Я вздохнула. Желая скрыть свои чувства, принялась за еду, к которой до этого не прикасалась. Медведев смотрел на меня с алчным интересом. Зимин пил вино, предваряя каждый бокал крестным знамением.
— Я тут подумал… — начал Медведев. — Война скоро кончится, и тогда нашему брату домой возвращаться…
Он умолк, подбирая верные слова. Мы ожидали продолжения. Зимин — настороженно, я — с любопытством.
— Домой вернутся выжившие и те, у кого есть дом и хозяйство, кому есть к чему возвращаться, — продолжал Медведев, протягивая мне тоненькое вервие вспомоществования. — Чародейка Амаль Меретук такой же боец, как и любой из нас. Награждена медалью "За отвагу" с портретом государя. Куда же вернётся Амаль? Где дом Амаль Меретук?
Ответ мой был прост:
— У меня нет дома. Живу по цирковой привычке, где придётся.
Медвежье лицо моего собеседника исказилось жалостью. Да, именно исказилось, сделавшись совершенно человечьим, трогательным, красивым.
— Я не помню лиц матери и отца. Не смогла бы разыскать место, где стоял их дом. Знаю только, что мой отец был мюридом имама Шамиля и погиб на Гунибском плато в 1859 году. Я родилась незадолго до его гибели. Мать, браться и сёстры умерли от чумы. Сочти же мои годы, казак. Они не смущают тебя?
— Ты наша! — вскричал Зимин. — Наших кровей!
А Медведев, не обращая внимания на ревнивые взгляды Зимина, принялся целовать мои пальцы. Борода его, влажная от слёз, приятно щекотала мои ладони.
— Мы озверели на этой войне, — бормотал он. — Долго ли ещё нам страдать?
Что ответить ему, если знаю наверняка: правды он не примет. Солгать? Перевести разговор на иной предмет? Смущённая, я смотрела, как огромный медведь тает, растекается киселём. А у другого, у Зимина, глаза, как льдинки. Вот-вот за шашку схватится.
— Я круглая сирота с раннего детства. Мужа не было и нет. Кочевая жизнь циркачки не располагает к замужеству, — проговорила я, чтобы как-то разрядить обстановку.
— Вот именно — сирота! То-то и оно, что круглая сирота с младенчества! — подхватил Зимин. — Что Матюха может предложить тебе? Он женат. Трое малюток. Все девочки, — Зимин забавно горячился, борода его тряслась. Он старался казаться убедительным, и ему это удавалось. — Матюха! Нешто ты жену бросишь? А на это я тебе так скажу: если жену бросишь, то с Амалией всё равно венчаться не сможешь, потому что перед Богом женат. Выходит, ты перед всеми виноват окажешься: и перед Амаль, и перед женой.
Сказав так, Зимин заплакал. Смешно, по-детски. Странно было видеть такого большого и бородатого мужика плачущим. Пришлось объяснять всё обстоятельно:
— Господа, вы оба офицеры. При этом вдовый подъесаул Зимин желает жениться на Амаль Меретук. А Амаль Меретук желает напомнить ему, что по закону от 07 февраля 1881 года он обязан испросить разрешения на брак у своего армейского начальства. Чтобы офицеры при обзаведении семьёй не впадали в крайнюю бедность, а члены их семей, не имея возможности достойно выглядеть и вести образ жизни, соответствующий их положению, не роняли честь офицерского звания, офицерам запрещается жениться ранее 23-х лет…
— Мне в этом году исполнится двадцать пять, — проговорил Зимин.
— …и только в случае предоставления ими имущественного обеспечения, принадлежащего офицеру, невесте или им обоим, — невозмутимо продолжала я. — При подаче разрешения учитывается общественное положение невесты. Командир полка обязан решить вопрос о пристойности брака и, если не увидит к тому препятствий, предоставит своё заключение начальнику дивизии, который только и имеет право дать окончательное разрешение.
— Пристойность? Как это? Объясни! — прорычал Медведев.
— Требование пристойности носит абсолютный характер. Офицер ни в коем случае не может иметь жену, не отвечающую представлениям о достоинстве офицерского звания. Вступление в брак без разрешения влечёт за собой дисциплинарное взыскание или увольнение со службы. Офицерам запрещается жениться на артистках или разведёнках, взявших на себя вину при разводе…
— А ты? Разве ты артистка? Разве Камиль-паша женился на тебе и ты с ним развелась?
