патриаршего двора, терпеливо ждал позора-зрелища, ждал, как поведут на казнь колдунов, как будут бить беспощадно бизунами, а там, может, и сожгут.
Но знает люд и другое: когда дознания не справили дьяки, ждать — дело пустое. Пригородные крестьяне так и сообразили: пока ждёшь, Степан-ранопашец мимо на коне промчит, а то чего доброго и Лукерья-комарница нагрянет, полмая минет.
Так оно и было бы. Напрасно топтал бы московский люд и гости Соборную площадь. Да патриарх Иов не затянул разбирательства дела ведунов Катерины и Сильвестра.
* * *
To, что девку Катерину схватили на месте злодейства, патриарх узнал в тот же час. И велел её не трогать, не пытать, потому как сам надумал с ней первоначально поговорить. Царского следу давно на Руси никто не вынимал, потому сие «государево дело» было особой важности. И царю Фёдору Иов решил всё изложить после того, как суть откроет. И Катерину не тревожили ни судные дьяки, ни правёжных дел мастера. Ни тем, ни другим Иов не доверял сие тонкое дело. Сам думал заглянуть ведунье в бездонные глаза, а инший там ничего и не высмотрит. И уже собрался было Иов в Кириллов монастырь, где в подвале сидела Катерина, да неожиданный случай остановил. Пришёл в палаты патриарха старший подьячий Мефодий и новость принёс: ведуна схватили, который пытался спасти ведунью. А ведун такоже рыжий и зовут его Сильвестром.
Ахнул в душе Иов, крестом себя осенил. Да и было от чего: давно уж, почитай более трёх лет, как не то чтобы в святцы Сильвестра записали Иов и Борис Годунов, но считали его пропавшим безвестно. Ан вот как всё обернулось, нашёлся Сильвеструшко.
Пожалел Иов, что неделей раньше Борис укатил в Псков решать там порубежные дела, а то бы порадовал правителя. Да ничего не попишешь, и пока надо было разбираться с Сильвестром и Катериной. Что они там замыслили? И в тот час, когда Никодим сочинял сказки московскому люду, Иов повелел дьякону Николаю привести Сильвестра в свои палаты.
Дьякон Николай был расторопен и смышлён, знал, что Иову можно угодить лишь честной службой. Немедля поспешил он в подвал Кириллова монастыря, где рядом с Катериной, за стенкой, заточили Сильвестра. Именем патриарха велел он кустодиям отвезти ведуна в покои патриарха, для чего посадить в крытый возок. Так всё и исполнили. К самому крыльцу патриарших палат подкатил возок, и только мельком видели горожане ведуна.
В палаты патриарха Сильвестр вошёл без душевного трепета, будто не было рядом стражей, не захлопывались за ним крепкие дубовые двери.
Иов, ранее не видевший ведуна, подивился его обличью, его гордой и независимой осанке, огненным волосам, взгляду прожигающему.
Николай положил Сильвестру на плечо свою сухощавую, но сильную руку, стал пригнетать к полу.
— На колени, нечестивый. Пред тобой святейший владыка всея Руси.
Сильвестр вначале посмотрел на дьякона, и от его взгляда у Николая похолодело
