Вальтер Скотт - Обручённая

Разбойники, хорошо зная местность и полагаясь на резвость своих малорослых валлийских лошадок, успешно отступали; лишь двое или трое из них пали от руки Дамиана в начале его яростной атаки. Время от времени они пускали в своих преследователей стрелы, потешаясь над тяжеловооруженными воинами и лошадьми в доспехах и над тщетными попытками догнать их.

Однако все изменилось с появлением на перевале Уилкина Флэммока на могучем боевом коне, во главе целого отряда пеших и конных воинов. Боясь, что он двинется им наперерез, разбойники прибегли к своему последнему средству; бросив коней, они стали прятаться среди скал и благодаря своей особой ловкости ускользнули и от тех, и от других преследователей. Впрочем, это удалось не всем: двое или трое из них были схвачены людьми Флэммока, в том числе тот, кто был наряжен в плащ Эвелины и, к большому их разочарованию, оказался белокурым валлийским парнем, судя по его дикому взгляду и бессвязной речи, полоумным. Это не избавило бы его от немедленной смерти — обычной участи пленных, взятых в подобных схватках, — если бы не слабый звук рога, которым Дамиан призывал своих воинов и на который поспешил также и отряд Уилкина Флэммока. В суматохе и спешке те, кто стерег пленника, из жалости или из презрения дали ему бежать. Да и что было им узнавать от него, даже если бы он захотел или сумел что-то сказать? Все поняли, что их госпожа попала в засаду, устроенную Одноглазым Доуфидом, опасным разбойником, который решился на это дерзкое нападение в надежде получить за Эвелину большой выкуп; возмущенные его беспримерной наглостью, все поклялись убить его, а тело бросить на растерзание орлам и воронам.

Таковы были подробности, которые узнали друг от друга люди Флэммока и люди Дамиана; на обратном пути к ним присоединилась и кумушка Джиллиан; после множества радостных восклицаний по поводу нежданного спасения ее госпожи и причитаний над бедою, постигшей Дамиана, она сообщила, что торговец, чьи соколы явились причиною всех несчастий, был взят в плен отступавшими валлийцами; что сама она и раненый Рауль подверглись бы той же участи, но для нее не нашлось лошади, старого Рауля посчитали не стоящим выкупа, а убить не потрудились. Правда, один из разбойников кинул в поверженного Рауля камнем, но, к счастью, как сказала его супруга, не попал.

— Кидал какой-то коротыш, — сказала она, — а был среди них и высокий детина, вот он бы попал. — Сообщив все это, кумушка Джиллиан подобрала юбки и взобралась на лошадь.

Раненый Дамиан лежал на носилках, наспех сделанных из древесных ветвей; как и женщин, его поместили в середине небольшого отряда, к которому присоединились и воины молодого рыцаря, вернувшиеся под его знамя. Все они двигались в стройном порядке и с большой осторожностью, готовые отразить нападение.

Роза, со свойственной ей заботливостью о других, первая подумала об особом положении ее госпожи и о том расстоянии, на котором держался до тех пор молодой опекун, и с тревогой спросила себя, куда надлежит теперь поместить раненого; однако, приблизившись к Эвелине, чтобы задать ей этот важный вопрос, она с трудом на него решилась.

Глядя на Эвелину, казалось, что заговорить с ней о чем-либо кроме того, что продолжало поглощать все ее мысли, было бы почти жестокостью. Она была бледна как смерть и кое-где обрызгана каплями крови; вуаль, смятая и порванная, также была в пыли и в крови; волосы спутанными прядями падали ей на лицо и плечи; растрепанное и сломанное перо — все, что осталось от ее головного убора, — застряло в волосах и все еще развевалось, словно в насмешку. Не отводя глаз от носилок, на которые положили Дамиана, она ехала рядом с ними и, казалось, не думала ни о чем, кроме опасности, в какой находился раненый.

Роза ясно видела, что госпожа ее находится в крайнем волнении, которое не позволит ей здраво и мудро взглянуть на свое положение. Она попыталась постепенно пробудить ее сознание.

— Милая госпожа, — сказала Роза, — не угодно ли вам накинуть на себя мой плащ?

— Не мучь меня, — с некоторой резкостью ответила Эвелина.

— А ведь, в самом деле, госпожа! — воскликнула кумушка Джиллиан и засуетилась, ревниво оберегая свои права камеристки. — Роза Флэммок права. Ваше платье не сидит как должно, и вид у него, надо прямо сказать, едва ли приличный. Пусть Роза не мешает, я мигом все заколю, и получше, чем любая фламандка за целый день.

— Не до того мне, чтобы думать о платье, — все тем же тоном ответила Эвелина.

— Тогда подумайте о вашей чести и добром имени, — сказала Роза шепотом, еще ближе подъехав к своей госпоже, — и поскорее решайте, куда мы повезем раненого.

