Когда решение было принято, попечители предложили Курпаты в первую очередь великому князю Дмитрию Константиновичу. Тот приобрёл участок и поручил быстро построить удобную виллу. Год тому назад, весной 1913-го, семья К.Р. справила новоселье и назвала свой крошечный дворец в восточном стиле татарским словом «Кичкине», что означает – Маленький.
Ещё прошлой осенью, когда Государь делал прогулки по Горизонтальной тропе, он забрёл к Константиновичам, и ему у них понравилось. Аликс тоже была довольна иметь близкими соседями великокняжеское семейство, от которого совершенно не исходило интриг против неё. Поэтому Константиновичам были в Ливадии всегда рады, а поскольку в Кичкине не было православной церкви, большая семья К.Р. была особо приглашена на пасхальную заутреню во дворцовую церковь Ливадии и на разговенье после церковной службы.
…Около полуночи площадь между дворцом и Кавалерским корпусом, которую замыкала небольшая церковь, соединённая крытым ходом со дворцом, была заполнена до отказа. Здесь собралось всё православное население Ливадии, насчитывающее более полтыщи душ. Народ ждал Крестного хода.
Дворец и Кавалерский дом были щедро иллюминированы. В полночь раздался первый благовест церковного колокола, и на церкви тоже вспыхнула иллюминация. Её крест, с укреплёнными на нём электрическими лампочками, высоко засиял в ясном крымском небе.
Толпа всколыхнулась, и в руках православных зажглись свечи. Двери церкви были распахнуты настежь. В светлых ризах из алтаря вышло духовенство. Отец Александр Васильев с громогласной молитвой повёл Крестный ход вокруг церкви. Придворная капелла сопровождала его благоговейным пением…
Ники и Аликс шли в Крестном ходе сразу за священниками, Романовская Семья следовала за ними. Сотни людей – придворные, прислуга, офицеры и солдаты Конвоя, чины полиции и охраны, родственники, гости, прибывшие из Ялты, – все перемешались в Крестном ходе и возносили славу Христу.
После заутрени Николай Александрович и Александра Фёдоровна христосовались по очереди со всеми, кто был в церкви. Одной из первых подошла к Николаю Александровичу Подруга Императрицы. Аликс, троекратно целовавшая великого князя Дмитрия, успела всё-таки бросить ревнивый взгляд на Аню и своего Супруга. Слава Богу, Государыня не углядела никакой плотской страсти в том, как Ники держал Аню за плечи, ни в том, как сдержанно и благочестиво целовала Её Подруга Императора.
«Вроде бы Анна важный экзамен выдержала… – думала Александра Фёдоровна. – Посмотрим, как поведёт она себя дальше… Не хочет ли она усыпить моё недоверие столь примерным поведением? Мне надо быть внимательной и дальше…»
Августейшие хозяева и гости отправились в большую столовую разговляться пасхами, куличами, крашенными в красный цвет – цвет крови Христа – яйцами. Государь вручил своим милым родственникам из Кичкине пасхальные подарки от всей Царской Семьи. Представительный, с гордо сидящей маленькой головой на длинной шее, Константин Константинович, Августейший поэт, произнёс свою благодарственную речь в стихах и вручил подарки своего семейства.
Государю из всех даров дяди больше всего понравилась роскошно изданная, с акварельными иллюстрациями, пьеса К.Р. – «Царь Иудейский». Это было необычное издание. В нём текст поэмы был не только напечатан, но и любовно проиллюстрирован подробным рассказом, с отличными фото и акварелями недавней постановки её в Эрмитажном театре.
На память Императору пришли почему-то из этой пьесы слова Иоанны, жены Иродова домоправителя. Неожиданно для всех Государь поднялся со своего места и, не открывая книги, наизусть продекламировал:
Дай мне не быть малодушной,
Дай мне смиренной душой
Быть неизменно послушной Воле
Твоей пресвятой.
Дай мне в часы испытанья
Мужества, силы в борьбе!
Дай мне в минуту страданья
Верной остаться Тебе!
У Константина Константиновича, услышавшего строки собственной пьесы в День Светлого Христова Воскресения из уст царственного племянника, навернулись слёзы на глаза.
Он вернулся к Николаю, они снова троекратно облобызались, возглашая: «Христос Воскрес!» – «Воистину Воскрес!».
– Спасибо, Костя! – проникновенно сказал Ники своему дядюшке, положив руку на изящный переплёт книги. – Воистину дорого яичко к Христову дню!
