её смерти, что баронова привязывала не большое значение к этим признакам уважения.
На дворе много лет пребывал знаменитый врач, который следил за здоровьем старушки и был у неё в особенной милости. Заранее предвидели, что, верно, она перепишет ему значительную часть состояния, но никто не ожидал, что переписала ему всё состояние. Так, однако, случилось; за исключением мелких подарков для слуг, на мессу и богослужение, на возведение памятника, на содержание осиротевших детей и т. п., всё состояние Клапков досталось доктору. Нужно отдать ему справедливость, что он написал своей благодетельнице некролог, так прекрасно стилизованный, такой нежный и умело отредактированный, что он стоил бы сам миллионов, которыми завладел.
Наш вчерашний долгий вечерний разговор послужил причиной, что я снова сочиню роман, а что хуже, подвергнусь упрёкам, что выдумал его, позавидовав моральным историям Мармонтеля по физиологии людей и исправлению грешного человека.
Ты один – если бы это было возможным – должен бы свидетельствовать перед маловерами, как всё, что я поместил на этих страницах, очень правдиво, поскольку тебе я смог доверить имена, даты и предоставить доказательства, что не так могло быть, но так было в действительности. Сама судьба создала и обрисовала со своей неумолимой логикой основу этого повествования, я только набросал краски и доткал кое-где порванные нити. Роман, может, ещё потому кажется более выдуманным, потому что реальность – увы – чаще всего бывает удивительней, чем грёзы, и обгоняет самую буйную фантазию.
Имея с ней дело, я не смел ничего убрать из тех сцен, которые бы, может, создавая сам, иначе бы понял суть, выразил или полностью отбросил.
По твоему требованию я написал «Орбеку» небольшой, поэтому ответственность падает на тебя.
Это по-настоящему научная работа патологической физиологии, я сказал бы, тератологии духовной, исключительного состояния – но тем не менее, хоть эта болезнь обычно не доходит до таких идеальных размеров, не выражает таких крайних феноменов, она в более лёгкой степени более обычная, чем кажется.
Каждый из нас знал в жизни хотя бы одного, временно, может, но тяжело от неё страдающего.
Пригодится ли это повествование на что-нибудь тем несчастным? Это вещь очень сомнительная для меня. Может только защитить, чтобы не отпустили поводья страсти, о которой каждый думает, что её легко удержать, не видя, что каждый час увеличивает её силу и уменьшает в ней силу сопротивления.
С этим пожеланием я пускаю в свет повествование, хотя и ты, и я, мы согласились на то, что чужой опыт, а ещё менее рассказ на что-нибудь может пригодиться. Всегда, однако что-то укоренится в человеке, останется хоть слабое впечатление и отзовётся в данную минуту.
Во всех недостатках романа мне нет необходимости объясняться, не мои они, но из самого существа его вытекают! На этом послание моё завершая, грехи на твою совесть бросаю.
Конец
Дитя Старого Города
Картина, нарисованная с натуры
Кто не бывал в Старом Городе в Варшаве, тот не знает красивейшей части нашей столицы.
Можно любить, кому с тем лучше, города, построенные согласно официальному плану, вытянутые по струнке, выглядящие, точно в один день выросли из-под земли, прямые улицы, дома, поделённые на регулярные квадраты, подобранные под одну физиономию, чтобы не иметь никакой, и тот холодный стиль нашего практичного века, который не умеет быть ни красивым, ни отвратительным, а прежде всего не смеет быть оригинальным; но пусть также не будет запрещено любить старые кирпичи и покрытые мхом здания, на сморщенном облике которых ещё сегодня читается какая-то достойная мысль, весёлая или благочестивая.
Те старые каменицы имеют говорящие лица, когда наши новые подобны салонным модникам, один в другого, как будто их вынули из витрины парикмахерской. Полно в них сводчатых комнаток, тёмных лестниц, таинственных закутков и великолепнейших комнат, и коридоров, и углублений – но из этого лабиринта проглядывает ещё история прошлого, обычай, жизнь неспокойных времён сражений, нуждающихся в каморках для укрытия, и нет там ничего, что не дало бы себя объяснить.
Когда сегодня… не будем говорить о сегодняшних днях и зданиях.
В старой каменичке, которую клеило несколько поколений, часто бесформенной и полной фантазии, не отсутствовали всё же и украшения, и желание, чтобы это выглядело пристойно, и что-то говорило людям.
На каменице, которую сейчас в несколько месяцев принимаются выстроить с фундаментов строители, ежели что останется для украшения, то, пожалуй, только голый Аполлон, с которым скульптор не знал что делать; купленный по дешёвке, ни так ни сяк прицепленный вверху, хотя владелец здания ни с Аполлоном, ни с музами никогда никаких отношений не имел; или какая-нибудь аллегоричная фигура, не понятная ни тому, кто её выдолбил, ни тому, кто её купил для фасада, ни для тех, что её равнодушно будут разглядывать.
В Старом Городе нечто иное. Почти нет фронтона, на котором бы что-нибудь не светилось – или набожности владельца, или знака его положения, или хотя бы фантазия, свободная и бессмысленная.
И этот корабль на углу, и этот аист на верхушке, и этот лев над дверями не случайно; прадед владельца ходил под парусами в Гданьск, а аист – это опекун домашней крыши, а лев – это знак силы, делали их специально и не покупали в магазине старья.
Но чаще всего встречаешь изображение святого патрона или Богородицы с лампадой перед образом.
Это для сердца и головы; глазам также хватает деликатесов. Уж и та заострённая, ступенчатая верхушка приукрашена как по тем временам; есть в его рисунке какая-то самобытная сила, которая искала красоты, не зная, где её найти; когда сегодня строитель, имея перед собой все формулки красоты, ничего из них слепить не умеет. Почему? Потому в душе у него пусто, а думает, какой бы процент взять от постройки, а не чтобы в ней выразить, что умеет и чувствует.
Дальше поглядите на мелкие добавления в таком старом доме: эти двери слесарной работы, удачно украшенные цветочным орнаментом, эти искусные замки, эти статуи, действительно вырезанные, не как теперь, вытиснутые шаблонной формочкой. Не есть ли это живые памятники вкуса красоты и чувства искусства, о котором сейчас мы столько разговариваем, что нам для работы темы не осталось?
Возле рынка Старого Города стоят ещё каменицы-старушки, помнящие былые времена, а в них ютится население, которое верно старым добродетелям.
Несмотря на подвижность мещан Варшавы, охотно с манатками ежеквартально переселяющихся (а что если там