— Камиль-паша жениться на мне не успел. Да и неизвестно, женился бы вообще, ведь его жена возражала против этого брака.
— Женатый жених? — Зимин рассмеялся. — Ну, ты и шутница! Ну и артистка! Жена ему разрешила!
— О да! — я одарила его самой обаятельной из своих улыбок. — Жёны правоверного мусульманина должны одобрить его выбор перед тем, как он женится в очередной раз.
Казаки переглянулись.
— Я бы сам женился на тебе, если б не был женат, — проговорил Медведев. — Моя жинка умеет обращаться с шашкой не хуже меня самого, и, пожалуй, случись что — тебе несдобровать, — добавил он не без самодовольства. — Её нельзя обижать, а по-хорошему договориться можно.
Медведев колебался. Долг и твёрдая вера в Иисуса Христа боролись в нём с греховной страстью. Я и сама бы предпочла Зимина, но девятка, шестёрка и джокер говорили о бессмысленности такого выбора. Сколько недель или месяцев он ещё проживёт? В каком из окопов, в какой из атак этой войны, грозящей затянуться на десятилетия, он падёт возможно безвестной смертью? А вот Медведеву, напротив, суждена долгая жизнь.
Мне удалось выпроводить их только после того, как было выпито всё вино. Зимин унёс с собой свою тоску, а Медведев тяжёлую думу о грядущем предательстве.
* * *
Через день вестовой принёс мне записку от Зимина. В записке подъесаул 2-го Кизляро-Гребенского полка требовал незамедлительного положительного ответа. Иначе… Нет, Зимин не грозил мне впрямую, учитывая мою только что полученную из собственных рук командующего награду. Однако записка Зимина содержала намёк на какие-то решительные действия.
В тот же день подъесаул 1-го Кизляро-Гребенского полка Матвей Медведев явился ко мне лично, но в комнаты не прошёл, а разговаривал со мной через окно, не сходя с седла. Желая сохранить честь перед Богом и людьми, я предприняла последнюю попытку отвадить его:
— Я не могу показать вам паспорт. Он остался с моими вещами в Трабзоне. Вы же знаете, что здесь, в Эрзеруме, я исполняла особую миссию в доме Камиля-паши.
— Знаю, — был ответ.
— Я хотела показать вам свой паспорт, чтобы оставаться честной.
— Да что там в том паспорте-то? Нешто отпечаток сатанинского копыта?
Упомянув Неназываемого, казак размашисто перекрестился. Ах, если б он знал, сколь недалеки от истины его догадки!
— Я видящая женщина. Такие, как я… далеки от Бога. Я никогда не хожу в церковь…
— Я так и думал. Тебя испортили, зачаровали, сглазили…
— Ну вот видите!
— …не перебивай, когда мужчина говорит! Я не знаю и не хочу вести подсчёт твоим грехам. Ты жила без защиты родичей, одна. Немудрено, что нашёлся подлец, готовый попользоваться сиротой.
Медведев умолк. Сгущающиеся сумерки и тень от огромной лохматой шапки скрывали от меня его лицо.
— Я готов на всё… — проговорил он после короткого раздумья.
— Ой ли?
— Что тебе надо? Скажи только! Доставить труп еврея в Кострому? Так я доставлю. Поеду с тобой куда захочешь. Могу хоть до Парижа. Могу в воду ледяную вниз головой или с обрыва на камни. Готов на такое, по сравнению с чем дезертирство — мелочь. Приказывай! Я получил трёхмесячный отпуск. Так что мой отъезд из Эрзерума никого не удивит. А там будь что будет!
— Раз так говоришь, значит, любишь?
Медведев молчал, раздувая ноздри. Борода его забавно топорщилась.
— Сначала надо добраться до Трабзона и сесть там на корабль. И помни: ты правильно промолчал, потому что любовь для меня пустое слово.
— Всё сделаю, — кивнул Медведев.
— Ты пойдёшь на дезертирство? Бросишь семью?
Он молчал. Так молчат люди, в душе которых совесть борется с любовью. Такая борьба причиняет страшные мучения человеческой душе. Жалкий, страдающий Медведев таращился на меня, словно в ожидании приговора. Застывшие слезы на его щеках превратились в ледяную корку, заиндевевшая борода встала колом, сделав лицо чудовищно некрасивым.