— В замок, — приказала Эвелина громко, как бы отвергая с презрением необходимость о чем-либо шептаться. — Везите его в замок самой прямой дорогой.

— Отчего же не в его лагерь или не в Мальпас? — сказала Роза. — Милая госпожа, поверьте, так будет лучше.

— Отчего тогда… тогда уж прямо не оставить его на дороге дожидаться валлийских ножей или волчьих зубов? Он уже дважды, нет, трижды был моим спасителем. И теперь куда я, туда и он! Я не хочу оказаться под безопасным кровом ни на миг раньше его.

Роза поняла, что не сумеет убедить свою госпожу; поняла она и то, что везти раненого дольше, чем это было необходимо, значило подвергать его жизнь опасности. Ей пришел на ум возможный выход из затруднения, но для этого надо было посоветоваться с отцом.

Миниатюрная всадница ударила хлыстиком свою резвую испанскую лошадку и мигом очутилась рядом с исполинским фламандцем на мощном вороном коне, словно укрываясь в их широкой тени.

— Дорогой отец, — взволнованно сказала Роза, — госпожа желает отвезти сэра Дамиана в замок, и ему, быть может, придется пробыть там долго. Что думаете вы об этом? Разве это разумно?

— Для юноши это, без сомнения, разумно, Розхен, — ответил фламандец. — Ибо это лучший способ уберечь его сейчас от лихорадки.

— Верно. Но разумно ли это для госпожи? — продолжала Роза.

— И для нее тоже, если она разумно себя поведет. Но почему ты в ней сомневаешься, Розхен?

— Не знаю, — ответила Роза, ибо своими опасениями и сомнениями ей не хотелось делиться даже с отцом. — Но злые языки найдутся везде. Сэр Дамиан и госпожа так молоды. Не лучше ли, милый отец, предложить раненому рыцарю приют у вас в доме, лишь бы не в замке?

— Вот уж этого не будет, — поспешил ответить фламандец. — Не будет, если я буду в силах этому помешать. Не пущу я в мой мирный дом ни норманна, ни англичанина. Зачем? Чтобы он ел мой хлеб и смеялся над моей бережливостью? Ты не знаешь их; ведь ты всегда при госпоже и в большой у нее милости. Зато я отлично их знаю. «Фламандский лентяй», «фламандский обжора», «фламандский пьянчуга». Это еще самые добрые их слова. Хорошо, что после похода валлийца Гуенуина никто не может сказать «фламандский трус».

— Я всегда думала, отец, — заметила Роза, — что вы слишком тверды духом, чтобы обращать внимание на эту низкую клевету. Подумайте! Ведь мы находимся под защитой моей доброй госпожи; а отец ее был твоим милостивым господином. Да и коннетаблю вы обязаны; он расширил ваши привилегии. Деньгами можно уплатить долг; но за добро можно заплатить только добром. А я предвижу, что никогда не будет у вас другого такого случая сделать добро семействам Беренжеров и де Лэси, как открыв раненому рыцарю двери вашего дома.

— Моего дома! — повторил фламандец. — А долго ли будет у меня дом, здесь или еще где-либо? Увы, дочь моя! Мы приехали сюда, спасаясь от морской стихии, а здесь можем погибнуть от людской злобы.

— Мне странно это слышать, отец, — сказала Роза. — С вашим ли разумом пророчить такие беды из-за дерзкой выходки валлийского разбойника?

— Я говорю не об Одноглазом разбойнике, — ответил Уилкин. — Хотя наглость таких, как Доуфид, а их становится все больше, тоже не способствует спокойствию в крае. Но ты живешь за стенами замка и мало знаешь о том, что творится вокруг, а потому и не тревожишься. Я не хотел ничего сообщать тебе, пока нам не придется переселиться в другую страну.

— Переселиться, милый отец? Уехать из страны, где бережливостью и усердным трудом вы уже скопили себе достаток?

— Да, и где голодный и озлобленный люд из зависти к достатку, накопленному бережливостью, может предать человека позорной смерти. Уже в нескольких графствах происходят волнения среди английской черни. И гнев ее направлен на нас, фламандцев, точно мы жиды или язычники, а не христиане, притом лучшие, чем они сами. В Йорке, в Бристоле и других местах разгромили дома фламандцев, отняли добро, многих убили, а над их близкими — надругались. А за что? За то, что мы привезли сюда ремесла, каких тут прежде не знали; за то, что в награду за труд и уменье появилось у нас богатство, какого в Британии никогда не было. Розхен, их злоба растет с каждым днем. Мы здесь в большей безопасности, чем в других местах, потому что нас много и мы сильнее. Но соседям нашим я не доверяю. Если бы ты, Розхен, не была в безопасности, я давно уже бросил бы все и уехал из Британии.