…Разговлялись, как всегда, быстро – всего один час. Назавтра предстоял хотя и радостный праздник, но трудный день: Государю и Государыне надо было исполнить обычай: похристосоваться с каждым из служащих в Ливадии и вручить ему фарфоровое яйцо, специально изготовленное для пасхального подарка на Императорском фарфоровом заводе в Петербурге. Через эту церемонию должно было пройти в первый день Пасхи 512 человек.
На второй день предстояли ещё большие усилия царской четы – поцелуя и подарка от Государя и Императрицы будут ждать все, освободившиеся от дежурства в первый день Пасхи. Таковых оставалось более девяти сот душ.
Заряд пасхальной религиозной энергии царя и царицы был так велик, что даже слабая здоровьем Аликс проводила в эти дни по многу часов на ногах, христосуясь с сотнями людей. От великого князя до поварёнка во дни Светлого Христова Воскресения все были для Императорской четы равны. Никто не мог быть забыт или пропущен. «Христос Воскрес!» – «Воистину Воскрес!»
По новой, «Царской» дороге от Бахчисарая, где остался салон-вагон министра иностранных дел России, до Ливадии придворный мотор домчал Сергея Дмитриевича Сазонова за два часа. Исключительно живописные плавные повороты, подъёмы в широких долинах предгорий Ай-Петринской яйлы[94], уютные татарские селения с виноградниками, садами и бахчами, трудолюбивые татары, склонённые с мотыгой на клочках своих полей, или пастухи с отарами овец на изумрудно-зелёных лужайках, где весеннее солнце ещё не успело выжечь буйную траву, – всё проносилось вместе с встречным ветром мимо зеркальных окон закрытого чёрного «рено», мчащегося по прямым участкам шоссе с фантастической скоростью 80 вёрст в час.
Сазонов, хорошо знавший и любивший, как все русские баре, прелести Французской Ривьеры или Италии, поражался красоте этих мест. Потом пошли сначала зелёные стены из лещины серпантинов в гору Сары-Кая, затем – голые скалистые к вершине Ай-Петри, и авто начало спуск по головокружительным поворотам на Южный берег Крыма. С северной стороны перевала было ещё довольно холодно, а здесь, на юге, уже царило начало лета. Ароматы цветущих деревьев и запахи свежей листвы врывались в мотор и кружили голову даже такому старому сухому дипломату, каким был российский министр иностранных дел.
«Хитрые турки, наверное, считают эту прекрасную землю до сих пор своею… Рассматривают Крым, завоёванный Россией полтора века тому назад, как своего рода заморский вилайет Турции[95]. Иначе у них не было бы давно заведённого обычая посылать особое посольство в Ливадию приветствовать русский Двор, когда туда прибывает Царская Семья… Султан Махмуд V и на эту весну собирается прислать на своей яхте в Ялту для традиционного приветствия не какого-нибудь дипломата, а министра внутренних дел Талаат-Бея и генерала Иззет-пашу… Министр внутренних дел Турции приветствует в Крыму русского царя!.. Это говорит о многом! Кстати, надо обратить внимание Его Величества на эту деталь. Он любит обсуждать такие вещи…» – думал Сазонов, качаясь внутри «рено» на мягких подушках.
На одном из поворотов серпантина вниз от горы Ай-Петри мысли Сазонова плавно перешли к важному вопросу, с которым он теперь ехал к Императору. Дипломат попытался охватить взглядом эту историю как бы с горы, целиком. Он припомнил, как в конце прошлого года посол России в Константинополе Гирс прислал ему неприятную шифровку. От его секретных источников информации Гирсу стало известно, что германское правительство заключило с турецким султаном соглашение, по которому в Константинополь должна была прибыть германская военная миссия из 42 офицеров во главе с генералом Лиманом фон Сандерсом. Офицеры должны были заняться реорганизацией турецкой армии, а генерала турки назначили командиром корпуса, стоящего в Константинополе, то есть «оседлавшего» Проливы.
Это было страшным ударом для российской дипломатии, которая очень ревниво относилась к изменению статуса Проливов из Чёрного моря в Средиземное, и хотя то положение, которое сохранялось на начало 1914 года, России было невыгодно, но всякое новое усиление в Константинополе иностранных держав, могущих стать потенциальным противником и овладеть Проливами, вызывало острое раздражение в Петербурге. Немецкий шаг министр считал самым вопиющим.
