внутрях, потом уж опустился на колени.
Иов подошёл к коленопреклонённому вплотную, перекрестил его, а Николаю сказал:
— Оставь нас, сын мой.
Дьякон ушёл.
— Да чтишь ли ты христианскую веру, раб? — спросил Иов властно.
— Я не раб, святейший, я торговый, вольный гость. Я верую в Бога и сына Божия Иисуса Христа, я — христианин!
— Тебя нарекли Сильвестром?
— Сильвестр Иванов, сын Захаров. Вольный ярославец.
— Ты будешь каяться, грешник Сильвестр?
— Святейший владыко, вины моей ни в чём нет. Я шёл выручать мою Катерину от позора.
— Пусть так. А грех Катерины ты признаешь? Ты знаешь, сей мерзостный шаг по закону карается сожжением на костре?
— Ведомо сие мне. Но и на Катерине вины нет, владыко. Человек, чью волю она исполняла, освободил её от вины. Если ты будешь настаивать, мы назовём тебе имя того человека. Так он повелел.
Иов прошёлся по трапезной, где шёл разговор с ведуном. Он задумался над сказанным Сильвестром. «Смел же тот раб Божий, что не страшится выдать своё имя, — подумал патриарх. — Да уж не правитель ли решился встать на царёв след? Не шутил бы с огнём». Иов повернулся к Сильвестру, спросил:
— Не тебя ли посылал тот человек в Царьград с греком Николаем?
Глаза Сильвестра искрились весельем. «То был другой человек», — говорили они. Сказал же иное:
— Быльём оное время поросло, забыл, владыко. А вот твоё имя с той поры светится.
Патриарх устал ходить, сел в кресло, стоящее у слюдяного окна.
— Встань, сын мой, иди ко мне. Вот стул, садись, исповедуйся. А твоего подвига я не забыл. И вознаградил бы тебя тогда, да ты ведь исчез, словно дух.
Сильвестр поднялся на ноги, подошёл к патриарху и сел на стул, стоящий против кресла патриарха. Свет из окна падал на лицо ведуна.
— Слушаю тебя, Сильвестр, — тихо сказал Иов.
— Святейший, ты настаиваешь, дабы я назвал имя этого человека?
— Исповедуйся, сын мой, — твёрдо произнёс Иов.
Сильвестр понял, что тайну исповеди патриарх сохранит, но слукавил и решил заручиться клятвой.
— Святейший владыко, всё, что я расскажу, пусть останется с нами.
— Еммануил, — тихо ответил Иов и поцеловал крест.
Сильвестр на минуту задумался, а потом поднял свои зелёные глаза на патриарха и не моргая, смотря ему в лицо, стал рассказывать о том, как в прошлую осень его позвали торговые дела в Польшу и как там отыскал его Юрий Мнишек и увёз в своё имение в Сомбор.
— Когда же я вернулся из Сомбора, где врачевал Софью Мнишек, меня нашёл князь Пётр Голицын и позвал к себе, попросил избавить его от болезни. Но, поговорив с ним, я понял, что его излечат только молитва и воздержание. Князь любит чужбину, а жену свою не любит.
Под большим секретом он признался мне, что покорен боярыней-княгиней Ириной Салтыковой, и просил меня узнать, любит ли его княгиня. Я согласился. Да чтобы исполнить его просьбу, его волю, ходил на Ивановскую колокольню и видел: когда княгиня Ирина шла в Благовещенский собор, то над нею сиял венец. И князь Голицын следом шёл, но над ним сияния не было и лик выступал тёмен, аки ночь. И шёл он — не шёл, а колесом катился. Ирина же его не видела, а токмо смотрела на своего мужа, Богом данного князя Салтыкова Михаила. И была Ирина в сей миг светла лицом и боголепна.
Князь Голицын не дал веры моим речениям и обругал меня, будто я шпынь — дерзкий насмешник и плут, а не ведун. И было потом так: за десять рублей серебром князь Голицын упросил ведунью Щербачёву присушить к нему княгиню Ирину. Ведунья Щербачёва немочь за собой знала в сих делах, но до денег была жадна и взяла их. Да нашла Катерину и под страхом навета на неё заставила за два рубля исполнить то, что сама не могла. Она же собрала семь старых полотняных лоскутов и написала на них боярские имена Петра и Ирины и вставила лоскуты вместо фитилей в восковые свечи, посылала Катерину по церквам и приказывала затемно ставить их перед иконами и смотреть, пока не догорит забидящая свеча. Но сие действо не помогло, потому как Катерина исполняла его без душевного усердия, не желая Ирине Петра. И Ирина не отвернулась от мужа.
Вот тогда-то и подсказала Щербачёва князю Голицыну согласиться на то, чтобы взять царёв след в его пользу. Отчаянный князь пошёл на сей шаг, дал Щербачёвой ещё десять рублей. Она Катерине, как прежде, — два рубля, да суть не в том. Катерина-то знает: сила её действа откроется лишь тогда, когда она влюблённого увидит. И сказала об этом Щербачихе. Как уж старая перед князем выкручивалась, лишь сатане известно, да токмо показался он Катерине...
Сильвестр умолк, ему не хотелось рассказывать, как князь Голицын добивался Катерины в час свидания, как хотел её силой взять, да не сумел, как Катерина его на посмешище выставила. Но вымолил прощение у неё князь, и Катерина согласилась сходить к царёву следу.
— И Катерина согласилась посмотреть на царёв след, — теперь уже вслух повторил Сильвестр продуманное. — Да предупредила, что если возьмут её на следу, то она назовёт его, князя Петра, имя. Он и согласился. Токмо Катерина поняла, что не любит князь Ирины, а бес в нём чужбины жаждет. Вот и пошла она не брать царёв след, а защищать его от греховного поругания, крестом его Божьим осеняла...
Сильвестр замолчал. Его зелёные глаза смотрели на патриарха открыто, смело и доверительно. Поверил ведун патриаршему слову и поведал всю правду. Умён был Сильвестр, увидел в патриархе нерушимую силу чести и духа. Увидел, что живёт он по законам совести, по заветам Всевышнего Создателя.
И патриарх почувствовал, что сей огнищанин проник в его душевные тайники, будто свечою всё в нём осветил полновластно. Чары Сильвестра удивили патриарха до восторга. «Но погоди, — подумал Иов, — и я в тебя проникну и все тёмные углы высвечу, коли они есть. Зачем играешь своей силой? Зачем говоришь или дозволяешь говорить другим, что ты ведун? Ты простой смертный, умный, прозорливый, но смертный. Лечи людей открыто, не напускай туману, поправляй свои ошибки, освобождайся от заблуждений и соблазнов. Ты живёшь в языческом заблуждении, пора избавиться от него. Православная Христова вера единоправедна. Служи ей».
В тишине патриаршего покоя шло незримое смертным
