Она меня узнала. И все мои морщины, наверное, пересчитала, как и я ее.
— Он тоже думает, что я умерла? — спрашивает Мария-Луиза, которую я по-прежнему мысленно называю Лушкой.
Качаю головой, не зная, как объяснить ей и себе, почему до сих пор не сказала мужу о гибели его бывшей. Гибели, которой, как оказалось, не было. Но не сказала же.
— Значит, не сказала? — резюмирует неумершая. И уходит.
Убить свое прошлое нельзя. Оно оживает.
Непроработанное прошлое возвращается. Огромной тенью. Монстром. Трупом. Ожившим и не оставляющим выбора, что все случившееся даже спустя столько лет придется понять. И принять.
Фамилию ее я не знала. Представлялась она Луизой. Парни звали ее Лушкой.
Как я ее ненавидела. Как ненавидела. И как боялась. Закрылась. Забаррикадировалась. Не хотела ничего о ней слышать ни тогда, в восемьдесят третьем, ни позже, когда узнала, что она там рядом с ним, ни после, когда у нас все уже сложилось и она, казалось бы, не должна была нам мешать.
Казалось бы, не должна. Но, загнанная в глубину моего отрицания, она там и осталась. Чтобы вдруг так резко из моего подсознания выскочить.
Какой она к нам явилась тогда, в 1983-м, — инопланетной. От нее брызжело свободой. А от меня — советской девочки, полжизни проведшей на спортивных сборах, в универе зубрившей историю партийной советской печати, ничем, кроме зажатости и несвободы, брызжеть тогда не могло.
Уже много позже начала понимать, на что мой нынешний повелся. А тогда, глупая, не поняла. И не простила. Он подписал контракт и уехал в Канаду. Язык еще не знал, интернета тогда не было. А Лушка была. И немедленно возникла с ним рядом.
Я сама его к ней вытолкала. И очень нескоро это поняла.
И все это история про женщину, которая загнала свою боль внутрь так глубоко, что пропиталась ею насквозь, отравилась ею и не могла исторгнуть эту боль, пока не поняла — прошлое невозможно убить, мертвые оживут, чтобы доказать ей это. Прошлое невозможно убить — можно только принять. И простить.
Такой примерно логлайн подошел бы для моей истории, пиши я сейчас еще одну заявку на сериал. Но это не сериал, это моя жизнь.
Подружками мы с Марией-Луизой никогда не были и быть не могли. Надеяться на дружеский треп теперь не приходится. Но возвращается проводившая гостей Мануэла. Выходим вместе к бассейну. Присаживаемся. Мануэла все еще тяжело вздыхает.
— Она Мария-Луиза. Велела звать себя просто Луш, что за странности? Lush! У них там, за океаном, все не по-людски.
Рассказывает.
Задушенная и утопшая в бассейне не Мария-Луиза, с которой Мануэла накануне разговаривала по телефону, а ее сестра-близнец Каталина, которая приехала раньше. Это она по городскому телефону в день убийства звонила консьержке, что-то там про келлер спрашивала. У Марии-Луизы рейс из Нью-Йорка задержали.
Вот что имел в виду Комиссариу, когда отпускал меня со словами, что бывшая моего нынешнего на момент убийства границу не пересекала.
У сестер была назначена встреча с Профессором Жозе Кампушем. Это я из перевода переписки в телефоне профессора знаю. Раз нашлась живая Лушка, теперь будет знать и вся полиция, даже если бы я вдруг решила не отдавать им телефон. Что сгущает тучи над красивым мулатом.
Что мы имеем.
Профессор Жозе назначал им с сестрой встречу? Зачем? Что хотел узнать? Или рассказать? Лушка и ее семейство тоже в операции «Осень» были задействованы? Вряд ли. Сестры тогда еще не родились или только-только родились и знать ничего не могли. Хотя… Что там Серега перевел из их переписки, «Есть новая информация по делу Эвы Торреш»?..
Теперь сестра мертва, тот, кто хотел им открыть всю правду, в коме. И почему сестрам, и профессору, и даже Герою Революции Витору ду Сантушу так важна была эта Эва?
Вспоминаю, что хотела расспросить консьержку про отца убитой, теперь уже убитой Каталины, и забыла, когда увидела Лушку.
— Отец убитой?
— Да. Про горчичного цвета «Фиат» на парковке спрашивала, вы сказали, что это машина отца убитой.
