в палатке спят, в соседнем ряду кто-то перевернулся во сне, и затихший на мгновение храп раздаётся с новой силой. В темноте натягиваю рубашку. Чёрт, конечно, шиворот-навыворот. Слышу, как шуршат по полу ботинки Мориса.
Нет, это не облава гестапо – были бы крики, все бы повскакивали. Фонарик держит в руках Сюбинаги.
– Идите в мой кабинет, я сейчас приду.
Ночь прохладная, небо усыпано звёздами. Пола палатки стала мокрой от оседающей на ней влаги.
Лагерь погружён в сон. Не спим только мы.
Кабинет открыт. Сюбинаги приходит туда почти одновременно с нами, его тень едва заметна на фоне темного неба. У него в руках два свёртка. Войдя в маленькую комнату, где пахнет еловой древесиной и старой бумагой, он зажигает свет, и я вижу, что в руках он держит наши сумки.
Значит, нам опять надо пускаться в бега, я это знаю. Возможно, я всегда это знал.
– Вы уйдёте прямо сейчас, я сложил в сумки всё, что нужно: по две рубашки, бельё, носки и немного еды. Сейчас я дам вам денег, и вы дойдёте полями до Канн. Там сядете на поезд до Монлюсона, а оттуда доберётесь до деревушки, где вас ждёт сестра, она называется…
Морис прерывает его:
– Что происходит?
Сюбинаги опускает глаза.
– Я бы предпочёл не отвечать на этот вопрос, но это неизбежно.
После минутного раздумья он резко говорит:
– Вчера после обеда вашего отца арестовали во время облавы. Его отвезли в «Эксельсиор».
Всё начинает кружиться вокруг меня, неужели гестапо оказалось сильнее, чем царская армия, и в конце концов добралось до папы?
– Это ещё не всё, у вашего отца были при себе документы на его настоящее имя. Это значит, что немцы быстро установят связь между вами и придут сюда. Нельзя терять ни минуты. Уходите, быстро.
Морис уже надел свою сумку.
– А мама?
– Её вовремя предупредили, она успела уехать – куда, я не знаю, но не беспокойтесь о ней, ваши родители должны были заранее продумать, где спрятаться. Всё, бегите. Сюда не пишите и не передавайте никаких новостей, они могут следить за почтой, которую мы получаем.
Я уже тоже надел свою сумку, и она снова оттягивает мне плечо. Сюбинаги выключил свет, мы все трое теперь стоим на пороге барака дирекции.
– Идите по той тропинке, что справа, на дороги не выходите, поезд уходит около семи. До свидания, дети.
Шагаем. Всё случилось так быстро, что я ещё не успел это осознать. Я только знаю, что мой отец в руках у нацистов и немцы, возможно, уже где-то рядом. То-то твидовый пиджак возрадуется, если они нас схватят! А кюре из Ла Бюффа! Священников депортировали и за меньшие провинности. Тот, кто помогает еврею, разделяет его участь – нет, нельзя позволить им поймать нас.
Земля сухая и твёрдая, но шорты и рукава рубашки намокают, когда их касаются трава и листья виноградных лоз.
Лагерь уже далеко. Ночь такая светлая, что гребни холмов отбрасывают тени на равнину и засаженные растениями террасы.
И где этот Монлюсон? Не имею ни малейшего представления. Да, кто-то явно не особо утруждался на уроках географии. Морис наверняка тоже не знает, где это, нет смысла спрашивать. А потом, с железной дорогой можно ни о чём не волноваться, тебя везёт поезд, и ты доедешь.
Но это место должно находиться вдали от моря и всего побережья, вот в этом я уверен. Мне грустно уезжать со Средиземного моря – я непременно вернусь сюда, когда подрасту и когда война закончится.
Дорога идёт вверх. Надо держаться подальше от ферм, чтобы не разбудить собак. Досадно то, что нам всё время приходится идти в обход, а это отдаляет нас от нашей цели.
Морис остановился. Перед нами дорога, её отлично видно, это перекрёсток.
– Надо перейти на тут сторону, шепчет Морис. Если идти прямо, дойдём до Ванса, нам нужно обойти его с другой стороны.
Украдкой перебегаем через дорогу и, взобравшись на откос, снова видим море внизу – широкое, серое, искристое.
Канны, стоящие на его берегу, отсюда ещё не разглядеть. Теперь надо огородами спуститься к вокзалу.
Мы присели на корточки под каким-то деревом. Спешить незачем, идти по городу в такой час было бы слишком опасно, лучше подождать, пока начнёт светать. В этот ранний час так приятно пахнет – запах насыщенный, сухой и немного напоминает мне шинусы в Ментоне.
Мало-помалу формы вокруг нас становятся чётче и цвета – красный, синий, зелёный – занимают свои привычные места. Внизу под нами виднеются крыши домов, они почти сливаются с каменистым склоном.
В полудрёме я пытаюсь поймать первый луч солнца, который вдруг вспыхивает на поверхности воды, словно звук трубы, возвещающий вступление духовых инструментов. Наш выход на сцену.
Снова пускаемся в путь и, пробираясь пустыми виллами, оказываемся в центе города. На улицах попадаются первые велосипедисты, а торговцы первыми начинают открывать гофрированные железные ставни своих магазинов.
Вот и вокзал.
Народу уже много, хотя и не так много, как было в Марселе.
– Два билета до Монлюсона.
Служащий возится со своей машинкой, сверяется с книгами и справочниками – кажется, он никогда не сможет подсчитать стоимость проезда. Наконец он говорит:
– Сто четырнадцать франков двадцать сантимов.
Пока Морис забирает сдачу, я спрашиваю:
– А где будет пересадка?
– Их много. Сначала доедете до Марселя, туда экспресс отправится через сорок пять минут. Потом вам надо в Лион – если задержки не будет, то надо будет подождать на вокзале часа два-три. В Лионе сядете на мотовоз до Мулена, а в Мулене надо будет сделать ещё одну пересадку до Монлюсона. Есть другой маршрут: Роанн – Сен-Жермен-де-Фоссе – Ганна – Монлюсон, либо же Сент-Этьен – Клермон-Ферран – Буржское направление, но, как бы вы ни двигались, всё равно доедете. Только я не знаю, когда именно. Впрочем, куда бы вы сейчас ни направлялись, я вам не скажу, когда вы туда доберётесь и доберётесь ли, так как…
Сложив ладони крестом, он принимается гудеть, изображая рёв мотора и падающих бомб.
– Понимаете?
Ну и балабол.
Подмигнув, он добавляет:
– А если не бомбёжка, не забывайте про…
Сложив вместе кулаки, он нажимает ими на воображаемый детонатор, надувает щёки и багровеет от напряжения.
– Бабах! Понимаете?
Мы киваем, восхищённо глядя на него.
– Но диверсии – ещё не всё! Бывают задержки, остановки, сход с рельсов, развинченные крепежи, а кроме того…
Он складывает руки рупором и начинает мрачно улюлюкать:
– Понимаете?
– Воздушные тревоги, – говорит Морис.