— Не видела, на чем он приехал, но приехал вечером незадолго до самой… ох, никак не привыкну, что она жива.
Мануэла картинно всплескивает руками и продолжает:
— Когда сейчас Марию-Луизу с дочерью в их апартаменты провожала, ее отец уже спал. Дочка зашла первая, заглянула в спальню и сказала, что дедушка спит.
— Как спит?! — изумляюсь я. — Вон же он! На балконе! Только, кажется, не на своем.
На балконе второго этажа блока «А» пожилой мужчина, по виду которого на парковке Сагреша я решила, что он с армейским прошлым. Про прошлое отца Лушки я ничего не знаю. Но мужчина из горчичного цвета «Фиата» вот он. Курит на балконе вместе с…
— Где?! — не понимает Мануэла?
— Так вот же! Вместе с полковником, как его фамилия, забыла? Отец убитой к нему в гости зашел? С чего бы это?
— Ах, что вы! Какой же это Луиш! — восклицает Мануэла. — Это же отец полковника, тоже полковник в отставке Витор Сантуш. Он и есть Герой Революции!
Так! Получается, что на парковке Сагреша я видела не отца убитой, а Героя Революции. Получается, он все-таки встретился с Профессором Жозе, после чего я нашла того с пробитой головой. И это его горчичный «Фиат» мелькал потом на парковке больницы, когда отключили приборы «Мистеру Бину» Тиензу?! Ничего себе «Герой».
Звонить Комиссариу? Будить его, злого после проигрыша любимой команды? И что сказать? Подъем, дорогой сеньор Комиссариу, и айда героев вашей Революции арестовывать только за то, что намеревались встретиться с Профессором Жозе, а это вам, Комиссариу, еще неизвестно, так как это непрошеная русская сценаристка сама телефон профессора вскрыла, информацию получила, а португальские правоохранительные органы в известность не поставила! Н-да.
Придется подождать до утра. Тем более из дверей блока «А» появляется «юная Лушка», на ходу сбрасывает майку и шлепки и почти с разбегу ныряет в бассейн. Из которого вчера достали ее мертвую тетку. Юношеская психика стабильна. Вышедшая следом за дочкой Мария-Луиза зайти в воду не торопится. Оставляет вещи на шезлонге. Оглядывается вокруг, замечает нас и подходит.
— Кэти… Каталину здесь нашли?
— Из бассейна достали, — живо включается в разговор Мануэла. — Мы с балкона апартаментов сеньоры, — кивает в мою сторону, — заметили, полицию и скорую помощь вызвали. Потом откачивать пытались, но было уже поздно.
Пальцы Марии-Луизы дрожат. Вместе с кольцом — красный камень как сгусток крови. Старинное кольцо с крупным красным камнем, по которому я приняла Каталину за ее сестру. Вряд ли у сестер были настолько одинаковых два кольца.
— Но кольцо… Оно было на… — удивляюсь я.
— Да, было на Каталине. По пути из аэропорта пришлось заезжать в полицейский участок на опознание. Нам отдали вещи сестры. У нее при себе почти ничего не было, отдали только платье и это кольцо.
Закурив, Лушка говорит, что кольцо осталось им от матери, а той от ее матери. После смерти бабушки они с сестрой решили носить кольцо по очереди, когда у каждой происходит что-то важное в жизни.
— Поэтому ты прилетела в Советский Союз с кольцом на руке?
— Еще бы, я же летела навстречу своей любви.
Столько лет прошло, а я все еще внутри сжимаюсь от упоминания о «ее любви».
— На этот раз кольцо было у Каталины. Она шла на важную для нас обеих встречу и надела его.
— Все понятно, кроме одного: почему тебя тогда все канадкой называли, если ты португалка?
— Кому в хоккее интересна футбольная Португалия? Нас совсем маленькими увезли за океан, и росли мы как канадки, там же я от хоккея и от Oleg Lavrentev с ума сошла.
Фамилию и имя мужа Лушка по-прежнему произносит с американским акцентом.
Сколько она с ним прожила? Лет пять? А чисто произносить имя любимого мужчины так и не научилась. «O’leg! O’leg!» — мысленно передразниваю я.
— А я-то думала, вы американка, — откликается Мануэла.
— Уже после… — она затягивается, сверкая в свете фонарей красным камнем таинственного кольца, и поднимает глаза на меня, — после всего переехала в Америку, получила гражданство. Поэтому вы, Мануэла, не ошиблись.
